Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 13. От царствования Феодора Алексеевича до московской смуты 1682 года
Действительно, подкрепления и запасы успели прийти в Чигирин, потому что визирь Мустафа явился осаждать этот город только 9 июля, Ромодановский с Самойловичем стояли у Днепра, у Бужинской пристани, в первых числах июля и 6 числа начали переправлять войска свои на правую сторону. Переправа шла очень медленно; большая часть войска находилась еще на левом берегу, когда 10 числа татары переправились на этот берег тайком у Крылова, подкрались и ударили на русские обозы, но были прогнаны с уроном. Так же неудачно кончилось нападение неприятелей 11 числа на те передовые русские полки, которые уже переправились на правую сторону. 12 июля все русские войска стояли на правой стороне на Бужинских полях и на другой день выдержали бой с пятью пашами турецкими и ханом крымским. С тех пор бои не прерывались, потому что турки, пришедши из-под Чигирина через Крылов, расположились обозом в 7 верстах от русских и делали на их таборы беспрестанные наезды. 29 июля к русским на подмогу явился князь Каспулат Муцалович Черкасский с калмыками и татарами и принимал деятельное участие в боях. 3 и 4 августа, после упорных битв, русские овладели важным пунктом – Стрельниковою горою, приблизились к Чигирину и вступили с ним в сообщение. Здесь уже не было воеводы Ржевского: 3 августа взошел он на стены и сильно обрадовался, увидав приближение русских полков; но в эту самую минуту из неприятельского обоза поднялась граната и поразила воеводу.
Чигирин недолго простоял после Ржевского. Турки вели три подкопа под нижний большой город; 11 августа подкопы взорвало у реки Тясмины близ домов, которые загорелись; осажденные, видя пожар, побежали в обоз к своим чрез московский мост, но турки зажгли мост, он обрушился, и много русских погибло, в том числе гадяцкий полковник Криницкий; много козаков погибло также от подкопов. Одновременно с нижним городом турки успели зажечь новый верхний, сделанный недавно Ржевским; русские засели в старом верхнем городе и бились с неприятелями до самого вечера, дважды выбивая турок из города. Ночью пришел к ним приказ от Ромодановского и Самойловича зажечь город и выходить к ним в обозы, что и было исполнено, а на рассвете поднялись и Ромодановский с гетманом к Днепру, покинув навсегда курящиеся развалины несчастной столицы Хмельницкого. Неприятель преследовал отступавших, но без успеха, и 20 числа под Чигирином не было более и турок.
Но уходом визиря из-под Чигирина беда не кончилась: Хмельницкий с татарами остался на западной стороне, занял Немиров, Корсунь и другие города и оттуда нападал и на восточную сторону; вся осень и зима прошли в тревогах, а на лето опять ждали самого султана в Украйну. В марте 1679 года приехал в Москву от гетмана знатный войсковой товарищ Иван Степанович Мазепа и имел с думным дьяком Ларионом Лопухиным любопытный разговор. «Надобно, – говорил Мазепа, – чтоб на оборону Киева и всего Малороссийского края прислано было много войска, а бояр и воевод было бы с ним не много, и ратные люди слушались бы их, а большой воевода был бы один; а если будут бояре и воеводы многие и полки у них разные, то бояре и воеводы станут между собою местами считаться и ни один своего полку полчан никому не даст, будет всякий своих полчан беречь, и будет оттого нестроенье». «Кому боярам и воеводам быть, – отвечал Лопухин, – о том уже писано в царских грамотах; промысл чинить надобно смотря по тамошнему делу и по совету с гетманом, а прежде времени знать об этом нельзя; надобно делать так, как случай воинский покажет; а боярам и воеводам быть всем вместе, и розни между ними быть не для чего». «Буди воля великого государя, – продолжал Мазепа, – но в прошлую войну с князем Ромодановским ратных людей было много, а как они были на той стороне Днепра и шли на выручку к Чигирину и у неприятелей гору брали и как шли назад из-под Чигирина отводом, то государевых ратных людей на боях очень было мало, только были солдатские полки да стрелецкие приказы, и в стрелецких приказах людей к бою было мало же, человек по триста, остальные стрельцы все были в обозе у телег, а от рейтар и городовых дворян только крик был; к гетману полковники и головы присылали беспрестанно, просили людей в помощь, и гетман людей своих к ним посылал, а сам остался только с двором своим и драгунским полком, который, по указу государеву, в воинских случаях при нем всегда бывает». Лопухин. «У сотен были головы, у рейтар полковники и начальные люди: и они чего смотрели? Для чего ратных людей к промыслу не высылали? То их дело!» Мазепа. «В то время смотреть было некогда, всякому было до себя!»
Вторым неудачным чигиринским походом князь Ромодановский окончил свое продолжительное военное поприще. Он был отозван в Москву. Гетман Самойлович один продолжал военные поиски на западной стороне. Он дал знать государю, что посылал сына своего Семена с войском на западный берег и жители Ржищева, Конева, Корсуня, Черкас и других городов при виде государева войска из-под султановой власти выступили и добили челом царскому величеству; гетманский сын выжег все города, местечки, села и деревни на западной стороне, чтоб впредь неприятельским людям пристанища не было.
Как же смотрели поляки на все эти события на западной стороне Днепра, на которую они постоянно предъявляли притязания на основании Андрусовского перемирия?
В начале царствования Феодора русским резидентом в Польше оставался Тяпкин, продолжавший посылать в Москву жалобы на свое несчастное положение: из Москвы не присылали денег, а в Польше не давали корму. «В Краков на коронацию мне нечем подняться, – писал он из Львова, – занять не добуду без заклада, а заложить нечего, одна была ферезеишка соболья под золотом, и та теперь в Варшаве у мещанина пропадает в закладе, потому что выкупить нечем. Поневоле не поеду на коронацию, ежели денег на подъем не добуду. Лошадь лучшая одна и была, на которой волочился на двор королевский и к панству, и та теперь пала, выбресть не на чем в люди, придется и самому также издохнуть от скудости; от старых ран беспрестанно болен. Не такие тут порядки, что в государстве Московском, где как пресветлое солнце в небеси единый монарх и государь по вселенной просвещается и своим государским повелением, яко солнечными лучами, всюду един сияет; единого слушаем, единого боимся, единому служим все, един дает и отнимает по данной ему государю свыше благодати. А здесь что жбан, то пан, не боятся и самого создателя, не только избранного государя своего; никак не узнаешь, где, у кого добиться решения дела, все господа польские на лакомствах души свои завесили». Нашел наконец Тяпкин двоих добрых людей, у которых занял денег под заклад последней служивой рухлядишки, и отправился в Краков.
Когда Тяпкин объявил королю о подданстве Дорошенка, то Собеский очень удивился; резидент заметил по лицу, что весть эта не очень приятна его королевскому величеству. Паны говорили между собою: «Вот вам дружба и помощь царская: отобрал у нас всю Украйну!» Но другие утешали себя тем, что теперь вся злоба султана и хана обратится на Москву и царь поневоле будет более усердным союзником Польше. Все приходили вести о сильных сборах султана, и 4 марта 1676 года литовский канцлер Пац потребовал у Тяпкина, чтобы тот испросил себе немедленно у своего двора полномочие на подписание следующих условий: чтобы царь приказал своим войскам соединиться с польскими и идти на турок под одним начальством, а король отправит часть своих войск для соединения с русскими и для похода на Крым; чтобы это постановление было исполнено вскоре на самом деле, не на обещаниях только, без отговорок. «А согласитесь ли на продолжение перемирия еще на 13 лет?» – спросил Тяпкин. «Можем согласиться на половину», – отвечал Пац. Но в то же самое время молдавский посланник Кантакузин, уезжавший в Молдавию, по секрету рассказал Тяпкину, что король тайно отправил резидентом в Молдавию шляхтича Карбовского с приказанием завести с турками мирные переговоры чрез посредство господаря молдавского. О ходе переговоров Карбовского Кантакузин обещал давать знать Тяпкину через епископа Антония Винницкого. Кантакузин прибавил, что начало мирных переговоров у поляков с турками уже положено посредством хана крымского.
Тяпкин при первом случае объявил литовским панам, что до него дошли слухи о тайных мирных переговорах с турками и что это противно Андрусовским и Московским договорам. Паны стали сначала домогаться, от кого резидент мог об этом проведать, и, когда Тяпкин отвечал решительно, что не скажет, начали говорить, что у них мира с турками еще никакого нет, отправлены только посланники в Седмиградскую землю и в Молдавию, чтобы как-нибудь задержать турок от нападения на Польшу, а между тем заключить окончательный договор о соединении с царскими войсками. «Удивляться этому нечего, что посланники и гонцы у нас бегают, – говорили паны, – утопающий и за бритву рад ухватиться; так и мы хотя много обещаний от царского величества слышим, но на деле до сих пор не можем ничего видеть, и от этого республика великий вред терпит». «Если царское величество, – говорил гетман Пац, – из подозрительности не хочет соединить своих войск с нашими, то король готов хотя заклад дать какой угодно, и не только заклад, готов сына своего отправить в Москву в заложники, лишь бы только царское величество велел соединить войска безо всякого подозрения и опасения. Если же турецкий султан покажет склонность к миру, то королевское величество и республика тебе тотчас об этом объявят». «А на каких бы условиях согласились вы заключить мир с султаном?» – спросил Тяпкин. «На условии возвращения Каменца и всех завоеваний», – отвечал канцлер Пац. «Но если султан не согласится на это условие?» – спросил опять Тяпкин. «Тогда делать нечего, – отвечал канцлер, – поневоле уступим все, чтоб республике не погибнуть».
