Олег Соколов - Битва двух империй. 1805–1812
На следующий день состоялся новый коронный совет, где практически все высказались в пользу австрийской эрцгерцогини. На самом деле это был не столько совет, сколько утверждение уже принятого решения, и все высказывающиеся просто-напросто оправдывали вердикт, принятый императором. Тотчас по завершении совета было объявлено о выборе императора, и в Австрию были посланы соответствующие депеши. Одновременно Коленкуру сообщили о том, что он может более не хлопотать о безнадёжном деле.
Поспешность Наполеона на первый взгляд слегка изумляет: неужели нельзя было подождать с решением столь важного дела месяц-другой? На самом деле, если приглядеться внимательней, становится ясно, что император действовал вполне разумно. Больше всего он боялся получить отказ раньше, чем он сделает предложение по другому адресу.
Кроме того, Наполеон стал лучше понимать Александра, поэтому после первых же туманных фраз последнего и его попытки спрятаться за мать император почувствовал лукавство своего оппонента. И он не ошибся. При очередной встрече с Коленкуром царь высказал ему окончательное решение, которое якобы исходило от его матери: «Единственное препятствие, которое императрица видит для брака своей дочери, — возраст, — заявил Александр, — несчастный пример двух предыдущих дочерей, выданных слишком рано, приводит к тому, что она (императрица-мать) не может согласиться на брак дочери ранее, чем через два года. Великая княжна Анна, по примеру её сестёр Марии и Екатерины, не должна выйти замуж раньше восемнадцати лет. Императрице нравится идея этого брака, но никакие доводы не могли убедить её подвергнуть опасности жизнь дочери, выдавая её замуж слишком рано»12.
В ответ на эти фразы Коленкур возмущался и даже попытался немножко пристыдить царя за его слишком большое сыновнее почтение к матери. Однако это, разумеется, оказалось бесполезно, ибо решение было принято давно, и вовсе не Марией Федоровной.
О том, насколько Александр мало заботился о мнении своей матери, если речь шла о важных для него вещах, по поводу которых у него было своё мнение, говорит, например, поездка в Эрфурт, предпринятая несмотря на все слёзы и мольбы Марии Федоровны. Пример великой княжны Екатерины убедительно показывает, насколько царь пренебрегал желаниями матери в брачном вопросе. Ведь императрица-мать жаждала выдать дочь замуж за австрийского императора, сама Екатерина также очень хотела этого брака. Наконец, с точки зрения политической это был бы куда более серьёзный ход, чем замужество великой княжны с каким-то десятиразрядным немецким князьком. Но Александр не захотел этого брака, и он не состоялся.
Ещё Альбер Вандаль в своём знаменитом произведении «Наполеон и Александр» написал: «Есть основание думать, что императрица вовсе не желала воспользоваться своим правом veto, как приписывал ей царь в своих разговорах с Коленкуром… она заранее склонялась перед его (Александра) решением и признавала его право решать дело»13. Все последующие исследования и, в частности, документы Государственного архива РФ в Москве только подтверждают эту справедливую фразу. Среди них есть несколько неопубликованных писем императрицы-матери к своему сыну; вот одно из них, написанное в Гатчине в январе 1810 г.: «Едва мои глаза открылись этим утром, я снова перечитала Ваше письмо, дорогой и добрый Александр, и снова с тем же приятным чувством. Я упрекаю себя за то, что чувство заставило меня забыть сказать Вам о следующем: я убеждена, что отсрочка, которую требует возраст моей дочери и предписывает отложить её свадьбу, не является единственной причиной, которая воздействует на Ваше решение в том случае, если государственный интерес предпишет Вам согласиться с этим союзом. Кодекс Наполеона, который лежит на моём столе, предписывает в статье IV, что в случае развода должен соблюдаться срок в три года, прежде чем можно будет снова жениться, в случае развода по общему согласию. Сверх того, я должна Вам сказать, что Горголи (полковник, упоминавшийся в предыдущей главе) сообщил мне, когда я его спросила о том, на какое время назначена свадьба Наполеона, что её предполагают в Париже через два года. Так что я отдаюсь в полной уверенности нежному чувству, которое Ваше вчерашнее письмо разлило в моём сердце и за которое я Вас ещё целую тысячу и тысячу раз»14.
