Анатолий Абрашкин - Русский Дьявол
Совершенно ясно, что взгляды наших знаменитых философов нуждаются в корректировке. И провести ее помогает обозначенная самим Достоевским параллель Ставрогина с Иваном-царевичем (в романе об этом говорит Петр Верховенский, но сама мысль, безусловно, авторская!). Сказочный герой, как известно, может переходить границы реального мира и путешествовать в запредельные пространства. Тридевятое царство, тридесятое государство — это образ потустороннего «далека», загробного прибежища человеческой души, тот свет. В символическом плане его можно мыслить как мир духовных сущностей, бесплотный космос или ту незримую реальность, которые являются человеку во сне, в состояниях транса, умопомешательства, припадке падучей и т. д. В болезненном состоянии Николай Ставрогин, подобно герою сказки, погружается в эту иную реальность. Для других в этот момент он как бы становится «духом небытия», его лицо мертвеет и превращается в застывшую маску. Но это отнюдь не свидетельство духовной смерти, это блуждание по глубинам преисподней и божественным высотам запредельного мира. Ставрогина, к его несчастью, в этих его странствиях притягивают более силы мрака. Впадая в болезненное состояние, он творит самые невообразимые странности и решается на самые страшные преступления.
В «Исповеди» Ставрогин рассказывает о необычном видении, явившемся ему однажды во сне. Оно было навеяно картиной «Асис и Галатея» Клода Лоррена, которую сам для себя Николай Всеволодович называл «Золотым веком». Это название, в сущности, и предопределяло характер видения: голубые волны, цветущее побережье греческого архипелага и заходящее солнце, зовущее в волшебную даль. Здешнюю райскую страну населяли прекрасные люди, но в самом центре этого бесконечно счастливого мира вдруг возникла несчастная Матреша, которая, кивая головой, грозила ему своим крошечным кулачком. Как тут не вспомнить о Демоне, мечтающем обрести рай! «Нет — мне невыносим только один этот образ, и именно на пороге, с своим поднятым и грозящим мне кулачонком, один только ее тогдашний вид, только одна тогдашняя минута, только это кивание головой. Вот чего я не могу выносить, потому что с тех пор представляется мне почти каждый день. Не само представляется, а я его сам вызываю и не могу не вызывать, хотя и не могу с этим жить». Душа Ставрогина стучится в двери рая, но переступить его порог не в ее силах. Силы зла завладели ею. Ставрогин признается Тихону, что «он подвержен, особенно по ночам, некоторого рода галлюцинациям, что он видит иногда или чувствует подле себя какое-то злобное существо, насмешливое и «разумное», «в разных лицах и в разных характерах, но оно одно и то же», а далее добавляет: «Я верую в беса, верую канонически, в личного, не в аллегорию». Верует, поскольку убедился в реальности «какого-то злобного существа», таинственного гостя из преисподней. Зная все это, можно говорить о раздвоенности ставрогинского сознания во время обострения болезни. Он и здесь, с людьми, и там, с Чертом. Во всяком случае, с последним он уж точно на короткой ноге и навряд ли не отметился у того с ответным визитом.
Погружение в ад — один из древнейших сюжетов в мировой литературе. Достоевский, как мы показали, уже обращался к нему в «Двойнике». История Голядкина была своего рода пробным экспериментом. Что ни говори, но «Двойник» — произведение веселое, смех автора так и сыпется с его страниц, подобно бисеру. Голядкин — «веселый помешанный», его рассудок повреждается, так сказать, на бытовой почве. Ставрогинское же нисхождение во тьму куда как головокружительнее и страшнее, ибо здесь замешаны и философия, и сладострастие, и уголовщина.
Проследим в деталях за прогулкой Николая Всеволодовича по ночному губернскому городу. Чуть позже половины десятого Ставрогин тайком от матери выбрался из дома в глухой переулок, где ему пришлось идти, увязая вершка на три в грязь. Шел дождь, а путь был неблизкий, на Богоявленскую улицу, к дому Филиппова, весьма примечательному для нашей истории. Дело в том, что поначалу первый его этаж занимал капитан Лебядкин со своей сестрой Марьей Тимофеевной (законной супругой Ставрогина), во втором этаже жил Шатов, а в деревянном флигеле во дворе жил Кириллов. Двое последних были не просто старыми знакомыми Ставрогина, какое-то время назад они были его восторженными учениками. Правда, каждому из них Николай Всеволодович внушал прямо противоположные идеи. Но каждому из них он передал часть своих убеждений, они — его «духовная поросль». Они пошли дальше своего учителя и ищут дорогу к Богу. Не случайно дом, где квартируют Шатов и Кириллов, находится на Богоявленской улице.
