Евгений Федоров - Большая судьба

- Нельзя нас сравнивать с мужиком, - кричали они. - Мы не привыкли так! Будем жаловаться. Русский мужик есть грубый человек, а мы есть люди высокого мастерства!

Иноземцы, действительно, принесли Аносову жалобу. Павел Петрович с огорчением прочел заявление золингенцев о том, что немыслимо отковывать восемь клинков в день. Чего только не приводили они в свое оправдание: и сталь негодная, и уголь мокрый, грязный, и браковщики строгие, и фабрика от такой нормы пострадает.

Аносов решил не уступать. Он сел писать ответ золингенцам, когда в кабинет вошел старый кузнец.

- Ну как, тяжело? - озабоченно спросил его Павел Петрович.

- Не легко, но как же иначе? - удивленно сказал тот. - У нас молвится: на полатях лежать, так и ломтя не видать! Лень мужика не кормит. Труд, Петрович, благостен! Бездельное железо ржа ест! Так ли?

- Твоя правда, - согласился Аносов и забросил словцо: - А что если, скажем, установить для иноземца один урок, а для русских иной? Ну, скажем, поболе?

Инженер попал в больное место. Кузнец развел руками и сказал резонно;

- Невдомек что-то, Петрович. Зачем русского работника обижать? Давай так: что миру, то и бабину сыну.

- Опять твоя правда! - снова согласился Аносов, и оба они довольно засмеялись.

Павел Петрович сел к столу и твердым, четким почерком написал золингенцам ответ:

"Дается знать Златоустовской оружейной конторе... что все русские мастера выполняют вновь определенный урок по ковке саперных клинков по 8 штук в день без затруднения, то главная контора не может согласиться на понижение сего урока для всех мастеров. А поэтому предписывает: при распределении мастеров наблюдать тех из них, кои не могут с такой же ловкостью и скоростью сдавать по 8 штук саперных клинков, как другие, выполняющие тот урок, употреблять их преимущественно при ковке сабельных и палашных клинков, о чем объявить и просителям..."

На Большой Немецкой улице с утра начался переполох.

Разобиженные немцы толпой пришли к Аносову.

- Что вы с нами делаете? - выкрикнул Петер Каймер. - Где это может быть? Сам его императорских величеств покойный царь Александр сказал наш пастор: "Россия богат и может кормить, очень хорошо кормить золингенец и клингенталец!". Не так ли, господин начальник?

- Не так! - жестко отрезал Павел Петрович. - Хлеб нужно заработать. Вы получаете больше, чем русские мастера, а даете меньше. Где же справедливость?

Каймер насупился и непонимающе продолжал спор:

- Но что делать, если мы не в силах делать свой урок? Юлиус Шлехтер, пример, никогда не выполнял это...

Аносов строго посмотрел на Каймера и холодно ответил:

- О том известно мне. Ведомо также, что порой и на службу он не приходит, а потому Шлехтера сего дня от должности по оружейной фабрике я увольняю!

На минуту в кабинете установилась могильная тишина. Каймер стоял перед Аносовым с разинутым ртом и не находил слов в ответ. Он понял, что золингенцы и клингентальцы перестали быть незаменимыми в Златоусте. И как бы в подтверждение его мысли, Аносов сказал:

- Господа, запомните: труд превыше всего! В этом есть справедливость... Привилегии ваши окончены...

Опустив голову, комкая в руке шляпу, Петер Каймер первый повернулся к двери, а за ним гуськом потянулись и его соотечественники.

Глава четвертая

СНОВА В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ

К Аносову пришла известность: о его трудах знали во всей стране и за границей. "Горный журнал" печатал его статьи о проведенных исследованиях. Павел Петрович только что закончил большую работу "О булатах", мечтая опубликовать ее в столице.

Однако, как ни горько было это сознавать, известность его была довольно странная. В больших сферах его вспоминали лишь тогда, когда нужно было приготовить в подарок какому-либо королю или заезжему принцу драгоценный клинок.

Ни горный департамент, ни казенные заводы не перенимали его достижений. По-прежнему в Россию ввозили дорогую английскую сталь, значительно уступавшую по качеству златоустовской.

Министр финансов Канкрин вспоминал о Златоустовском горном округе, когда требовалось золото. Он охотно поддерживал иностранных ученых и, казалось, не хотел замечать русских даровитых людей.

Павел Петрович чувствовал несправедливое отношение к себе, и обида наполняла его сердце. Чтобы забыться, он с головой уходил в любимую работу.

В 1839 году приехавший в Златоуст горный чиновник сообщил неприятную новость: санкт-петербургскому Монетному двору нужны были штампы для чеканки монет. Чтобы изготовить их, требовалась сталь, которую собирались заказать в Англии.