Хотя письмо Марии Фёдоровны несколько путаное, всё-таки понятно, что, прежде всего, между сыном и матерью нет ни следа враждебности и ни малейшего спора, и занимаются они только тем, что вместе ищут повод, чтобы уклониться от предложения Наполеона. Более того, обратим внимание на строчку «…если государственный интерес предпишет Вам согласиться с этим союзом». Эти слова достаточно ясно показывают, что императрица-мать была готова подчиниться воле своего сына и повелителя, как то и предписывали ей законы и обычаи монархии. Поэтому все слова Александра, обращённые к французскому послу, не что иное, как дымовая завеса, призванная немного смягчить отказ. Царь и отдалённо не пытался действительно просить свою мать благословить бракосочетание великой княжны и Наполеона.
Кстати, не только мать готова была склониться перед волей Александра, но и аристократическое общество Санкт-Петербурга. Если верить рапортам французского посольства об общественном мнении насчёт планируемого брака, можно констатировать скорее положительную реакцию правящих кругов России на эту перспективу. Вот что можно прочитать в депеше от 5 февраля 1810 г., где говорилось о слухах и настроениях в Петербурге: «Говорят о проекте свадьбы императора Наполеона и великой княжны Анны. Говорят, что об этом договорились ещё в Эрфурте… Французы поздравляют русских, а русские поздравляют французов… В Москве, как и в Петербурге, все говорят об этой свадьбе, которая свершится при полном согласии нации (!)»15.
Даже если аналитики французского посольства несколько хватали через край в своих оценках настроения общества, нет сомнения, что отказ Александра никоим образом не был вынужденной мерой, как это часто говорится в исторических произведениях. И его мать, и российские элиты, даже если последние и не были восторженными сторонниками союза, не вынуждали царя отказать Наполеону. Решение Александра было частью его издавна проводимой политики. Оно было трезво обдумано и направлено на резкое усиление конфронтации с Наполеоном.
Ещё не зная об окончательном отказе, император французов дал распоряжение министру иностранных дел Шампаньи написать Коленкуру о прекращении демаршей в отношении сватовства к великой княжне. В письме, продиктованном самим Наполеоном, последний стремится всеми силами показать, что его новый выбор не предполагает какую-то обиду и не повлечёт за собой изменения во внешней политике. Тем не менее за обтекаемыми дипломатическими фразами проглядывается недовольство, которое было чревато осложнениями во франко-русских отношениях. Но пока Наполеон стремился сохранять, по крайней мере, внешние приличия и хотя бы видимость продолжения союза.
Депеша Коленкура об окончательном отказе была послана 18 февраля и прибыла в Париж в начале марта. Этот новый укол, новый удар по самолюбию Наполеона и достоинству его империи вызвал нескрываемое раздражение и положил начало эволюции воззрений императора французов на политическую будущность Европы.
Сохранилось очень интересное свидетельство об изменении настроения императора в эти дни. Это свидетельство исходит от уже хорошо известного нам Александра Чернышёва. Красавец офицер прибыл в Париж с очередной дипломатической миссией где-то около 20 февраля. В своём рапорте Румянцеву от 23 февраля он отмечает любезный приём со стороны Наполеона, который принял его во дворце тотчас по прибытии во французскую столицу. Наполеон ничего не говорил Чернышёву о своих матримониальных проектах. Во-первых, потому, что ко времени приезда русского адъютанта уже было принято решение о бракосочетании с австрийской эрцгерцогиней, а во-вторых, потому, что миссия Коленкура была тайной, и Наполеон вообще не хотел, чтобы кто-то знал о его неудавшемся сватовстве.
Через несколько дней после своего приезда в Париж русский офицер узнал о том, что готовится большой парад, и он высказал гофмаршалу Дюроку своё желание присутствовать на параде: «Вечером того же дня, — пишет Чернышёв, — я получил от Его Светлости (Дюрока) письмо, в котором он объявлял мне, что император приказал включить меня в список особ, которые будут сопровождать его на парад, и для этого мне будет приготовлен конь из придворной конюшни, чтоб сопровождать Его Величество, честь, которая до этого не оказывалась ни одному человеку, даже маршалам Франции»16.
Однако, когда русский офицер, приятно удивлённый такими великими почестями, которые в его лице Наполеон хотел воздать России, прибыл на парад, ему сообщили, что император передумал, что подобное не предусматривается правилами, и что ему предлагается смотреть парад с другими почётными гостями с балкона императорского дворца.
