Повседневная жизнь языческой Руси - Людмила Алексеевна Черная
На Русском Севере ряженых называли «кудесниками», и кудесили они так, чтобы их нельзя было опознать. Помимо личин-масок надевали на себя старую рваную одежду и обувь, накидывали шкуры животных, вывороченные мехом наружу кожухи и шубы, меховые шапки натягивали на глаза, наряжались в одежду противоположного пола, руки и ноги обкручивали соломой, изменяли форму тела и походку (подкладывали горб, хромали), в руках несли косы, серпы, вилы, кнуты, кочерги, ухваты, метлы, палки. В качестве особых «украшений» ряженые прикрепляли к одежде старые лапти, старые венки, горшки, веретена, колокольчики, подковы, гирлянды плодов и многое другое.
Все это действо было направлено на создание пародийного «страшного» образа нечистой силы, которым не столько пугали, сколько провоцировали. Ряженые с шумом и криком проходили по деревне, били палками по заборам и воротам, раскидывали поленницы дров, валяли в снегу прохожих. С еще большим вызовом они вели себя в домах: опрокидывали горшки и кадушки, разбрасывали мусор, мазали хозяев сажей, путали нитки, обливали водой домочадцев. Особенно доставалось девицам. За ними гонялись парни в масках, валили их на пол и катались с ними по полу, задирали юбки, целовали их. Могли даже изобразить секс между наряженными в «деда» и «бабку». В общем, делали всё то, что, по их понятиям, должна была делать в домах во время открытых границ «этого» и «того» света нечистая сила.
Самой популярной бесчинной игрой считалась «кобылка» — обряд с чучелом кобылы, во время которого драки достигали невиданного размаха. К примеру, в 1691 году в Москве «стрельцы учинили бесовское игралище прозванием кобылку, и с тем игралищем на мосту соборныя церкви… ключаря, и попов, и дьяконов били»[221]. Русская церковь многократно указывала, «чтоб с кабылками не ходили и на игрища б мирские люди не сходилися, тем бы смуты православным крестьяном не было, и коледы б, и овсеня, и плуги не кликали»[222]. Под кликанием овсеня или плуга подразумеваются игрища, устраивавшиеся для встречи весны и начала пахоты, имевшие элементы смехового поведения и бесчинств. Все бесчинства включали в себя так называемое «москолудство» — шутовство, насмешки, балагурство, издевки.
На Вологодчине, к примеру, наиболее распространенными были сценки с медведем, вернее, с парнем в роли медведя. Он хватал девушек за ноги, стаскивал с лавок, «рявкал, шчупал», «ловит девок да мнет, рукой начнет хоботить», «сволокет девку под себя», «валил и мутузил их»[223].
Широкое распространение на праздниках славянских народов приобрела «бесчинная свадьба», то есть пародирование свадьбы. Да и сами свадьбы, по свидетельству «Стоглава» 1551 года, были средоточием бесчинств: «В мирских свадьбах играют глумотворцы, и арганники, и смехотворцы, и гусельники, и бесовские песни поют»[224]. Символические пародийные свадьбы проводили обычно на границах годового цикла, в дни зимнего и летнего солнцестояния, а также в дни весеннего и осеннего равноденствия. Иногда разыгрывали все эпизоды свадебных обрядов от сватовства до свадебного пира, иногда просто возили по деревне двух женщин, наряженных женихом и невестой; наряжали их в венки из соломы, гороха, лука; обводили трижды вокруг дома. На Святки распространено было бесчинное «умыкание невест», должное якобы обеспечить хороший урожай в наступающем году. На Масленицу разыгрывали эротические сценки. Например, на Смоленщине «женили Бахаря»: вешали колодку на парня и девушку и объявляли их женихом и невестой. Летом бесчинные свадебные игры совершались на поле. На ночь оставляли на поле чучела Семика и Семичихи, утром спрашивали их: «Как вы ночку провели, молодица с молодцом?»[225] На русальей неделе устраивали свадьбу Русалки и Русалина, которых изображали две женщины, одетые в белые рубахи. Наконец, бесчинную свадьбу часто устраивали в конце настоящей свадьбы. Обычно в ней участвовали наряженные «старики» и «старухи», иногда их замещали ступа и пест в женском и мужском костюмах.
На Масленицу распространено было переодевание женщин в мужскую одежду с подчеркнутым фаллосом — морковью, вшитой в штаны. Они шумной гурьбой ходили по домам, где «искали морковь», распевая при этом непристойные песни и изображая сексуальные действия.
С эротическими коннотациями связан и образ Ярилы, которого «хоронили» («погребали Ярилину плешь») в конце русальей недели. Куклу-чучело Ярилы с подчеркнутыми половыми признаками сначала воспевали в непристойных песнях, восхищаясь его плодовитостью, обыгрывали на гуляньях, а затем парень в образе старика его «погребал». Часто в пару к Яриле делали куклу женского пола — Ярилиху, которую в конце празднеств раздирали на части вместе с чучелом Ярилы и бросали в воду. Этот обряд совпадал с русальей неделей, праздником Ивана Купалы либо приурочивался к Петрову дню («Ярилово заговенье») или Троице.
К разряду бесчинств относились и смехотворные свадебные песни, часто с употреблением матерных слов. В поучениях против язычества говорится о песнях в честь Леля: «И того идола ветхую прелесть дияволю на брачных веселиях руками плещущее и о стол биюще воспевают»[226].
Случались бесчинства и во время поминок, наиболее часто в Семик — день поминовения «заложных покойников» (утопленников, казненных, умерших от голода, неизвестных). Поминки на кладбище плавно переходили в буйство. Самые впечатляющие масштабы принимали эти буйства в Верхнем Поволжье, где изготавливались из соломы и тряпок чучела Семика и Семичихи. Женщины в масках и обвешанные фаллическими символами носили их по селу и просили угощение: «Семику — яичко, Семичихе — молочка…» Затем они отправлялись за деревню «гонять Семика». Мужчинам запрещалось участвовать в процессии и оргии. За селом звучали непристойные песни, сопровождаемые стуком в металлические предметы (ведра, печные заслонки, косы), женщины оголялись и скакали на метках или палках вокруг чучел, кувыркались и катались по земле, страшно сквернословя при этом.
Сквернословие входило в состав языческих «отгонных действий», поскольку слово считалось столь же материальным объектом, что и вещественные предметы. Злыми словами, грязными выражениями можно было отогнать любого «врага» от своих границ. С принятием христианства сквернословие вошло в перечень «устной гнуси», как это следует из «Изборника Святослава» 1073 года: «Гнусь бо есть ручьная: грабление, злодеяние; устьнная же: хуление, клеветание, сквернословие, смех, укорение»[227].
