Азиза Джафарзаде - Звучит повсюду голос мой
- Чего ты хочешь, Сара?
- Чего я хочу? Только твоей любви, пусть тайной, исподтишка, уворованной у Джейран... Хочу тебя видеть... Если не буду видеть тебя, я умру, Ага...
- Не говори так...
- А как мне сказать тебе... Если что и приключится дурного, то пусть это будет со мной! Я же не прошу заключить со мной временный брак по мусульманским законам шариата как со второй женой у кази... Так делают красно-бородые купцы-бакалейщики... Не дай, аллах, дожить до того, чтобы вызвать разлад и скандалы в твоей семье... Только... только приходи ко мне иногда, какой от этого вред моей сестрице Джейран, а?
- Никакого вреда...
- Постарайся, чтобы она об этом не узнала...
- Разве что купить аршин бязи, чтобы завязать рты всем словоохотливым?
- Что скажут - обо мне скажут... Всегда осуждают женщину... Не думай об этом, Ага... Ведь это я ловлю тебя своими женскими уловками, а не ты... Как говорится, женской косынкой сподручней ловить, чем мужской папахой!
- Что ты наговариваешь на себя, Сара!
Сеид погрузился в глубину, прекрасных глаз, полных любви, нежности и мольбы. Он звал на помощь любовь прошедших лет: обращался к помощи царицы фей, к верности, которую хранил Джейран, но ничего поделать с собой не мог. Он понимал, что намного старше Сарабеим, но ничего поделать с собой не мог. Чувства бурлили, кипели... Завораживающие глаза, опушенные густыми ресницами, манили, густые, пахнущие мятой волосы влекли и требовали прикосновения. Сердце потеряло точку опоры - веру в незыблемость достигнутого... Родинки над нежными губами шевелились вместе с округлым припухлым ртом, произносящим какие-то слова, они казались поэту зернами, рассыпанными, чтобы поймать птицу души... Он умирал от невозможности сию минуту прильнуть страстным поцелуем к пунцовым губам и родинкам над ними. Любовь победила ум, волю, совесть...
Глаза твои, что так полны огня,
Как два стрелка преследуют меня.
Уж не небесный сад ли твой небесный лик?
Мед на устах твоих не райский ли родник?
... Эта ночь напомнила Сеиду Азиму другую ночь... Он вернулся памятью в Наджаф, к тем годам, когда он учился... Бедное, полуголодное существование студента высшего духовного училища... Поэт уже значительное время разлучен со своей молодой женой Джейран... Он полон чувственных желаний, молодая плоть корчится ночами, когда Сеид Азим вспоминает жену. Встретив молоденькую арабскую женщину, знавшую тюркский язык, он решил сблизиться с нею, не считая телесную близость с ней изменой Джейран. Она оказалась вдовой и жила неподалеку от медресе, где учился Сеид Азим. Однажды, провожая ее, он узнал, что ее родители куда-то уехали, и в доме никого нет. Она пригласила его к себе... Эта ночь подарила ему немного радости, внесла разнообразие в его жизнь. Еще долго он вспоминал ее трепещущие страстные губы, ласковые горячие руки. Тогда эту мгновенную и бурную вспышку страсти он принял за любовь.
Где те ночи, когда, с луноликой обнявшись, лежал, - где те ночи?
Допьяна упиваясь любовью, тебя целовал, - где те ночи?
Только вспомню те ночи - и сердце пылает в огне,
Как в те ночи, когда огнедышащей страстью пылал, - где те ночи?
Та ночь оставила неизгладимый след в памяти поэта... Но страсть той ночи улетучилась словно дым, когда, к счастью для обоих молодых людей, молоденькой вдове повезло, и вскоре она вышла замуж. Когда она прощалась с ним, он не заметил грусти в ее шаловливых глазах, скорее они скрывали неведомую ему тайну. Молоденькая арабская женщина навсегда ушла из жизни поэта...
Первоначально любовь Сарабеим напоминала Сеиду Азиму страсть той ночи, быстро вспыхнувшей, но и быстро погасшей. Высоким пламенем горела свеча любви, и так же скоротечно таял воск. Но время шло, а любовь к Сарабеим только росла. Думы о Саре образовали глубокую рану в его сердце. Но более всего его ужасало то, что и у молодой женщины чувство к нему крепло с каждым днем, это была беда для Сары, несчастье для нее. Ее не страшили ни обиды, ни чужие взгляды, ни злые слова. Ей не нужна была другая любовь, другое счастье, замужество с другим... Она сама приговорила себя к смерти, если расстанется с ним... Приговорила себя к одиночеству, жила постоянной мечтой о близости с любимым. Она постоянно повторяла ему, что родилась на свет, чтобы подарить ему счастье, что призвана беречь его от невзгод, должна омолодить его сердце. Ах, кто не желает возврата молодости?
Сарабеим жила думами о славе своего поэта, о славе его поэзии, радовалась каждой новой газели.
