История Финляндии. Время Екатерины II и Павла I - Михаил Михайлович Бородкин
Летом 1790 г. Спренгтпортен, узнав, что далекарлийцы идут к Стокгольму, вновь стал внушать Екатерине II мысль о посылке туда русского флота. «Сципион заключил мир в Карфагене, когда Ганнибал стоял у ворот Рима». Льстя Императрице, Спренгтпортен в разговоре с нею называет Густава III «королем-хищником», «пиратом Севера» и т. п.
Проходит некоторое время. Его сыну, сражавшемуся против Швеции, оказана была королевская милость. У отца сейчас же родилась надежда самому попасть домой и через Гамильтона он просит прощение у герцога Карла и разрешения вернуться в свое покинутое отечество. А в ноябре 1797 г. тот же Спренгтпортен писал гр. Безбородко: «чем более я приближаюсь к своему концу, тем более горю желанием возвратиться в Россию не только потому, что она сделалась отечеством моего сердца, но и потому, что она действительно является отечеством моих предков, которые вышли из тех скал, кои теперь называются Русской Финляндией». Не прошло и года, как, в апреле 1798 г., Спренгтпортен вновь молил короля забыть его прошлое, дозволить ему окончить свои дни среди утесов своей родины, прибавив, что его незначительная особа не может служить поводом к нарушению добрососедских отношений между государствами. Таковы вообще авантюристы, длинная фаланга которых прошла в XVIII ст. через дворцы русских государей и ряды нашей армии.
В Петербурге Спренгтпортен неизменно продолжает играть роль первого знатока Финляндии, с ним, как экспертом, часто советовались; он раздавал уверения и обещания; он сказал Потемкину, «что Финляндия под его (Спренгтпортена) управлением быстро оправится»; он внушал Моркову и ручался своей головой, что при известной помощи деньгами и людьми со стороны России финны подымутся против шведского владычества. Но, чтобы самому узнать истинное положение в крае, спешит обратиться к Йегергорну, который (9-20 мая 1788 г.) из имения Мальмгорд прислал следующее знаменательное откровение: «Что касается наших друзей, то их число несомненно уменьшилось, да и оставшиеся охладели, вследствие равнодушие России... Следовательно, у нас нет уже друзей, на которых мы могли бы опереться. Следует ли нам принять ту помощь и то спасение, которые обстоятельства могут доставить нам, и расположен ли к тому народный дух? При таком недоверии к искренности нашего соседа и к его способности с надлежащей энергией заняться нашим счастьем, мы, кажется, упустили время, в которое можно было бы доставить Финляндии более счастливую судьбу... Мы хотим сами устроить свою судьбу и не намерены принимать как милость свободу на словах. К тому же у нас, по-видимому, сделаны такие серьезные снаряжения, что мы можем спокойно выждать окончания предстоящей войны с Россией... Наш флот лучше русского... наша сухопутная армия достаточно сильна... таким образом теперь устранена та неуверенность в самих себя, которая наиболее побуждала нас искать дружбы России. Из этого вы сами легко можете заключить, каково теперь настроение нации... Она готова скорее встретить соединенными силами могущественного врага, нежели вступить в неверные переговоры с соседом, на которого, по бывшим уже опытам, не может полагаться».
«Итак, если еще можно иметь искру надежды на успех нашего плана, то необходимо соблюдать величайшее благоразумие: прежде всего её императорское величество должна торжественно возвестить манифестом, что она непоколебимо решилась дать Финляндии независимость, и в том же манифесте явственно и без всякого двусмыслия определить поставленные нами непременные условия, а именно:
— что в виде гарантии предлагаемой нам полной независимости, Императрица восстановляет нашу естественную границу с крепостями Фридрихсгамом, Вильманстрандом и Нейшлотом ... с тем, чтобы эти крепости тотчас же были очищены и заняты финским гарнизоном, как скоро финны успеют вооружить свое национальное войско.
Что она всею своею властью ныне и впредь будет поддерживать нашу независимость.
Что никогда не будет вступаться в наше внутреннее особое управление... мы сохраним свою армию на море и на сухом пути... все учреждения...
Что никогда, под каким бы то ни было предлогом, русские войска не перейдут нашей границы.
Кроме того, нам необходимо немедленно получить около миллиона риксдалеров ... не в виде займа, потому что мы не в состоянии возвратить ее.
Недоверие к русским ужасно усилилось»...
Итак, Спренгтпортен узнал из наилучшего источника об истинном настроении финляндцев. Его alter ego сообщил, что идея независимой Финляндии непопулярна, что никакого расположения к России наблюсти нельзя и т. и. Как использовал эти сведения честолюбец авантюрист — мы скоро увидим по подлинным документам.
В аньяльском союзе, говорит историк В. Beskow, три периода: подговор, измена и восстание. Несомненно, что аньяльское движение — явление сложное. Аньяльская конфедерация в период своего полного развития объединяла три различных течения: одни её члены имели в виду искренно помочь своему королю в его затруднительном положении, другие (аристократы) стремились к ограничению его власти, третьи (финляндцы) тайно ввели в общую программу недовольных свое особое домогательство независимости Финляндии.
Группа, желавшая оказать содействие королю, не пользовалась большими симпатиями и не имела в своей среде видных представителей. Наибольшее число последователей приобрело положение аньяльцев об ограничении королевской власти. В декларации аристократов оно получило широкое распространение и пользовалось заметной поддержкой. За идею независимости Великого Княжества боролась малочисленная кучка финляндцев, но между ними нашлись фанатические приверженцы её, вроде Спренгтпортена и Йегергорна. На первых порах всех в Ликола и Аньяла объединяло тайное и явное недовольство Густавом III.
В неясных слухах, предшествовавших преступному собранию в Аньяле, в слухах, пророчивших восстание и даже арест короля, ни одним звуком не намекалось на желание оторвать Финляндию от Швеции.
И действительно, мысль об отделении Финляндии от Швеции тогда не бродила еще среди офицеров. Эта мысль вспыхивала и мелькала только в голове необузданного и порывистого Спренгтпортена, озлобленного на короля за некоторую неудачу по своей служебной карьере. Он жаждал мести и она родила план отторжения Финляндии. Идея независимой Финляндии была по плечу только сильному человеку, с широким, смелым взглядом и решительной инициативой, каким являлся Спренгтпортен; она гармонировала с его характером и способностями. Он мог внушить ее своему родственнику Йегергорну и от последнего она, вероятно, передалась некоторым аньяльцам, преимущественно финляндского происхождения. В таком виде рисуется нам зарождение финляндского сепаратизма. История подтверждает подобную догадку.
Клик и Йегергорн в своих мемуарах перечисляют ряд причин,
