Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Древняя Германия, за исключением одной провинции на западном берегу Рейна, подпавшей под иго римлян, занима­ла третью часть Европы. Почти вся теперешняя Германия, Дания, Норвегия, Швеция, Финляндия, Ливония, Пруссия и большая часть Польши были заселены различными племена­ми одной великой нации, которые по своему характеру, нра­вам и языку, очевидно, были одного происхождения и сохра­няли поразительное между собой сходство. На западе древ­няя Германия отделялась от Галлии Рейном, а на юге Дунай отделял ее от иллирийских провинций Римской империи. Хребет гор, которые тянутся от самого Дуная и называются Карпатскими, прикрывал Германию со стороны Дакии или Венгрии. Восточная граница не имела ясных очертаний по причине взаимной вражды между германцами и сарматами и нередко изменялась вследствие того, что племена, принадле­жавшие к этим двум нациям, то вступали между собой в вой­ну, то заключали союзы. О севере древние всегда имели очень неясные понятия, и лишь в общих чертах упоминали о замерзшем океане, находящемся по ту сторону Балтийского моря и по ту сторону полуострова или островов Скандина­вии.

Некоторые остроумные писатели полагали, что Европа была прежде гораздо холоднее, нежели теперь, а самые древ­ние описания климата Германии, по-видимому, подтвержда­ют это предположение. Но едва ли можно придавать серьез­ное значение жалобам на сильный холод и никогда не прек­ращающиеся зимы, так как мы не имеем возможности подве­сти под точную мерку термометра чувства или выражения писателя, родившегося в более теплом климате Греции или Азии. Тем не менее я могу указать два замечательных фак­та, достаточно достоверных:

 1. Две большие реки, служив­шие границами для империи, Рейн и Дунай, часто замерзали и могли выносить самые громадные тяжести. Варвары, не­редко выбиравшие именно это суровое время года для своих вторжений, безопасно переправляли свои многочисленные армии, свою кавалерию и тяжелые обозы через этот обшир­ный и крепкий железный мост. В новейшие времена мы не были свидетелями подобного факта.

 2. Северный олень, ока­зывавший северным дикарям так много услуг в тяжелых условиях их существования, не только выносил самые сильные холода, но по своей натуре даже не мог обойтись без них. Его находят на утесах Шпицбергена, в десяти градусах от полю­са; он точно у себя дома среди снегов Лапландии и Сибири, но в настоящее время он не может не только размножаться, но даже существовать в какой-либо из стран к югу от Бал­тийского моря. Во времена Цезаря северный олень, точно так же как лось и дикий бык, жил в Герцинианских лесах, покрывавших в то время большую часть Германии и Поль­ши.

Результаты человеческого труда достаточно объясняют причины уменьшения холода. Громадные леса, закрывавшие землю от солнечных лучей, были мало-помалу уничтоже­ны, болота высыхали, и по мере того, как возделывалась почва, климат становился более умеренным. В наше время Канада представляет точную копию с древней Германии. Хо­тя эта страна находится под одним градусом широты с луч­шими провинциями Франции и Англии, холода в ней чрез­вычайно сильны, северные олени живут в очень большом числе, почва бывает долго покрыта глубокими снегами, а река Св.Лаврентия постоянно замерзает в такое время года, когда Сена и Темза обыкновенно бывают свободны от льда.

Трудно определить, но не трудно преувеличить влияние климата древней Германии на умственные и физические свойства ее туземного населения. Некоторые писатели пред­полагали, а некоторые положительно утверждали, - хотя, по-видимому, и без достаточных оснований, - что в суровом холоде северных стран люди живут дольше и размножаются скорее, что и мужчины и женщины там более плодовиты, нежели в теплом и умеренном климате. Мы можем с гораздо большей уверенностью утверждать, что резкий климат Гер­мании способствовал физическому развитию местных уро­женцев, отличавшихся более высоким ростом, нежели жите­ли юга, что он придавал им такую энергию, которая более годна для порывистых усилий, нежели для терпеливого тру­да, и что он влагал в их душу то мужество, которое зависит от наших нервов и от нашего душевного настроения. Суро­вый зимний холод, отнимавший бодрость у римских войск, почти вовсе не тревожил северного уроженца, который в свою очередь не мог выносить летней жары, впадал в изне­можение и заболевал под жгучими лучами итальянского сол­нца.

