Валерий Шубинский - Гапон
Думается, истина посередине. Скорее всего, Гапон не был ни «образцовым семьянином», ни каким-то исключительным женолюбом или развратником. Он четыре года прожил с Александрой Уздалевой, считал и называл ее женой, заботился о ней, но время от времени увлекался и другими женщинами. Неудивительно, что в июле — августе 1905 года в его жизни появилась Мильда Хомзе. Это была не просто красивая девушка, а «товарищ». Гапон допускал, что едет в Россию на героическую гибель. Мильда ехала с ним. Предчувствие опасности придавало особую остроту их отношениям.
Уже месяцем позже, в Финляндии, между Поссе и Гапоном произошел следующий диалог. По словам теоретика синдикализма, он стал одним из обстоятельств, подтолкнувших его к разрыву с Гапоном.
Речь шла о «Ларисе Петровне» — о Мильде.
«Она решила пожертвовать собой для народа… — (так передает Поссе слова Гапона). — Она мечтает о подвиге. Я ее подготовляю к убийству Витте… Он самый умный, самый толковый из слуг самодержавия. Он гораздо вреднее полицейской собаки, каким был Плеве».
Поссе шокирован.
«…Но подумайте, ведь, совершая покушение на Витте, Лариса Петровна сама должна почти наверняка погибнуть».
«Ну что же… и погибнет. Все мы погибнем».
«Но ведь вы ее любите?»
«Революция выше личных чувств».
Гапон просил Поссе помочь ему психологически подготовить девушку к подвигу.
«Прямо не надо убеждать, а так постепенно, исподволь. Выясняйте роль Витте в укреплении самодержавия, иллюстрируйте его двуличность… Не надо говорить: „убей“ — это было бы глупо, а можно так сказать „не убей“, чтобы человек пошел и убил».
С точки зрения нормальной, «человеческой», «обывательской», поведение Гапона (в описании Поссе) в самом деле чудовищно. Ну а с точки зрения так называемой революционной этики? Вот Андрей Желябов послал на преступление и гибель любимую женщину… и сам вместе с ней взошел на эшафот. Гапон старался защитить от опасности свою Сашу, беспокоился о ней — ну а Мильда совсем другое дело. Она — сподвижница по борьбе. «Все мы погибнем».
Только вот и в этой жертвенности, и в этом демонизме есть отчетливый оттенок позерства. Гапон не был ни Желябовым, ни Нечаевым, ни Савинковым. Он только хотел быть кем-то из них и по-детски играл роль, которую не мог до конца выдержать. А Мильда не была и не могла быть Софьей Перовской. Если бы Гапон в самом деле хотел подготовить ее для убийства Витте (как будто он чисто технически представлял себе, как такие теракты устраиваются!) — не стал бы он делиться этим с Поссе (зная к тому же его отношение к террору!) и просить у него помощи.
Потом игра закончилась, а с ней и увлечение. Осенью Гапон, уже вернувшийся к Саше, как будто пытается устроить судьбу Мильды, выдать ее замуж за кого-то из своей организации… Связь их явно в прошлом.
Другое дело, что все ружья (да, мы опять о ружьях!) рано или поздно стреляют. И легкое отношение к насилию, усвоенное в революционной среде, и склонность злоупотреблять своим влиянием на других людей — все это потом страшно аукнется и обернется трагедией. Жертвой которой станет, правда, не Мильда, а другой человек.
Но мы отвлеклись. Пока мы — в Стокгольме. Впереди русская граница. У Гапона и Поссе есть один паспорт, болгарский, на имя некоего Футера, и оба, подозревая, что паспорт ненадежный, любезно уступают его друг другу. У Поссе, правда, есть и собственный паспорт, формально «чистый», но пользоваться им при пересечении границы он не хочет. Циллиакус обещает устроить им нелегальную переправу через границу, но все медлит. Покамест приятели и милая дама развлекаются: ходят в рестораны (Гапон заказывает изысканные напитки и вина — «чего сквалыжничать, может, недолго и жить осталось»), в оперу (Гапон смущает своих товарищей, громко прося объяснить ему сюжет: «О чем поет тот долговязый в красном кафтане? А чего вон этот беснуется? Ревнует, что ли?» — и это в тот момент, когда всех захватывала музыка и в зрительном зале царила священная тишина). Поссе, как многие левые интеллектуалы, был очень чувствителен к нарушениям буржуазной благопристойности, а Мильда вообще была смолянка. Оба стыдились за ребячливого и неотесанного расстригу.
Почему же Циллиакус тянул время?
Всё по порядку.
