Леси Коллинсон-Морлей - История династии Сфорца
Между союзниками сразу же начались ссоры. Шиннер не соглашался с претензиями венецианцев на Крему и проведением границы по реке Адда и был крайне возмущен их намерением ограничить свое участие в Лиге лишь денежными взносами. Но все его попытки оказать прямое давление на столь искусных дипломатов были обречены на неудачу. После смерти Юлия II Венеция достигла взаимопонимания с французами и перешла на их сторону.
В январе 1513 года, получив специальное приглашение от своего племянника, Изабелла д'Эсте посетила Милан для участия в карнавале. С собой она привезла нескольких прекрасных дам, которых, согласно Прато, скорее следовало бы назвать жрицами Венеры. Она въехала в город при свете факелов и пользовалась в нем большей популярностью, чем когда-либо. Ее визит казался зримым предзнаменованием возвращения старых добрых времен. Поведение прекрасной Броньины во многом подтверждает свидетельство Прато об этих дамах. Кардиналы Гурк и дон Рамон де Кардона отчаянно влюбились в нее. Изабелла описывала своему мужу, как однажды вечером, когда они все вместе вышли к ужину, оба кавалера набросились на девушку и страстно целовали ее, к негодованию ее мантуанских поклонников. На следующий день Кардона послал ей двадцать пять ярдов красного бархата и двадцать пять ярдов черного, «красный за то удовольствие, которое она доставила ему, а черный за тот стыд, который ей пришлось испытать по его вине». На самом деле вице-король добился такого успеха, что Изабелле пришлось избавляться от этой девицы, поместив ее в женский монастырь в Мантуе.
Перед нами характерный пример той самой «avara poverta di Catalogna»[54], о которой писал Данте, — нищий дон Диего становится объектом бесконечных насмешек со стороны своих итальянских жертв. Испанцы и в самом деле срезали золотые пуговицы с костюмов миланской знати и с ловкостью профессиональных карманников снимали вышитые золотом эмблемы с плаща маркизы Мантуи прямо во дворце герцога. Во время своего пребывания в Милане эта «Макиавелли в юбке» тоже не теряла времени даром. Она активно помогала своему мужу, своим друзьям и родственникам. Помимо всего прочего, ей удалось завладеть несколькими компрометирующими письмами своего брата-франкофила, кардинала Ипполито д'Эсте, к папскому нунцию. Не обращая внимания на французские пушки, герцог бездумно расточал деньги на балы, пиры и турниры. Изабелла пользовалась таким успехом, что ей объявили, что если она не приедет на карнавал в следующем году, то герцог со своими друзьями захватят ее военной силой, с неистовством швейцарцев.
Муж Изабеллы оставался дома и пребывал в дурном настроении. Его исцелением занимался специалист по mal francese (французской болезни), поэтому она опасалась возвращаться к нему, стараясь держаться подальше от дома как можно дольше. Он сердился из-за ее долгого отсутствия, упрекая ее, и, вероятно, небезосновательно, в том, что она оказалась вовлеченной в публичный скандал, вследствие легкомысленного поведения Ла Броньины. Изабелла раздраженно отвечала ему, что она не юная девица и всегда осмотрительна в своих словах и поступках; как современно это звучит для итальянского чинквеченто! Она просто исполняет свой долг перед своим племянником и своим мужем. Она приобрела ему много друзей и не совершила ничего постыдного.
Иллюзии миланцев быстро развеялись. Военные относились к населению сельских районов не лучше, чем прежде; в действительности отсутствие порядка оказалось еще большим злом. Теперь, когда Людовик XII мог рассчитывать на помощь Венеции, он отправил еще одну армию в Ломбардию, где в одном или двух местах настроения решительно изменились в пользу Франции. Тривульцио, командовавший этой армией, писал своим друзьям в Милан, что уже недалек тот день, когда он отправит Моретто (так он называл Массимилиано, хотя Санудо всегда приписывает ему прозвище Дукетто) в Лош, вслед за его отцом. Но в этом случае Массимилиано продемонстрировал решительность и храбрость, достойные его матери, хотя, к сожалению, вследствие его темперамента такие вспышки его активности никогда не длились долго. Он поспешил присоединиться к швейцарцам, осажденным французами в Новаре. Ходили слухи, что на самом деле он стал их пленником, а в самом Милане, как утверждает Прато, начались грабежи и убийства, «обычные для времен безвластия». Шестого июня 1513 года, не дожидаясь подкрепления, швейцарцы ночью покинули Новару и напали на двадцатитысячную французскую армию в Ариотте. Атака была столь внезапной и яростной, что нападавшим удалось захватить вражеские орудия и направить их против их владельцев. Вскоре французы в совершенном беспорядке бежали за Альпы. Сам герцог принимал участие в этой битве, покинув поля боя лишь по настоятельному требованию швейцарцев. Его войска понесли значительные потери, однако французов было убито около десяти тысяч. У швейцарцев не было ни собственной артиллерии, ни конницы, в результате чего потери французов при отступлении были значительно меньшими, чем могли бы быть при иных обстоятельствах. Таким образом, на том самом месте, где тринадцатью годами раньше те же швейцарцы предали Людовико Сфорца, швейцарская пехота, без какой-либо поддержки, возглавляемая многими из тех же самых офицеров, наголову разбила французскую армию, более чем вдвое превосходившую ее по численности, во главе которой стояли те же самые командующие, которые некогда пленили Моро, — Тривульцио и Ла Тремойль. Это был первый прецедент полного поражения французов в Италии. На востоке венецианцы были разбиты Кардоной и доном Просперо Колонна. Наконец, 19 ноября сдался гарнизон замка в Милане. Таким образом, пишет Прато, «наш герцог, прежде просто сидевший верхом, теперь взял в свои руки узду; но шпоры по-прежнему принадлежали швейцарцам, которые подгоняли или же сдерживали его лошадь по собственному усмотрению, но не по желанию герцога; и государь, к немалому своему неудовольствию, должен был мириться с их тщеславием, грубостью и с их бесконечными запросами». Действительно, швейцарцы постоянно требовали все новых расходов. Шиннер щедро тратил на них собственные деньги, надеясь удовлетворить их, но это была непосильная задача. Они отказывались делать что-либо без оплаты, а в разоренном герцогстве было уже невозможно собрать необходимые средства.
