Джон Норвич - Нормандцы в Сицилии

Глава 20

АДЕЛАИДА

В то время как другие христианские правители делали все возможное как лично, так и своими щедротами, чтобы защищать и подпитывать наше королевство, словно нежный росток, этот властитель и его наследники никогда до сего дня не обращались к нам со словами дружбы, несмотря на то что они лучше и наиболее удобно расположены, чтобы предоставить нам практическую помошь или совет. Они, по-видимому, всегда помнили обиды и таким образом наказывали весь народ за ошибку, которую, собственно, следовало бы приписать одному человеку.

Ныне ничего не осталось от аббатства Пресвятой Троицы, основанного графом Рожером в Милето. Землетрясение, разрушившее город в 1783 г., не пощадило и его, и все, что сохранилось от могилы графа, — уцелел только древний саркофаг, который ныне хранится в археологическом музее в Неаполе. Монастырская церковь была не очень большой и не особенно грандиозной, но в этот день в конце июня 1101 г. она предоставила скорбящим физическое и духовное убежище; и когда окончилась заупокойная месса, молодая темноволосая женщина с двумя маленькими мальчиками вышла из прохладной тени на солнечный свет.

Графиня Аделаида была дочерью Манфреда, маркиза, брата великого Бонифация из Савоны. Она стала третьей женой Рожера в 1089 г.; ее мужу было под шестьдесят, но он, невзирая на то что двое сыновей и дюжина с лишним дочерей служили надежным подтверждением его мужественности, все еще не имел наследника. Жордан, которого он любил и который унаследовал все качества Отвилей, родился вне брака, в то время как Годфри, его единственный законный сын, был прокаженным и жил в заточении отдаленном монастыре. Поначалу казалось, что Аделаида не сумеет исполнить свой долг, и, когда с момента женитьбы прошло два года, юная графиня оставалась все такой же тоненькой, а по Сицилии распространился слух, что Жордан умер от лихорадки в Сиракузах,[75] надежды Рожера на основание собственной династии представлялись совершеннонесбыточными. Но в конце концов его молитвы были услышаны. В 1093 г. Аделаида родила сына — Симона, а двумя годами позже (22 декабря 1095 г.) подарила своему мужу другого, которого он с понятной гордостью — поскольку ему уже исполнилось шестьдесят четыре — назвал Рожером.

Вопрос о наследнике больше не стоял, но будущее Сицилии все еще выглядело безрадостным, и многие из собравшихся в тот день в церкви Пресвятой Троицы, вероятно, ловили себя на том, что их мысли уносятся от слов реквиема к предстоящим трудным годам. Симону исполнилось восемь лет, Рожеру — пять с половиной, страну ожидал долгий период регентства. Аделаида была молода, неопытна, к тому же женщина. Итальянка из далекой северной Лигурии, она не могла рассчитывать на преданность ни одного из народов, которые теперь оказались под ее властью, — нормандцев, греков, лангобардов, сарацин. Из языков она знала итальянский, латынь и чуть-чуть нормандский диалект французского. Как могла она справиться с одним из самых разнородных в культурном и национальном отношении государств Европы?

Сообщения хроник об этом периоде, к сожалению, удручающе скудны, и мы немногое можем сказать о том, как Аделаида решила вставшую перед ней трудную задачу. Орде-рик Виталий, сообщающий массу ложных сведений по разным другим поводам, но часто оказывающийся надежным источником, когда речь идет о южной Италии или Сицилии, сообщает, что она послала в Бургундию за неким Робертом, сыном герцога Роберта I, женила его на своей дочери — предположительно он имеет в виду одну из ее одиннадцати падчериц — и доверила ему правление Сицилией на следующие десять лет, после чего отравила его. Как мы видели на примере Сишельгаиты, Ордерик склонен приписывать вполне естественные смерти чьему-то злому умыслу, и эта часть его рассказа почти определенно неправда. В остальном кажется немного странным, что имя Роберта ни разу не упоминается в современных событиям местных источниках, хотя они столь кратки и отрывочны, что не позволяют нам сделать какое-нибудь твердое заключение. Из двух позднейших авторитетов в этом вопросе Амари отвергает версию Ордерика, как полностью выдуманную, а Шаландон, с оговорками, ее принимает. Мы можем выбирать.

Так или иначе, но Адеалида преуспела. В качестве доверенных лиц она приближала к себе в основном коренных сицилийцев греческого или арабского происхождения, в то время как нормандские бароны — всегда более неугомонные, чем греки и сарацины, вместе взятые, — которые надеялись, воспользовавшись ее регентством, расширить свои права и привилегии, вскоре обнаружили свою ошибку. В результате графиня могла уделять большую часть времени своей главной обязанности — воспитанию двоих сыновей как достойных наследников отца. С этим она также отлично справлялась, насколько позволяла судьба. Но 28 сентября 1105 г. ее старший сын Симон умер и юный Рожер, которому не было еще десяти лет, стал графом Сицилии.

О детстве Рожера мы не знаем буквально ничего. Существует ничем не подтвержденная легенда о том, что в конце 1096 г. его крестил святой Бруно, основатель картузианского ордена, который жил тогда отшельником неподалеку от своего монастыря Ла-Торре в окрестностях Зквиллаче. Кроме того, имеется столь же недостоверное Свидетельство некоего Александра, аббата монастыря Сан-Зальваторе, расположенного около Телезе. Александр впоследствии написал тенденциозное и крайне бессвязное повествование о ранних годах правления Рожера. В частности, он рассказывает, что, когда их отец был еще жив, два мальчика часто боролись и Рожер, который всегда брал верх над старшим братом, заявлял, что Силиция будет принадлежать ему, предлагая в качестве компенсации Симону епископскую или, если он предпочитает, папскую кафедру. На этом основании аббат предполагает, что Рожербыл рожден, чтобы править, — та же идея находит дополнительное подтверждение в несколько преувеличенном благочестии Рожера: мальчик никогда не отказывал в милостыне нищему или паломнику, но всегда вытряхивал из карманов все, что в них было, а затем просил у матери еще. К сожалению, Александр пользовался сведениями, полученными из вторых рук, и его сочинение, написанное по заказу сестры Рожера Матильды, зачастую тошнотворно подхалимское. Когда речь идет о более поздних временах, оно оказывается полезным и даже достаточно надежным источником, но для этого периода не является ни информативным, ни заслуживающим доверия, и только из-за отсутствия чего-то лучшего, чем эти обрывочные познания — если их можно таковыми считать, — оно попало на страницы этой книги.

В эти туманные, но, видимо, достаточно безмятежные годы происходили процессы безмерно важные как для будущего страны, так и для формирования ее властителя. Рожер I, как мы должны его теперь называть, будучи на Сицилии, большую часть свободного от военных операций времени проводил поначалу в Тройне, а позднее — в Мессине, откуда он мог присматривать за своими калабрийскими владениями; но личные предпочтения графа были навсегда отданы его старому континентальному замку в Милето. Здесь обычно жила его семья, и это место он, несмотря на частые отлучки, считал своим домом. Аделаида поступила иначе. В Калабрии она, без сомнения, ощущала себя неуютно в окружении нормандских баронов, которых она не любила и которым не доверяла. Мессина с этой точки зрения была лучше, но жизнь в этом маленьком городе текла слишком однообразно. Сан-Марко-д'Алунцио, где Рожер, судя по всему, провел часть своего детства, был еще меньше, хотя, вероятно, прохладней и здоровее в летние месяцы. На Сицилии имелась только одна истинная столица — Палермо, — этот город, население которого приближалось к тремстам тысячам, уже два века был сердцем острова; там процветали ремесла, и там же помещались дворцы, административные учреждения, арсеналы и даже монетный двор.[76] Когда именно графиня Аделаида окончательно перенесла свою резиденцию в Палермо, неясно. Возможно, это происходило в насколько этапов, но переселение полностью завершилось к тому моменту, в начале 1112 г., когда жители столицы стали свидетелями происходившей в старом дворце эмиров церемонии посвящения юного графа в рыцари. Это был великий день для Рожера. В грамоте, выпущенной в июне того же года, которой он и его мать предоставили привилегии архиепископу Палермо, он с полным правом мог именовать себя «Рожер, воин и граф».

Перемещение графской резиденции в Палермо стало последним шагом на пути возвращения сицилийцам и особенно сарацинам самоуважения. Этим было окончательно доказано, что завоеватели больше не рассматривают Сицилию как покоренную территорию. Аделаида и Рожер, переселившись в Палермо, дали всем понять, что они не только доверяют своим сарацинским подданным, но и полагаются на них в своих заботах о процветании и спокойствии страны. Еще более существенное воздействие переезд оказал на самого Рожера. Его отца воспитывали как нормандского рыцаря, и всю жизнь он оставался в первую очередь нормандским рыцарем. Сын, лишенный отцовского влияния с пяти лет, был прежде всего сицилийцем. Он не знал почти никого из нормандцев, не считая одного-двух близких родственников, его мать — итальянка, являвшаяся для него высшим авторитетом, предпочитала греков, и атмосфера, в которой он рос, была космополитически-средиземноморской; в качестве его наставников и секретарей выступали мусульмане и греки, а государственные дела обсуждались на трех языках в колоннадах из холодного мрамора, пока снаружи фонтаны били среди лимонных деревьев и муэдзины безостановочно созывали верующих на молитву. Все это окружение было бесконечно далеким от той жизни, которая подобала потомку Отвиля и родичу Гвискара, и привнесло в характер Рожера некую экзотичность, которую нельзя приписать только средиземноморской крови его матери. Эта кровь ясно узнавалась по его темным глазам и волосам, но те, кто в более поздние годы сходился с ним близко, или те правители, которые сталкивались с ним на дипломатическом поприще, понимали на собственном опыте, что граф Сицилии — не только южанин, он — человек с Востока.