Когда стало понятно, что закупленное оружие не умещается на ранее купленные паровые яхты «Сесил» и «Сизн», был куплен 315-тонный пароход «Джон Графтон». Пароход фиктивно перепродали виноторговцу Дикенсону, который, в свою очередь, сдал его в аренду американцу Мортону, при этом «Джон Графтон» был переименован в «Луну» (но это название, более точно отражающее суть дела, ибо и в замысле, и в его осуществлении были явные элементы лунатизма, как-то забылось: в историю пароход вошел под первоначальным именем). Одновременно на имя частной японской фирмы купили еще один пароход, «Фульхам» (тоже переименованный в «Ункай Мару»), который должен был вывезти оружие из Лондона и в море перегрузить его на борт «Луны».
Эта часть плана была благополучно исполнена. Начиная с 28 июля в течение нескольких дней на острове Гернсей груз был перемещен на «Джона Графтона» (будем все-таки называть его так). Туда же подошли яхты — под видом увеселительной прогулки. Правда, с одной из них в Лондоне полиция сняла случайно обнаруженные пулеметы. Потом на корабле сменили команду (на финнов и латышей; капитан — член Латышской СДРП Ян Страутманис) и он вышел в море.
Циллиакус выехал в Копенгаген, надеясь встретить там пароход и проинструктировать команду. Но эта встреча сорвалась: пароход вышел в море, не дождавшись наставлений «Сокова». Яхты же остались в Копенгагене.
Что касается следующих звеньев цепочки, то там царил уже полный хаос.
Во-первых, Азеф, который в первую очередь должен был организовать приемку оружия и организацию восстания, исчез. Его не было в Петербурге, не было в Париже.
Вся двойная игра «Ивана Николаевича» была порождением системы индивидуального террора и жесткой взаимной конспирации. Последнее, что нужно было ему в жизни, — это «восстание масс» и тем более роль вождя такого восстания. Поневоле (а куда денешься — все-таки глава боевой организации) он принял участие в закупке оружия, при этом дозированно отпуская информацию о ней своему шефу из охранки — Ратаеву. То есть сперва сообщал всё, потом — все меньше и меньше, под конец — ничего. Если бы вся схема закупки и доставки оружия легла Ратаеву на стол и революционеры заподозрили бы неладное (ведь насчет Азефа уже были сигналы, им просто не хотели верить), и по другую сторону баррикад удивились бы: откуда такие роскошные сведения у рядового члена партии, которым считали агента Раскина в охранке?[47] Так что уверенности в том, что его донесения позволят сорвать операцию, у Азефа не было — а потому нужно было каким-то образом самому уклониться от дальнейшего участия в ней. В итоге агент Раскин устроил себе командировку в Болгарию. Революционерам свое отсутствие он позднее объяснил тем, что обнаружил за собой слежку и «ушел на дно».
Но необходим был человек, который должен был разделить с Азефом ответственность за приемку оружия, за восстание или его срыв. При наличии такого человека исчезновение Ивана Николаевича выглядело не столь скандально. Для этого ему, видимо, и понадобился Гапон — как дублер. (Этот мотив «дублерства» тоже аукнется: никто пока не догадывался как.)
Сведения об операциях Акаси у охранки были не только от Азефа, но и от Манасевича-Мануйлова, чья агентура изымала соответствующие документы прямо из портфеля японского резидента. Но всем этим сообщениям не было придано должного значения. К тому же в середине 1905 года и Ратаев оставил свою должность, и Мануйлов вернулся из-за границы. Так что операцию сорвало отнюдь не предательство ее участников и не искусство русских контрразведчиков. Это-то интереснее всего.
Итак, Азеф исчез. Рутенберг, который — как исполнитель — тоже имел отношение к операции, исчез тоже (его случайно арестовали 3 августа). Однако кроме социалистов-революционеров, в «Боевом объединении» участвовали еще три русские (не финские) организации: Российский рабочий союз (гапоновцы), социал-демократы и Союз освобождения. Даже если не принимать в расчет освобожденцев — две.
И — что?
Финский эмиссар (Фурухельм?), который разыскивает в Петербурге Азефа и, не найдя, является на заседание Рабочего союза, не говорит по-русски (зачем же такого послали?). Рабочие, разумеется, не владеют иностранными языками. Финн оставляет им свой адрес, который гапоновцы передают Буренину.
Таким образом, мечта большевиков, казалось бы, сбылась: сношения с финнами, касающиеся транспорта с оружием, замкнулись на них.
Члены Боевого технического комитета начали с энтузиазмом (несколько запоздалым) готовить места для хранения оружия — вырыли ямы в Финляндии (в имении матери боевика Игнатьева), устроили тайник под плитой на Волковом кладбище…