Услышав эту весть, Аносов возмутился. Еще бы! Он много раз предлагал для изготовления штампов более прочную и дешевую златоустовскую сталь, однако департамент горных дел упорно отмалчивался.

И вдруг его неожиданно вспомнили и вызвали в Петербург.

Татьяна Васильевна быстро собрала мужа в дорогу. Ей самой очень хотелось побывать в столице, но связывали дети. Она только вздыхала и просила мужа:

- Побереги себя, Павлушенька, в пути. А главное, не спорь в департаменте с начальством!

Вечером Аносов сам уложил в чемодан рукопись, образцы русских булатов и заботливо спрятал приготовленную полоску металла. Это была подлинная драгоценность, свойства которой он собирался продемонстрировать в столице.

Весь последний вечер Аносов провел в семье.

Утром на ранней зорьке тройка рысистых коней вырвалась из Златоуста и понесла Павла Петровича по знакомой горной дороге.

Весна была в полном разгаре. С юга на север тянулись косяки гусей, уток. Из-под высоко плывущих нежных облаков лились волнующие крики журавлиных стай. Леса и рощи подернулись зеленой дымкой. Нагретая земля дымила испариной. Из конца в конец по российским просторам вышагивал за своим сивкой-буркой, наваливаясь на соху, извечный пахарь.

Перед Аносовым проходила Россия, истерзанная и ограбленная. Грустно было смотреть на всё это, и только думы о Петербурге немного отвлекали Аносова от мрачных мыслей. Когда же пошли плоские бескрайние болота, поросшие чахлой низкорослой сосной и вереском, а вдали встали смутные очертания столицы, сердце путешественника тревожно забилось.

Прошло двадцать три года с тех пор, как юноша Аносов покинул Петербург. Что ждет его теперь в этом большом городе?

Миновав заставу, экипаж покатился по широкой столичной улице. Тревожно было на душе. Всё было знакомое и в то же время незнакомое: Аносов отвык на Урале от городского шума, от многоликой людской толпы, которая потоком лилась вдоль каменных зданий.

- На Васильевский остров! Живее на Васильевский остров! поторапливал он кучера.

Бородатый детина и без того погонял коней, ожидая получить награду. Стояла теплынь, в садах и на бульварах шелестела густая зелень, но ямщик по привычке кричал на вороных:

- Эй, вы, шибчей по морозцу!..

Аносов невольно улыбнулся. Вот уж совсем рядом блеснула Адмиралтейская игла, и копыта коней застучали по разводному мосту. За ним поднялась белая колоннада Академии наук...

И разом, как вешний поток, нахлынули воспоминания. Вот гранитная набережная, где он гулял с Ильей Чайковским. За Невой темной громадой со сверкающим золотым куполом высился только что завершенный Исаакиевский собор, а перед ним - Медный всадник.

"Юность, юность, будто вновь воскресла ты! - восторженно подумал Аносов. - Как перевернутые страницы книги, возникают в памяти былые дни!.."

Павел Петрович остановился в семье знакомого горного инженера. Следовало бы отдохнуть после тяжелой дороги, но тянуло на петербургские площади, улицы...

Аносов умылся, переоделся в мешковатый мундир и отправился на прогулку. Он шел по городу и на каждом шагу встречал новое. Вот перестроенное здание Адмиралтейства. Сколько грандиозного и величественного в нем! Рядом Сенатская площадь. Павел Петрович замедлил шаги. Тут произошли декабрьские события 1825 года. Казалось, каждый камень обагрен здесь горячей кровью страдальцев. Аносов долго стоял у Медного всадника и размышлял о тех, кто поднял руку на царя.

Мимо прошел фонарщик с лесенкой через плечо. В руках он держал масленку и фитили.

"Всё совершает свой обычный путь. Неужели пролитая кровь навсегда будет забыта?" - с грустью подумал Аносов. Вдруг его внимание привлек прекрасный фонарный столб, у которого возился фонарщик, протирая стёкла. Чугунное узорчатое литье показалось Павлу Петровичу знакомым, и он вдруг вспомнил:

"Это наше уральское, каслинское. Простые бородатые мужики отлили изящное ажурное изделие, которое украшает собой одну из лучших площадей столицы!.. В этом сказывается великая сила и таланты нашего народа!" - с гордостью подумал он.

Впоследствии он часто встречал решетки, мостики, парадные навесы каслинского литья и каждый раз любовался творениями безвестных мастеров...

На Дворцовой площади появилось грандиозное здание Главного штаба. Широкой дугой, раскрытой в сторону дворца, как мощные крылья, распахнулось оно. А в центре поднялась триумфальная арка, увенчанная победной колесницей. По небу плыли лебяжьи облака, и, глядя на скульптуру, Аносову чудилось, что гении славы с лавровыми венками летят вперед, а всё кругом неподвижно.