Валерий Шубинский - Гапон
В любом случае о детстве и юности «русской революционерки» известно только из этих псевдомемуаров. Дочь немца и монголки (что плохо сочетается с описанной Поссе «нордической» внешностью), она действительно выросла в богатой семье, училась в Смольном институте. Но ее образованность и ум оба увлеченных мужчины, и Гапон и Поссе, кажется, склонны были преувеличивать: Горький с печальной язвительностью отмечает, что девушка «по степени развития своего казалась похожей на ученицу епархиального училища из глухой провинции». С Гапоном она, если верить лжемемуарам, познакомилась еще в апреле, когда давала ему уроки английского. Впрочем, тут уж верить им сложно: все дальнейшие описания приключений Гапона и его передвижений по Европе в этой книге противоречат другим, заслуживающим гораздо большего доверия источникам.
Так или иначе, в июле — августе Гапон использовал «ценного товарища» как связную с Петербургом, или Стокгольмом, или Гельсингфорсом, или Лондоном. Во всяком случае, из Женевы она исчезла и сердце бедного Поссе больше не тревожила. Да и Сашу не смущала.
Зато у Гапона появился новый друг. Дружба эта была не только приятной, но и лестной.
Анатолий Матюшенко — глава восстания на броненосце «Потемкин», самого знаменитого из эпизодов революции 1905 года… и одного из самых нелепых. На новейшем, совсем еще недавно введенном в строй броненосце, которым командовал хороший, гуманный капитан 1-го ранга Голиков, в самом деле готовился мятеж, как и на других черноморских кораблях. Готовился загодя, а вспыхнул стихийно из-за червивого мяса (которое в тогдашних гигиенических условиях на флоте было обычным делом: офицерам тоже не привозили с берега свежатинки в леднике). Взбесившаяся матросня убила семь офицеров (пять из них прикончил лично Матюшенко — между прочим, он добивал раненого судового врача), повела корабль из Севастополя к Одессе, спровоцировала в уже и так охваченном забастовкой городе беспорядки, закончившиеся стихийным разграблением порта, дважды неудачно стрельнула по жилым кварталам, подзаправилась углем и уплыла в Румынию. Такая вот миниатюрная морская пугачевщина. Но в 1905 году слова «Броненосец „Потемкин“» звучали гордо, героически (дальше уже, чтобы продлить этот эффект, потребовались мощь советского агитпропа и гений Эйзенштейна).
Матюшенко специально искал в Женеве Гапона. Один легендарный вождь искал другого. Матросы в Констанце велели ему: «Не помогли нам божьи попы, отыщи чертова попа, может, он поможет». И действительно, чертов поп и кровавый матрос сошлись не разлей вода. Вместе они ходили к Ильичу, особенно тщательно (в том числе по уже упомянутым причинам) обхаживавшему в эти дни обоих, вместе завтракали с Поссе, который и сам не понимал, что объединяет его с этими двумя людьми, настолько непохожими на него (и друг на друга).
По словам Поссе, «Матюшенко… в теорию не вдавался. А практика сводилась у него к уничтожению — именно к уничтожению, а не устранению — всех начальников, всех господ, и прежде всего офицеров… Освободиться нижние чины могут лишь тогда, когда офицеры будут „попросту“ уничтожены… Ему казалось, что суть революции в подобных убийствах. В этом духе он писал кровожадные прокламации к матросам и солдатам, призывая их к убийству офицеров. Он думал, что при такой программе легко привлечь на сторону революции всех матросов и большинство солдат. Казакам он не доверял, считая их „продажными шкурами“».
Но Владимир Александрович, кажется, не пытался переубедить матросского атамана, а лишь правил его прокламации — «смягчал „кровожадность“ содержания, оставляя в неприкосновенности характерный солдатский стиль».
Матюшенко в Женеве тосковал. Жить в эмиграции и бездействовать он считал постыдным. За него, как и за Гапона, боролись эсеры и эсдеки. Его воротило от книг и споров, а теракты тоже были ему не по сердцу. «Массовый я человек, рабочий… — признавался он Савинкову. — Не могу один».
Наконец, ближе к концу августа 1905 года решено было, что все отправятся в Россию: Гапон вместе с Поссе через Стокгольм и Финляндию (а дальше уже — с помощью «финских товарищей»), а Матюшенко вернется в Румынию и оттуда попытается пробраться к русскому Черноморью. Зачем Гапон едет в Россию и как это связано с поминавшимися «пароходами с оружием» — этого Поссе знать не знал.