Временами поэт словно пробуждался от сна. В такие минуты он отдавал себе отчет в том, что необходимо оградить Сарабеим от злых языков, раздумывал, как это сделать... Однако Сарабеим не внимала его советам, она была пьяна от счастья, не замечала пожара, охватившего их обоих. Она боялась упустить хоть час из отведенного ей времени...
Сарабеим еще не сняла траура, который носила со дня гибели мужа и его родителей. Все еще длился этот год. Черное платье делало ее еще красивее, оттеняя белоснежность кожи, подчеркивая стройность полного тела, но поэт не любил этот черный траурный цвет, как и все жители Ширвана. Черные одежды предостерегали, напоминали об ушедших из жизни, о муже Сарабеим. Даже обнимая любимую женщину, Сеид Азим ненавидел ее черное платье, скрывавшее под собой полные груди.
О луна, эти вздохи в любом разговоре-к чему?
Вижу в зеркале сердца твоем лишь одно только горе - к чему?
Почему, как судьба моя, в черное ты убралась?
Этот вид, моя милая, в черном уборе - к чему?
Всякий, в мир приходящий, приходит, чтоб вскоре уйти,
Смысл творения в этом судьбы приговоре - к чему?
О Сеид, коль от свечеподобной не вспыхнуло сердце твое,
То слезинка в твоем заблистала во взоре - к чему?
Со временем повелось так, что некоторые свои стихи и газели Сеид Азим записывал в доме у Сарабеим. Вот и сейчас он должен был перенести на бумагу только что рожденные строки.
- Сара, дай мне пенал и бумагу!
Долго ждать не пришлось, Сарабеим птицей подлетела к нише, где в шкатулке хранилось все нужное поэту. На мгновенье отключившись от повседневности забот, Сеид Азим забылся...
Раздражение от безвыходности положения росло. Не в силах был Сеид Азим развязать узы, крепко связанные жизнью и судьбой. Мать и, по всей видимости, Джейран чувствовали раздвоенность Сеида Азима. Друзья часто подшучивали над внезапными непонятными исчезновениями поэта. Заметно было его отсутствие на музыкально-поэтических меджлисах. Намеками ему давали понять, что это не проходит незамеченным. Но правды пока не знал никто. Камни летели в темный колодец...
Вот тут-то Сеид Азим счел необходимым временно уехать из города. Ему казалось, что он слышит зов ширванских дорог, которые не раз уводили его из Шемахи и приводили в Шемаху, не оставляя в покое его сердце. Посмотрим, куда поведет его ширванская дорога на сей раз?
СОНА
Потрудитесь вспомнить, что в одном из писем Тарлану Сеид Азим писал, что собирается как-нибудь поехать к Алияр-беку, другу Махмуда-аги, у которого в работницах жила Сона. К сожалению, долгое время ему не удавалось выполнить свое намерение. Жизнь преподносила сюрприз за сюрпризом, нанося жестокие раны сердцу поэта... История с Гюллюбеим, открытие школы, где учительствовал сам Сеид Азим, заседания поэтического меджлиса "Дом наслаждения", трагедия Мухаммеда Сафы и Гамзы, борьба с Абидом-эфенди, страшное землетрясение 1872 года и, наконец, любовь, приносящая одновременно радость и боль, угрызения совести и жалость. Все эти годы поэт не забывал Тарлана и Сону. Он часто укорял себя, что не может доказать свою дружбу Тарлану, ведь он оставил его в ожидании известий. Наконец время настало. Он пустился в путь, надеясь что-нибудь разузнать о Соне. Это путешествие хоть на время освобождало его от тех постоянных мыслей, которые были сопряжены с Сарабеим...
Поэт пустил коня по тропе, вьющейся у подножия гор Кавказского хребта, то взбирающейся на отвесные труднодоступные скалы, то сбегающей по округлым мягким холмам. Только летом эта тропа доступна для пешеходов и' всадников. В зимние месяцы здесь невозможно пройти или проехать из-за налипающей к башмакам грязи, в которой вязнут и копыта лошадей и ноги, обутые в самодельные мягкие чувяки-чарыхи.
Был первый месяц лета. Ширван в это время года - настоящий рай. Северная сторона холмов горит стелющимся по земле пламенем - ковер из маков делает картину нереальной... Но вот после ущелья по зеленому атласу ковыльного поля гигантская рука разбросала желтые, голубые, фиолетовые цветы. Мелкие горные цветы очень душисты, голова пьянеет от ароматов трав и цветов. Небо чистое, без единого облачка. Поэту казалось, что до небес рукой подать.
Провожая его, Джинн Джавад пошутил: "Ага, да буду я жертвой твоего предка, когда поднимешься в горы, передай аллаху мою просьбу... Твой благословенный язык ему более понятен, а в горах ты будешь ближе к нему, он и лучше тебя услышит..." Да, Джавад прав, здесь человек ближе к аллаху и наедине ему легче разговаривать с всевышним.