К моменту появления на этой улице Ставрогина первый этаж дома Филиппова пуст. Лебядкиных стараниями Петра Верховенского переселили в другой дом, стоявший на краю города за рекой. В мифологии река обозначает границу между двумя мирами, тем и этим светом. Переселение Лебядкиных на другую сторону реки символически означает, что они будут умерщвлены. Переговорив с Кирилловым и Шатовым, Николай Всеволодович отправится в гости к Лебядкиным, на ту сторону реки, в дом, который служит как бы прообразом нездешнего, того света. По пути он встретит Федьку-каторжника, будущего убийцу Лебядкиных. Встреча эта произойдет на мосту. Здесь опять-таки все символично. Федька как бы сторожит границу между двумя мирами, он своеобразный перевозчик душ с того берега на этот. Ставрогин, возвращаясь через мост, бросает Федьке деньги. Это и плата «за перевоз», и задаток за убийство Лебядкиных. Но отчего же Ставрогин соглашается на убийство законной супруги только на обратном пути? Ведь до разговора с ней Николай Всеволодович все еще колебался.
Марья Тимофеевна Лебядкина — фигура в романе особая, можно даже сказать, символическая. Встреча и союз с нею — очередное испытание, которое устраивает себе Ставрогин. Рассказывая Тихону о петербургских событиях пятилетней давности, он признается: «Мне и вообще тогда очень скучно было жить, до одури. Происшествие в Гороховой (с Матрешей. — А. А.), по миновании опасности, я было совсем забыл, как и все тогдашнее, если бы некоторое время я не вспоминал еще со злостью о том, как я струсил. Я изливал мою злость, на ком я мог. В это же время, но вовсе не почему-нибудь, пришла мне мысль искалечить как-нибудь жизнь, но только как можно противнее. Я уже с год назад помышлял застрелиться; представилось нечто получше. Раз, смотря на хромую Марью Тимофеевну Лебядкину, прислуживавшую отчасти в углах, тогда еще не помешанную, но просто восторженную идиотку, без ума влюбленную в меня втайне (о чем выследили наши), я решился вдруг на ней жениться. Мысль о браке Ставрогина с таким последним существом шевелила мои нервы. Безобразнее нельзя было вообразить ничего. Но не берусь решить, входила ли в мою решимость хоть бессознательно (разумеется, бессознательно) злоба за низкую трусость, овладевшая мною после дела с Матрешей. Право, не думаю; но во всяком случае я обвенчался не из-за одного только «пари после пьяного обеда». Итак, причина брака — трусость, испытанная после случая с Матрешей. Слабость, совершенно недопустимая для сверхчеловека, каким хотел видеть себя Ставрогин. А ведь именно таким он и казался окружающим, не зря Верховенский пророчил ему славу Ивана-царевича, а Марья Тимофеевна полюбила его всем сердцем.
Их женитьбу можно рассматривать как вариант сказки о Царевне-лягушке, в которой все перевернуто с ног на голову и происходит с точностью до наоборот.
Иван-царевич сам выбирает невесту, испытывает тайное наслаждение от ее внешнего уродства, не проявляет к ней никаких притязаний и легко переносит годы разлуки. О самой женитьбе опять-таки знают только несколько человек, свято хранящих эту тайну. Но вот наступает критический момент, когда скрывать факт брака от окружающих уже невозможно. И Иван-Царевич отправляется в путь за своей суженой, ждущей его в тридевятом царстве, за «тридесятой» рекой. В обычной, нормальной сказке герой возвратился бы с ней в родительский дом, где и был бы устроен свадебный пир. Собственно, это и обещает уже давно своей супруге Ставрогин. Говорит об этом он и во время ночной встречи.
Но Хромоножка не верит ему. Мало того, что последнее время она видит дурные сны, в которых присутствует Ставрогин с ножом в руках. Она заявляет, что Николай Всеволодович совсем не тот Ставрогин, с которым она венчалась. «Похож-то ты очень похож, может, и родственник ему будешь, — хитрый народ! Только мой — ясный сокол и князь, а ты — сыч и купчишка! Мой-то и Богу, захочет, поклонится, а захочет, и нет, а тебя Шатушка (милый он, родимый, голубчик мой!) по щекам отхлестал, мой Лебядкин рассказывал. И чего ты тогда струсил, вошел-то? Кто тебя тогда напугал? Как увидала я твое низкое лицо, когда упала, а ты меня подхватил, — точно червь ко мне в сердце заполз: не он, думаю, не он! Не постыдился бы сокол мой меня никогда пред светской барышней! О господи! Да я уж тем только была счастлива, все пять лет, что сокол мой где-то там, за горами живет и летает, на солнце взирает… Говори, самозванец, много ли взял? За большие ли деньги согласился? Я бы гроша тебе не дала. Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!..»
