Даниэл Дефо - Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка
Несколько дней спустя мой старый друг представил мне отчет о ведении хозяйства на моей плантации в течение первых шести лет моего отсутствия. Отчет был подписан моим компаньоном и двумя моими доверенными; доходы исчислялись везде в товарах, например, в пачках табаку, ящиках сахару, боченках рому, патоки и т. д., как это принято в сахарном деле. Из отчета я увидел, что доходы с каждым годом росли, по вследствие крупных Затрат сумма прибылей вначале была невелика. Все же, по расчету старика капитана, оказывалось, что он должен мне четыреста семьдесят золотых мойдоров да еще шестьдесят ящиков сахару и пятнадцать двойных пачек табаку, погибших вместе с его кораблем, - он потерпел крушение на обратном пути из Бразилии в Лиссабон лет одиннадцать спустя после моего отъезда.
Добряк жаловался на постигшие его несчастья и говорил, что он вынужден был израсходовать мои деньги на покрытие своих потерь и на покупку пая в новом судне. "Но все же, мой старый друг, - закончил он, - нуждаться вам не придется, а когда возвратится мой сын, вы получите деньги сполна". С этими словами он вытащил старинный кошелек и вручил мне сто шестьдесят португальских мойдоров золотом, а в виде обеспечения остального долга передал свои документы на владение судном, на котором сын его поехал в Бразилию; он владел четвертью всех паев. а сын его другой четвертью.
Этого я уже не мог допустить; честность и доброта бедного старика глубоко меня растрогала; вспоминая, что он сделал для меня, как он подобрал меня в морс, как великодушно относился ко мне все время и, в особенности, каким искренним другом выказывал себя теперь при свидании, я с трудом удерживался от слез. Поэтому я прежде всего спросил его, - позволяют ли ему его обстоятельства уплатить мне сразу столько денег и не будет ли это для пего стеснительно? Он ответил, что, по правде говоря, это, конечно, будет ему несколько трудновато, но ведь деньги мои, и мне они может быть нужнее, чем ему.
В каждом слове старика было столько приязни ко мне, что, слушая его, я едва не заплакал. Короче говоря, я взял его сто мойдоров и, спросив перо и чернила, написал ему расписку в получении их, а остальные деньги отдал назад, говоря, что, если я получу обратно свою плантацию, я отдам ему и остальные, как я и сделал впоследствии. Что же касается до переуступки мне его прав на владение судном, на это я ни в каком случае не согласен: если мне нужны будут деньги, он и сам отдаст, - я убедился, что он честный человек; а если не будут нужны, если я получу свою плантацию, как он дал мне основание надеяться, я не возьму с него больше ни гроша.
После этого старик предложил научить меня, как предъявить свои права на плантацию. Я сказал, что думаю поехать туда сам. Он возразил, что, конечно, можно и поехать, если мне так угодно, но и помимо этого есть много способов установить мои права и немедленно же вступить в пользование доходами. Зная, что в Тахо стоят суда уже совсем готовые к отплытию в Бразилию, он внес мое имя в официальные книги и удостоверил присягой, что я жив и что я - то самое лицо, которое первоначально приобрело землю для того, чтобы устроить на ней сказанную плантацию. Затем я составил у нотариуса доверенность на имя одного его знакомого купца в Бразилии. Эту доверенность он отослал в письме, а мне пред. дожил остаться у него до получения ответа.
Невозможно действовать добросовестнее, чем действовал по доверенности этот купец: меньше чем через семь месяцев я получил от наследников моих доверенных, т. е. тех купцов, по просьбе которых я отправился за невольниками в Гвинею, большой пакет со вложением следующих писем и документов:
Во первых, отчет о прибылях, начиная с того года, когда отцы их рассчитались с моим старым другом, португальским капитаном, за шесть лет: на мою долю приходилось тысяча сто семьдесят четыре мойдора.
Во вторых, отчет еще за четыре года, в течение которых они самостоятельно заведывали моими делами, пока правительство не взяло под свою опеку плантации, как имущество лица, пропавшего без вести - это называется в законе гражданской смертью; доходность плантации постепенно росла, и доход за эти четыре года равнялся 38.892 крузад или 3.241 мойдору.
В третьих, отчет настоятеля августинокого монастыря, получавшего доходы в течение четырнадцати слишком лет; настоятель не мог, конечно, возвратить мне денег, уже израсходованных на больницы, но честно заявил, что у него осталось 872 мойдора, которые он признает моей собственностью. Только королевская казна не возвратила мне ничего.
В пакете было еще письмо от моего компаньона. Он сердечно поздравлял меня с возвращением, радовался, что я жив, сообщал мне, как разрослось теперь наше имение и сколько оно дает ежегодно, сколько в нем теперь акров, чем засеяна плантация и сколько невольников работает на ней. Затем следовали двадцать два крестика, выражавшие добрые пожелания и сообщение, что он столько же раз прочел "Ave Maria", благодаря св. деву за то, что я жив. Далее мой компаньон горячо упрашивал меня вернуться в Бразилию и вступить во владение своей собственностью, а пока дать ему наказ;
как распорядиться ею в случае, если я сам не приеду. Письмо заканчивалось уверениями в искренней дружбе ко мне его самого и его домашних. Кроме письма он прислал мне в подарок семь прекрасно выделанных леопардовых шкур, повидимому, привезенных из Африки на другом корабле, посланном им туда и совершившем более удачное путешествие, чем мое судно. Прислал он мне еще пять ящиков разных сластей превосходного качества и сотню монет нечеканенного золота и не таких больших, как мойдоры. С теми же кораблями мои доверенные слали мне доход с плантаций за текущий год: тысячу двести ящиков сахарного песку. восемьсот пачек табаку и остальное золотом.
Могу сказать, для меня, как для Иова, конец был лучше начала. Невозможно описать, как трепетно билось мое сердце, когда я читал эти письма и, в особенности, когда я увидал вокруг себя свое богатство. Бразильские суда идут обыкновенно целой флотилией; и караван, привезший мне письма, привез также и товары, так что, прежде чем письма были вручены мне, товары были уже в гавани в целости и сохранности. Узнав об этом, я побледнел, почувствовал дурноту и, если бы старик капитан не подоспел во время с лекарством, я, пожалуй, не вынес бы этой неожиданной радости и умер бы тут же на месте. Несколько часов я чувствовал себя очень не хорошо, пока, наконец, не послали за доктором и тот, узнав истинную причину моей болезни, не отворил мне кровь. После этого мне стало гораздо лучше; я положительно думаю, что, если бы кровопускание не облегчило меня, мне бы не сдобровать.
Итак, я неожиданно оказался обладателем более пяти тысяч фунтов стерлингов и поместья в Бразилии, приносившего свыше тысячи фунтов в год дохода, ничуть не менее верного, чем приносят поместья в Англии: я никак не мог освоиться с своим новым положением и не знал, что начать, как извлечь из него те выгоды и удовольствия, какие оно могло мне дать. Первым делом я вознаградил своего благодетеля, доброго старика капитана, который так много помог мне в годину бедствия, был добр ко мне вначале и верен мне до конца. Я показал ему все присланное мне, говоря, что после провидения, все устрояющего, я обязан всем этим ему, что теперь долг мой отблагодарить его и он будет вознагражден сторицею. Прежде всего я возвратил ему взятые у него сто мойдоров, затем послал за нотариусом и формальным образом уничтожил расписку, по которой он признавал себя должным мне четыреста семьдесят мойдоров. Затем я составил доверенность, давшую ему право ежегодно получать за меня доходы с моей плантации я обязывающую моего компаньона представлять ему отчеты и отправлять на его имя товары и деньги. Приписка в конце предоставляла ему право на получение из доходов ежегодной пенсии в сто мойдоров; а после его смерти эта пенсия, в размере пятидесяти мойдоров, должна была перейти к его сыну. Так Я расквитался со своим старым другом.
Теперь надо было подумать о том, куда направить свой путь и что делать с состоянием, милостью провидения доставшимся мне. Забот у меня было теперь несравненно больше, чем в то время, когда я вел одинокую жизнь на острове и не нуждался ни в чем, кроме того, что у меня было, но и не имел ничего, кроме необходимого, тогда как теперь на мне лежали большие заботы и большая ответственность. Теперь у меня не было пещеры, куда я мог спрятать свои деньги, или места, где бы они могли лежать без замков и ключей и потускнеть и заплесневеть, прежде чем кому нибудь вздумалось бы воспользоваться ими; напротив, теперь я не знал, куда их девать и кому отдать на хранение. Единственным моим прибежищем был мой старый друг, капитан, в честности которого я уже убедился.
Далее, как мне казалось, мои интересы в Бразилии призывали меня туда, но я не мог себе представить, как же я поеду туда, не устроив своих дел и не оставив своего капитала в надежных руках. Вначале мне приходило в голову отдать его на хранение моей старой приятельнице, вдове капитана, о которой я знал, что она честная женщина и отнесется ко мне вполне добросовестно; но она была уже в летах и бедна, и, как мне думалось, у нее могли быть долги. Словом, делать нечего, приходилось самому ехать в Англию и везти деньги с собой.
