Тит Ливий - Война с Ганнибалом
Карфагеняне увидели пожар у соседей, услышали крики и стоны и тоже решили, что это несчастная случайность, и – тоже без оружия – нестройной толпою помчались на помощь. Но за валом и рвом, в темноте, их перехватили люди Сципиона и всех перерезали, не столько даже из ожесточения, сколько из страха, как бы кто не вернулся и не поднял тревогу. Затем через брошенные стражею ворота римляне ворвались в пунийский лагерь, и он запылал так же точно, как нумидийский.
Из всего вражеского войска спаслось не более двух тысяч пехотинцев и пятисот конников во главе с обоими вождями. Захваченное у неприятеля оружие Сципион посвятил в благодарственную жертву богу огня Вулкану и предал сожжению.
В Карфагене суфеты (они обладали властью, схожею с консульской в Риме) собрали сенат. Одни сенаторы советовали просить у врага мира, другие – срочно вызвать из Италии Ганнибала, третьи, обнаруживая не пунийский, а, скорее, римский нрав и твердость в бедах, – продолжать борьбу своими средствами и силами. Это последнее мнение, дружно поддержанное партией баркидов, возобладало, и был объявлен новый набор в городе и в ближних селах. Не поддался отчаянию и Сифак: молодая супруга, рыдая, заклинала его не оставлять отца ее и отечество на произвол врага, и слезы Софонибы тронули сердце царя не меньше, чем ее ласка. Он призвал к оружию всю молодежь своего государства, и, когда немного дней спустя Сифак и Гасдрубал вновь соединились, под их командою было около тридцати тысяч воинов.
Сципион, вернувшийся было к осаде Утики, поспешно двинулся навстречу противнику. Три дня продолжались предварительные, мелкие стычки, на четвертый состоялось сражение. Нумидийские и карфагенские новобранцы оказались беспомощны перед отлично выученным римским войском и были истреблены почти целиком. Сифак и Гасдрубал снова спаслись бегством.
В Италию, к Ганнибалу, выехали послы сената; теперь уже никто в Карфагене этому не противился.
А Сципион на другой день после победы отправил Лелия и Масиниссу со всею конницей в погоню за Сифаком. Восточная Нумидия – отеческие владения Масиниссы, из которых изгнал его Сифак, – радостно встретила прежнего государя и его союзников. Сифак укрылся в своих наследственных землях, и было ясно, что спокойствие он сохранит недолго: тесть и супруга наперебой подстрекали его попытать военного счастья снова, напоминая, что силы его царства не только не исчерпаны, но едва затронуты.
И правда, с новым войском, конным и пешим, устремился он навстречу врагу – для того лишь, чтобы еще раз изведать поражение, на этот раз окончательное и непоправимое: не только войско потерял Сифак, но и собственную свободу. Прямо на поле битвы он был захвачен в плен, чтобы в будущем – много спустя – стать лучшим украшением триумфального шествия Публия Сципиона.
Печальная история Софонибы и Масиниссы.
Масинисса вызвался немедленно скакать к столице Сифака, Цирте, и обещал захватить город врасплох. Лелий отпустил его, и нумидийские конники помчались во весь опор, везя с собою закованного в цепи Сифака. Масинисса через караульных вызывает городских правителей и требует сдать город. Но ни подробный рассказ о. случившемся, ни, уговоры, ни угрозы не действуют, и тогда вперед выводят Сифака в цепях. Жалкое это зрелище мгновенно сломило упорство циртийцев, на стенах поднялся плач и горестные причитания, и ворота отворились. Масинисса поставил у ворот стражу, чтобы никто, воспользовавшись суматохою, не ускользнул, и погнал коня к царскому дворцу.
Спешившись, он пробежал через двор и на самом пороге дома увидел Софонибу. А та, догадавшись по богатому его платью и оружию, кто перед нею, упала ему в ноги, обняла колени и сказала:
– Я в полной и безраздельной твоей власти, но, если дозволено пленнице молить о милости, заклинаю тебя царским достоинством, которое еще так недавно принадлежало и мне, заклинаю тебя именем нумидийца, которое ты носишь вместе с Сифаком, не выдавай меня римлянам! Как бы ты ни распорядился моею судьбою, я готова снести и вытерпеть все, потому что это будет приказ моего земляка, рожденного тою же Африкой, что воспитала и меня. А если ты никак не можешь охранить Софонибу от римского произвола и высокомерия, убей ее!