На земном шаре невозможно указать ни одной обширной территории, которая вовсе не была бы населена или о первых обитателях которой мы имели бы достоверные исторические сведения. Поэтому, хотя пытливый ум философа и доискива­ется точных сведений о детстве великих народов; его любо­знательность истощается в утомительных и бесплодных исс­ледованиях. Принимая во внимание чистоту германской крови и отталкивающий вид страны, Тацит был готов приз­нать этих варваров за indigenae, то есть за уроженцев этой территории. Мы со своей стороны можем с уверенностью и, как кажется, вполне согласно с истиной утверждать, что древняя Германия не была первоначально населена путем заведения на ней иностранных колоний, уже заранее сло­жившихся в политическое общество, но что это имя и эта нация ведут свое начало от мало-помалу совершавшегося объединения некоторых бродячих племен из Герцинианских лесов. Затем, если бы мы стали утверждать, что эти дикари были продуктом той почвы, на которой они жили, мы выска­зали бы незрело обдуманную мысль, которую религия осуж­дает, а разум не в состоянии подкрепить доводами.

Но такие основательные сомнения не уживаются с нацио­нальным тщеславием. У тех народов, которые придержива­ются рассказанной Моисеем истории мира, Ноев ковчег иг­рал такую же роль, какую вначале играла между греками и римлянами осада Трои. На узком фундаменте несомненной истины была воздвигнута громадная, но грубая надстройка, состоявшая из вымыслов, и как дикий ирландец, так и ди­кий татарин указывали на какого-нибудь из сыновей Иафета как на родоначальника, от которого произошли в прямой линии их предки. В прошедшем столетии было нема­ло очень ученых, но очень легковерных антиквариев, кото­рые при тусклом свете легенд, преданий, догадок и этимоло­гий заставили правнуков Ноя прогуляться после Вавилон­ского столпотворения до самых оконечностей земного шара. Самым забавным из этих остроумных исследователей был профессор Упсальского университета Олав Рудбек. Этот горячий патриот приписывал своей родине все, что история и басня рассказывают самого достопримечательного. Из Шве­ции (составляющей столь значительную часть древней Гер­мании) сами греки, по его словам, заимствовали и свою азбу­ку, и свою астрономию, и свою религию. И Платонова Ат­лантида, и страна гиперборейцев, и сады Гесперид, и острова Фортуны, и даже Елисейские поля могли дать лишь весьма слабое и неполное понятие об этой прелестной стране (так как именно такой представлялась она взорам туземца). Страна с таким прекрасным климатом не могла долго оставаться ненаселенной после потопа. Ученый Рудбек сообщает что семейство Ноя, состоявшее из восьми человек, раз­множилось в несколько лет почти до двадцати тысяч чело­век. Затем он разделил их на маленькие колонии, которые рассеялись по всей земле для распространения человеческого рода. Германский или шведский отряд (находившийся, если не ошибаюсь, под предводительством Аскеназа, сына Гоме­ра, который был сыном Иафета) отличился более нежели обыкновенным усердием в исполнении столь важного пред­приятия. Из этого северного улья жизнь разлилась по боль­шей части Европы, Африки и Азии, и (по живописному вы­ражению автора) кровь стала приливать от оконечностей к сердцу.

Но все такие тщательно обработанные системы германской древности разбиваются в прах только от одного факта, кото­рый так достоверно засвидетельствован, что не допускает ни малейших сомнений и имеет такое решающее значение, что не оставляет места для каких-либо возражений. В веке Тацита германцам не было знакомо искусство письма, которое и составляет главное отличие цивилизованного народа от сборища дикарей, погруженных в невежество и не способных мыслить. Без этой искусственной подпоры человеческая память скоро или вовсе утрачивает, или извращает получен­ные ею впечатления; самые благородные способности чело­веческого ума мало-помалу утрачивают свою силу за недо­статком образцов или материалов, рассудок становится сла­бым и бездеятельным, а воображение - вялым и склонным к химерам. Чтобы вполне освоиться с этой важной истиной, стоит только сообразить, как велика в цивилизованном об­ществе разница между человеком образованным и безгра­мотным крестьянином. Первый путем чтения и размышле­ния увеличивает массу сведений, приобретаемых опытом, и переносится умом в отдаленные века и в далекие страны, тогда как последний, будучи прикован к одному месту и к узким рамкам только своей собственной жизни, упражняет свои умственные способности немного больше, чем его по­мощник в материальных трудах - вол. Такое же и даже еще большее различие существует между целыми народами, и мы можем с уверенностью утверждать, что без помощи како­го-либо рода письменности ни один народ никогда не сохра­нял верных сведений о своей истории, никогда не делал сколько-нибудь значительных успехов в отвлеченных нау­ках и никогда не достигал какой-либо степени совершенства в искусствах, приносящих в нашей жизни пользу или удо­вольствие.