Тайные безумцы Российской империи XVIII века - Александр Борисович Каменский
Угроза императрицы, однако, не была приведена в действие. В 1784 году из смирительного дома сообщили, что Подошин сказал караульному солдату, что когда его освободят и отправят в Тулу[435], то он вернется в Петербург, а оттуда «отправится тайным образом к турецкому султану, чтоб определиться в его службу и в отечество никогда не возвращаться». В этих словах можно было бы усмотреть намек на государственную измену, но на это последовал лишь высочайше конфирмованный приговор Вяземского оставить Подошина в смирительном доме, пока не исправится[436]. На этом сведения о судьбе Ивана Подошина обрываются.
Как можно видеть, приговор самозванному генерал-майору оказался относительно мягким. С учетом его возраста власти еще надеялись на его исправление. И это при том, что по Артикулу воинскому даже просто использование фальшивого имени подлежало наказанию отсечением двух пальцев и каторжными работами. Возможно, похождения Подошина показались Вяземскому забавными, а сам молодой человек вызвал симпатию и жалость. С другой стороны, в его поступках и намерениях не было ничего, что угрожало бы государственной безопасности, и генерал-прокурор с другими сотрудниками Тайной экспедиции, вероятно, лишь посмеивались над наивностью тех, кто поверил, что двадцатилетний юноша может быть генералом[437]. При этом в тексте вынесенного Подошину приговора нет и намека на его сумасшествие, хотя он, без сомнения, обладал «горячим воображением»[438], а арест, допросы, заключение и пребывание в смирительном доме могли не лучшим образом сказаться на его душевном здоровье.
Итак, молодой человек, по-видимому, родился в Солигаличе — городе, который в XVI–XVII веках был важнейшим центром соляной добычи, но к середине XVIII столетия из‑за роста конкуренции и введения казенной монополии на соль потерял свое значение. Во второй половине века многие мужчины потянулись из Солигалича на заработки в большие города и прежде всего в Петербург. Вероятно, среди них был отец или старший брат Ивана, взявший с собой тринадцатилетнего мальчика. Попав в столицу, где он стал сидельцем в купеческих лавках, по натуре деятельный и предприимчивый юноша проникся духом авантюризма, обзавелся полезными знакомствами и решил пуститься на поиски счастья. Стоит обратить внимание на то, что знакомства Подошина не ограничивались лишь тремя не названными по имени отставными капитанами. Челобитную для него писали некие «знакомые при дворе», а со своей возлюбленной он познакомился в доме князя Щербатова. В последнем обстоятельстве нет ничего удивительного: в XVIII веке в доме богатого вельможи, помимо семьи и многочисленной прислуги, как правило, жили разнообразные приживалы, близкие и дальние родственники, знакомые и просто приезжие, снимавшие за плату комнату или угол. Попавший на обед к князю Вяземскому Сытин упоминает «стоявших» в доме генерал-прокурора, однодворец Щетинин жил в московском доме князя Касаткина-Ростовского, а портной Крон — в доме статского советника Набокова. Уже просидев пару лет в смирительном доме, Подошин в качестве своих приятелей назвал четырех генералов, причем проявил удивительную осведомленность о судьбе Ельчанинова, умершего в 1781 году, когда сам Иван уже был под арестом, что вновь возвращает нас к вопросу о том, как распространялась в то время информация.
Поначалу в надежде выслужить чин с помощью своих социальных связей Подошин попытался устроиться на государственную службу, и то, как он это сделал, демонстрирует один из существовавших тогда механизмов социальной мобильности. Потерпев неудачу, Иван не отчаялся и решил, видимо, заняться торгово-предпринимательской деятельностью, а затем придумал план, как получить дворянство, оказав услугу государству. Мы не знаем, как, где и чему учился Подошин, но он был грамотным: по его собственным словам, говорил немного по-польски и по-турецки. Он понимал значение символов власти — печатных указов, печатей, запечатанных пакетов, высоких чинов и был осведомлен о политике государства по отношению к беглым[439]. Атмосфера, царившая в российско-польском и российско-турецком пограничьи с их пестрым составом населения, интенсивными перемещениями через границу и обратно, вероятно, таила в себе разнообразные возможности, и оставалось лишь ухватить Фортуну за хвост.
Ил. 14. Жетон французского купца. Начало XIX в. Музей Карнавале, Париж.
Одновременно с этим Подошин был неопытен и в чем-то наивен, по-детски заворожен видом «звезд» и потому легко поддался на обман мошенника-француза. Быть может, если бы эти непонятные, «импортные» штуки не поразили так его воображение, ему бы и не пришло в голову выдавать себя за генерала, но само обладание ими, видимо, возвеличивало его в собственных глазах. Что же за «звезды» это были? Скорее всего, это были специальные медали (жетоны), введенные в 1778 году городскими властями Парижа для уличных торговцев с целью контроля их перемещения. Ношение этих медалей было обязательным и позднее распространено на всю страну[440]. Тот факт, что это было нововведение, объясняет, почему ни польские, ни российские чиновники не понимали, с чем имеют дело, и даже удивлялись качеству отделки этих звезд.
Подошина вряд ли можно назвать самозванцем поневоле, как гоголевского Хлестакова[441]: он сам, по собственной инициативе назвался сперва одним, а потом другим чужим именем. Но делал он это, как кажется, спонтанно, почти случайно, без какого-либо продуманного плана с долгосрочными целями и непонятно, какую выгоду он рассчитывал получить от своего самозванчества. Однако, когда ему удалось произвести впечатление на легковерных священников, он увлекся, успех его раззадорил, и он продолжил свою в общем-то бессмысленную игру, по-видимому, получая удовольствие от собственной изобретательности и не слишком задумываясь о последствиях. В документах дела Подошина нет сведений о его внешности, о том, каким образом ему удавалось входить в доверие к столь многим и разным людям, но можно предположить, что он был обаятелен и обладал актерскими данными, позволявшими убедительно играть разные роли.
Чужим именем или выдуманной родословной пользовались многие известные авантюристы XVIII столетия, вроде знаменитой княжны Таракановой, или прожектеры-утописты, вроде «голкондского принца» Ивана Тревоги[442]. Достаточно распространенным явлением было использование чужого имени беглыми крестьянами и солдатами, что затрудняло для властей их идентификацию. Последнее не было в полном смысле самозванчеством, но лишь уловкой с целью избежать наказания или отсрочить его, а иногда и изменить свой социальный статус. Подошин же, присвоивший себе не только чужое имя, но и высокое воинское звание, выдававший себя за посланца императрицы и пользовавшийся, судя по всему, этим для знакомства с местными чиновниками, был именно самозванцем, авантюристом — одним из многих русских самозванцев XVIII века. При этом помещение