Глядя на эту женщину редкостной красоты, слушая ее мольбы, ощущая влагу ее слез на своих руках и коленях, Масинисса почувствовал не только сострадание – любовь проникла в его душу, и пленница пленила победителя. Он пообещал исполнить ее просьбу и вошел во дворец. Там, забыв обо всем на свете, он сел и задумался, ища способа сдержать свое слово, и любовь подсказала ему план отчаянный и бесстыдный. В тот же самый день он справляет свадьбу с Софонибою, чтобы поставить и Лелия, и самого Сципиона перед необходимостью обращаться с нею как с супругою не врага, но союзника римского народа.
Лелий, прибывший в Цирту назавтра, разгневался до такой степени, что сперва хотел без промедления отправить Софонибу в лагерь к Сципиону, но потом, несколько смягчившись, согласился донести обо всем главк командующему, чтобы тот сам решил, чью участь должна разделить пленная царица – Сифака или же Масиниссы.
А Сифака и других именитых пленных действительно доставили к Сципиону без всяких отлагательств, и весь лагерь высыпал на дорогу, словно приветствуя триумфальное шествие. Каждый как мог превозносил Сифака, славу его рода, мощь его державы, тем самым возвеличивая одержанную над ним победу. Пленника ввели в палатку полководца, и Сципион был тронут внезапным состраданием, вспоминая недавнее величие этого человека и дружбу, которая их связывала. Смущение римлянина не укрылось от нумидийца и придало ему духа. Сципион спросил, как мог он изменить их договору и какою целью при этом задавался, и Сифак смело отвечал:
– Я поступил как последний безумец, но безумие овладело мною не тогда, когда я поднял оружие против Рима, а гораздо раньше: безумие вступило под мою кровлю вместе с карфагенянкою, которую я взял в жены. От свадебных факелов пошло то пламя, что испепелило рассудок и силу Сифака. Эта женщина оплела меня и ослепила и до тех пор хлопотала без устали, пока не обратила мой меч против друга и гостеприимца. Теперь для меня все кончено, все погибло, и лишь одно остается утешение – что та же чума, то же бешенство проникло в дом и в сердце человека, которого я ненавижу больше всех на свете. Масинисса и не мудрее, и не тверже Сифака, а по молодости лет – намного неосторожнее, и он скорее моего расплатится за любовь к Софонибе.
Эти едкие и хитрые слова внушила Сифаку не ненависть, а ревность, но Сципиону они запали глубоко в душу, и, прочитав письмо Лелия с обвинениями против Масиниссы, он разделил гнев своего легата. Тем не менее, когда Лелий и Масинисса, приведя к покорности всю Западную Нумидию, явились к нему в лагерь, он принял обоих одинаково благосклонно и хвалил на военном совете одинаково горячо. Когда же совет был распущен, он просил Масиниссу остаться и с глазу на глаз сказал ему так:
– Мне кажется, Масинисса, ты потому искал встречи со мною в Испании, а после настойчиво звал меня в Африку, что различил в Сципионе многие добрые качества. Знаешь, каким из них я горжусь всего больше? Самообладанием. И я хочу, Масинисса, чтобы оно прибавилось и к твоим достоинствам. Поверь мне, не столько страшны нашему с тобою возрасту вражеские мечи и дротики, сколько жажда удовольствий, и кто обуздает ее и усмирит, тот одержит победу намного более славную, чем наша победа над Сифаком. Я не стану говорить ничего, что заставило бы тебя покраснеть, лучше рассуди сам: Сифак побежден и захвачен в плен удачею римского народа, а стало быть, и он, и его супруга, и престол, и земли, и города, и люди, которые в этих городах обитают, – одним словом, все, что принадлежало Сифаку, сделалось добычею римского народа. А это значит, что царя с царицею я должен доставить в Рим, ибо никто, кроме римского сената и народа, определить их будущее не вправе. Смири же себя, Масинисса, чтобы единственной ошибкою, единственным проступком не помрачить блеска бесчисленных подвигов и заслуг.
Слушая Сципиона, Масинисса не только краснел, но и утирал слезы. Он объявил, что никогда не выйдет из повиновения римскому главнокомандующему, но просил его подумать о клятве, которую он, Масинисса, столь опрометчиво дал Софонибе. Сципион, однако же, промолчал, и нумидиец покинул его шатер в расстройстве и смятении. Он закрылся у себя в палатке, и многие слышали, как он долго стонал в голос. Наконец он кликнул верного раба, у которого на случай непредвиденной беды хранился яд, велел ему подмешать отраву в вино и отнести Софонибе.
– И скажи ей, – примолвил он, – что Масинисса изо всех сил, как и следовало верному супругу, старался сдержать свое главное и первое обещание, но безуспешно. Он обезоружен и связан теми, кто сильнее его, и все же второе свое обещание он исполнит – живою Софониба римлянам не достанется. Пусть вспомнит она о своем отце – великом полководце, о своем отечестве, о двух царях, которым была женою, и пусть умрет свободной: