Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

На земном шаре невозможно указать ни одной обширной территории, которая вовсе не была бы населена или о первых обитателях которой мы имели бы достоверные исторические сведения. Поэтому, хотя пытливый ум философа и доискивается точных сведений о детстве великих народов; его любознательность истощается в утомительных и бесплодных исследованиях. Принимая во внимание чистоту германской крови и отталкивающий вид страны, Тацит был готов признать этих варваров за indigenae, то есть за уроженцев этой территории. Мы со своей стороны можем с уверенностью и, как кажется, вполне согласно с истиной утверждать, что древняя Германия не была первоначально населена путем заведения на ней иностранных колоний, уже заранее сложившихся в политическое общество, но что это имя и эта нация ведут свое начало от мало-помалу совершавшегося объединения некоторых бродячих племен из Герцинианских лесов. Затем, если бы мы стали утверждать, что эти дикари были продуктом той почвы, на которой они жили, мы высказали бы незрело обдуманную мысль, которую религия осуждает, а разум не в состоянии подкрепить доводами.

Но такие основательные сомнения не уживаются с национальным тщеславием. У тех народов, которые придерживаются рассказанной Моисеем истории мира, Ноев ковчег играл такую же роль, какую вначале играла между греками и римлянами осада Трои. На узком фундаменте несомненной истины была воздвигнута громадная, но грубая надстройка, состоявшая из вымыслов, и как дикий ирландец, так и дикий татарин указывали на какого-нибудь из сыновей Иафета как на родоначальника, от которого произошли в прямой линии их предки. В прошедшем столетии было немало очень ученых, но очень легковерных антиквариев, которые при тусклом свете легенд, преданий, догадок и этимологий заставили правнуков Ноя прогуляться после Вавилонского столпотворения до самых оконечностей земного шара. Самым забавным из этих остроумных исследователей был профессор Упсальского университета Олав Рудбек. Этот горячий патриот приписывал своей родине все, что история и басня рассказывают самого достопримечательного. Из Швеции (составляющей столь значительную часть древней Германии) сами греки, по его словам, заимствовали и свою азбуку, и свою астрономию, и свою религию. И Платонова Атлантида, и страна гиперборейцев, и сады Гесперид, и острова Фортуны, и даже Елисейские поля могли дать лишь весьма слабое и неполное понятие об этой прелестной стране (так как именно такой представлялась она взорам туземца). Страна с таким прекрасным климатом не могла долго оставаться ненаселенной после потопа. Ученый Рудбек сообщает что семейство Ноя, состоявшее из восьми человек, размножилось в несколько лет почти до двадцати тысяч человек. Затем он разделил их на маленькие колонии, которые рассеялись по всей земле для распространения человеческого рода. Германский или шведский отряд (находившийся, если не ошибаюсь, под предводительством Аскеназа, сына Гомера, который был сыном Иафета) отличился более нежели обыкновенным усердием в исполнении столь важного предприятия. Из этого северного улья жизнь разлилась по большей части Европы, Африки и Азии, и (по живописному выражению автора) кровь стала приливать от оконечностей к сердцу.

Но все такие тщательно обработанные системы германской древности разбиваются в прах только от одного факта, который так достоверно засвидетельствован, что не допускает ни малейших сомнений и имеет такое решающее значение, что не оставляет места для каких-либо возражений. В веке Тацита германцам не было знакомо искусство письма, которое и составляет главное отличие цивилизованного народа от сборища дикарей, погруженных в невежество и не способных мыслить. Без этой искусственной подпоры человеческая память скоро или вовсе утрачивает, или извращает полученные ею впечатления; самые благородные способности человеческого ума мало-помалу утрачивают свою силу за недостатком образцов или материалов, рассудок становится слабым и бездеятельным, а воображение - вялым и склонным к химерам. Чтобы вполне освоиться с этой важной истиной, стоит только сообразить, как велика в цивилизованном обществе разница между человеком образованным и безграмотным крестьянином. Первый путем чтения и размышления увеличивает массу сведений, приобретаемых опытом, и переносится умом в отдаленные века и в далекие страны, тогда как последний, будучи прикован к одному месту и к узким рамкам только своей собственной жизни, упражняет свои умственные способности немного больше, чем его помощник в материальных трудах - вол. Такое же и даже еще большее различие существует между целыми народами, и мы можем с уверенностью утверждать, что без помощи какого-либо рода письменности ни один народ никоща не сохранял верных сведений о своей истории, никогда не делал сколько-нибудь значительных успехов в отвлеченных науках и никогда не достигал какой-либо степени совершенства в искусствах, приносящих в нашей жизни пользу или удовольствие.

Древние германцы были вовсе незнакомы с такими искусствами. Они проводили свою жизнь в невежестве и бедности, которые были разукрашены некоторыми декламаторами под именем добродетельной простоты. В новейшей Германии насчитывают около двух тысяч трехсот городов, обнесенных стенами. На гораздо более обширной территории географ Птолемей отыскал только девяносто селений, которые он украсил названиями городов, хотя, по нашему мнению, они не заслуживали такого громкого названия. Это, вероятно, были не что иное, как топорные укрепления, выстроенные в середине лесов для того, чтобы служить убежищем для женщин, детей и домашнего скота, в то время как мужчины шли отражать неожиданное нашествие. Но Тацит положительно подтверждает факт, по его мнению всем хорошо известный, что в его время у германцев не было городов и что они выказывали презрение к римским сооружениям, которые казались им более похожими на тюрьмы, нежели на безопасные убежища. Их постройки даже не были смежны и не составляли правильных селений, так как каждый дикарь самостоятельно устраивал себе постоянное жилище на том месте, которое привлекало его к себе близостью поляны, леса или ручейка. При возведении этих легких построек не требовалось ни камня, ни кирпича, ни черепицы. В сущности это были не что иное, как низенькие лачуги кругообразной формы, выстроенные из необтесанных бревен, покрытые соломой и с отверстием вверху для выхода дыма. В самые суровые холода германец довольствовался короткой одеждой, сделанной из кожи какого-нибудь животного. Племена, жившие на севере, одевались в меха, а женщины сами приготовляли для своей одежды какую-то грубую ткань. Дичь разного рода, водившаяся в лесах Германии в большом количестве, служила для их обитателей пищей и доставляла им удовольствия охоты. Их громадные стада, правда не столько отличавшиеся красотой пород, сколько пользой, которую они приносили, составляли их главное богатство. Зерновой хлеб в небольшом количестве был единственный продукт, который они извлекали из почвы; у них не было ни фруктовых садов, ни искусственно засеянных лугов; впрочем, и нельзя бы было ожидать каких-либо усовершенствований в земледелии от такого народа, который ежегодно подвергал свои пахотные земли новому дележу и который, во избежание ссор при этой странной операции, оставлял значительную часть своих полей без обработки.

Золото, серебро и железо были чрезвычайно редки в Германии. Ее варварские обитатели не имели, ни умения, ни терпения для разработки тех богатых серебряных руд, которые впоследствии так щедро вознаградили усилия государей Саксонии и Брауншвейга. Швеция, снабжающая в наше время Европу железом, также ничего не знала о скрывавшихся в ее недрах богатствах, а внешний вид употреблявшегося германцами оружия служит ясным доказательством того, как мало было у них железа, так как они почти вовсе не находили ему того употребления, которое должно казаться воинственному народу самым благородным. Войны и мирные договоры познакомили с некоторыми римскими монетами (преимущественно с серебряными) те народы, которые жили неподалеку от берегов Рейна и Дуная; но более отдаленные племена были вовсе незнакомы с употреблением денег, вели свою необширную торговлю путем обмена продуктов и давали своим глиняным сосудам одинаковую цену с серебряными вазами, которые раздавались римлянами в подарок их князьям и посланникам. Для ума, способного вникать в самую сущность предмета, эти руководящие факты более поучительны, нежели скучные рассказы о разных второстепенных подробностях. Ценность денег была установлена по общему согласию для того, чтобы мы могли выражать наши нужды и могли знать цену того, что имеем, точно так как письмена были выдуманы для того, чтобы мы могли выражать наши мысли; оба эти изображения усиливают деятельность и энергию человеческих способностей и страстей и тем способствуют умножению предметов, для которых они должны служить выражением. Польза золота и серебра в значительной мере искусственная, но мы были бы не в состоянии перечислить все важные и разнообразные услуги, оказанные земледелию и всем искусствам железом, после того как люди научились размягчать его при помощи огня и придавать ему такую форму, какую пожелают. Одним словом, деньги служат самым всеобщим возбуждением к деятельности, а железо самым могущественным для нее орудием, и было бы чрезвычайно трудно понять, каким путем народ, лишенный этих двух вспомогательных средств, мог бы выйти из самого грубого варварства.