В последний момент вдруг всё переменилось. Гапон предложил Владимиру Александровичу сопровождать не его, а Матюшенко. Георгий Аполлонович уехал в Стокгольм один. Но ехать с Матюшенко Поссе тоже отсоветовали: как легальный, но состоящий на подозрении у полиции путешественник, он будет привлекать к себе и своему спутнику лишнее внимание. Решено было, что с потемкинским вождем поедет жена товарища Михаила — женщина бойкая и находчивая. (Впрочем, находчивость ее помогла мало: в Россию проникнуть Матюшенко тогда не смог. Он уехал в Америку, потом появлялся во Франции, снова в Женеве, и только в 1907 году, в дни сурового столыпинского умиротворения, смог ступить на русскую землю. В Николаеве он попался с поличным при подготовке некой диверсии и был по приговору военно-полевого суда повешен.)
Сам же Поссе устремился по следам Гапона в Стокгольм.
КОНЕЦ «ДЖОНА ГРАФТОНА»
Прибыв в Стокгольм, Поссе легко разыскал Гапона и встретился с ним.
Во время первой же беседы Георгий Аполлонович сообщил Поссе, что «по странному стечению обстоятельств» здесь находится и Хомзе. Зачем-то он добавил, что эта девушка «отдала в его распоряжение свою душу и он, зная, как драгоценна эта душа, чувствует великую ответственность перед Богом». Может быть, он хотел таким образом подготовить собеседника к мысли о близких отношениях, существующих между ним и его знакомой, а может быть, напротив — подчеркнуть платонический характер этих отношений. Впрочем, через два дня Гапон уже как ни в чем не бывало принимал Поссе в гостинице, где он жил с Мильдой «по-семейному» — причем в присутствии гостя говорил ей «ты» и допускал «фамильярности, обычные для не слишком застенчивых молодых супругов» (время еще чопорное, и можно себе представить, что́ это за шокирующие фамильярности: ласково погладить ручку во время разговора, к примеру).
Поссе, конечно, понял, почему Гапон советовал ему ехать с Матюшенко. Впрочем, пока он узнал только половину правды — ту, которая касалась личной жизни его спутника. О миссии Гапона в Швеции и Финляндии и о том, какой опасности он подвергает себя, впутываясь в эту историю, он, естественно, не знал.
Отвлечемся и мы на минуту от всех этих запутанных сюжетов, замешанных на оружии и международных диверсиях. Поговорим о любви.
С одной стороны, враги Гапона часто приписывали ему слабость к женскому полу. Мы уже цитировали газетные статьи января 1905-го и апреля 1906 года. Понятно, что это — сплетни, это — грязная политическая борьба, но ведь характерно, что про человека сплетничают именно в этом направлении, а не в каком-то другом. Вот и Савинков, который не был врагом Гапона и никаких полемических целей не преследовал, пишет: «Гапон любил жизнь в ее наиболее элементарных формах: он любил комфорт, любил женщин, любил роскошь и блеск, словом, то, что можно купить за деньги». Но в отношении «роскоши и блеска» это свидетельство явно противоречит показаниям других мемуаристов. И, конечно, Георгию Аполлоновичу, всегда пользовавшемуся бескорыстными симпатиями противоположного пола, не было никакой нужды покупать женскую любовь, если он в ней нуждался, за деньги.
С другой стороны, вот свидетельства людей, знавших Гапона ближе, чем Савинков, и уж тем более — чем петербургские и московские газетчики. И. И. Павлов: «Гапон вообще очень любил красивых женщин и всегда готов был за ними поухаживать; он становился в таких случаях ловким кавалером и, видимо, производил на женщин сильное впечатление, но никогда я не слышал ни о какой истории в амурном стиле. Во всяком случае по тому, что я знаю о Гапоне, я признал бы его нравственным, если бы не было какой-то общей его неустойчивости, дающей право сказать, что и в этом отношении он мог бы пойти в случае надобности на всевозможные компромиссы». С. Ан-ский: «Не желая вдаваться в этот щекотливый вопрос, замечу только, что ни лично не видал, ни от кого из ярых противников Гапона не слышал ничего такого, что компрометировало бы Гапона в отношении личной жизни. Он был образцовым семьянином. Почти с первой нашей встречи он стал жаловаться, что петербургский комитет партии социалистов-революционеров, обещавший переправить его жену через границу, несмотря на настойчивые просьбы и высылку денег, не делает этого — и сильно беспокоился за судьбу жены. Затем, когда она приехала, он все время жил неразлучно с нею».
Думается, истина посередине. Скорее всего, Гапон не был ни «образцовым семьянином», ни каким-то исключительным женолюбом или развратником. Он четыре года прожил с Александрой Уздалевой, считал и называл ее женой, заботился о ней, но время от времени увлекался и другими женщинами. Неудивительно, что в июле — августе 1905 года в его жизни появилась Мильда Хомзе. Это была не просто красивая девушка, а «товарищ». Гапон допускал, что едет в Россию на героическую гибель. Мильда ехала с ним. Предчувствие опасности придавало особую остроту их отношениям.