Положение осложнялось бездумной расточительностью самого Массимилиано, тратившего огромные суммы на обновление своего гардероба и всяческие развлечения. После сражения при Ариотте ему пришлось потратить собственные доходы за два года вперед на выплаты победоносным швейцарцам. С большим трудом ему удалось собрать около 60 000 дукатов принудительными займами у своих богатых подданных, исходя из их предполагаемого состояния. Незаплатившие подвергались временному аресту. Опрометчивость, с которой герцог расставался со своими владениями, стала еще одной причиной истощения его и без того скудных ресурсов. Шиннеру, ставшему к тому времени епископом Новары, он отдал Виджевано, прежде принадлежавшее Тривульцио, тогда как Леччо перешло к Джироламо Мороне.
В 1514 году, после смерти Людовика XII и восшествия на престол Франциска I, которому незадолго до этого исполнился двадцать один год, политическая ситуация изменилась. Франциск решил лично вести армию в Италию и отвоевать Милан. Командующим миланскими войсками был назначен Просперо Колонна. По этому поводу он дал роскошный пир в специально выстроенном деревянном павильоне, украшенном росписью и позолотой. Швейцарцы пообещали защищать герцогство за 300 000 золотых дукатов. Горожане объявили, что не смогут собрать такую сумму. Они были настроены столь решительно, что Шиннеру и другим швейцарцам пришлось искать убежище в замке. Была избрана комиссия граждан, намеревавшаяся собрать 50 000 дукатов, в обмен на которые Массимилиано давал городу некоторые привилегии, включая права на использование главных каналов.
Кардинал Сьона явился с многочисленным отрядом швейцарцев, которым в случае победы было обещано 800 000 дукатов. Но удача с самого начала отвернулась от них. Они ожидали французов около Сузы, рассчитывая, что те пойдут по своим обычным путям через Альпы. Но Тривульцио избрал иной маршрут (считается, что он прошел через Коль д'Аржантьер) и, таким образом, смог разбить миланские войска и пленить дона Просперо прежде, чем швейцарцы узнали, что он уже в Италии. Французы продолжили наступление и кое-где даже проникли в Милан, но колокола звонили, и настроение горожан становилось столь угрожающим, что Тривульцио счел благоразумным отступить. Герцог заявил о своем полном доверии к своим подданным, призывая граждан хранить ключи от города, а знать — выплачивать все налоги.
Швейцарцы приняли единственно возможное для них решение и вернулись в Милан. Уже начинались разговоры даже о перемирии, но, воодушевленные Шиннером и уверенные в своей победе, швейцарские войска покинули столицу четырнадцатого сентября 1515 года, чтобы атаковать французов при Мариньяно. Они прибыли к месту сражения за два часа до захода солнца и попытались повторить свою тактику при Ариотте. Их неотразимая ярость позволила им значительно потеснить врага и захватить несколько орудий. Битва продолжилась ночью, но была приостановлена без какого-либо сигнала, словно бы по взаимному согласию, спустя четыре часа после заката. Когда на рассвете боевые действия были возобновлены, французы уже могли более эффективно использовать свои пушки и гасконских стрелков. Появление Бартоломео д'Алвьяно с венецианской легкой кавалерией предрешило исход сражения. Кардона, уверенный в том, что французы одержат победу, даже не пытался сдержать их. Прибытия венецианцев на помощь французам стало достаточным, чтобы сломить натиск швейцарцев, несмотря на всю их воинскую доблесть, проявленную в этом бою. Они угрюмо возвращались в Милан. Когда они вошли в город, совершенно измотанные, до пояса насквозь промокшие, а выше покрытые пылью, сострадательные горожане, позабыв об их воровских наклонностях и жадных требованиях немедленной оплаты, встречали их с хлебом и вином у дверей своих домов. Тривульцио провозгласил, что это была битва гигантов. В сравнении с ней остальные восемнадцать сражений, в которых ему довелось участвовать, казались ему теперь детской игрой.
