Руслан Скрынников - Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII века
Голландский купец И. Масса, проделавший путь в Архангельск вскоре после англичан, писал, что он и его спутники также чудом избежали нападений, поскольку русское население высказывало подозрения, что голландцы увезли «казну Бориса и его самого».[60]
Слухи о спасении Бориса захлестнули страну. Несмотря на двукратные похороны Бориса, толковали, будто Годунов жив, а вместо него в могилу положили его двойника. Другие передавали, что в гробу вместо Бориса лежала фигура ангела из воска, которую в действительности вытащили из дворца во время разгрома. На улицах люди под клятвою утверждали, будто своими глазами видели старого царя в подвале на подворье у Годуновых. Толковали, будто Годунов бежал то ли в Англию, то ли в Швецию, то ли к татарам.[61]
Сторонники Годуновых, а их в столице оставалось еще очень много, охотно поддерживали слухи о том, что Борис жив. Польский посланник А. Гонсевский тайно уведомил Лжедмитрия о распространении этих слухов в Польше год спустя после смерти Годунова.[62]
Толки о спасении Бориса достигли Тулы. Самозванцу они едва ли внушили тревогу. Подлинную опасность для него представляли иные слухи. Обличения по адресу зловредного расстриги, утратившие влияние на умы в форме правительственных обращений, неожиданно возродились после падения Годуновых.
Будучи в Москве, Отрепьев успел обратить на себя внимание не только своими редкими способностями, но также и своей запоминающейся внешностью.
Масса отметил в своих записках, что уже при вступлении в Кремль царевич приметил изумленные взгляды некоторых кремлевских монахов и, «может быть, хорошо их зная, на другой день велел их тайно умертвить и бросить в реку».[63] Слухи о тайных казнях духовных особ распространялись не только в Москве, но и за рубежом. В инструкции, составленной шведской королевской канцелярией 5 февраля 1606 г., значилось: «Как утверждают взаправду, в начале своего царствования Дмитрий велел казнить и лишить жизни нескольких православных монахов».[64]
Московские летописцы утверждали, будто уже в Путивле многие люди догадывались, с кем имеют дело. Когда же «вор» вступил в Москву, некоторые из москвичей «ево узнали, что он не царьский сын, а прямой вор Гришка Отрепьев рострига…».[65] Слухи о казни монахов, опознавших в царе беглого дьякона, не подтверждаются русскими источниками. Один из самых осведомленных авторов монах Авраамий Палицын не преминул бы упомянуть об убийстве иноков, если бы таковые имели место. Согласно свидетельству «Повести 1626 г.», Лжедмитрий после низложения патриарха Иова «мнихов многих» из Чудова монастыря «в расточение посылает, понеже знаем ими бываше…».[66] Приведенный факт допускает и иную интерпретацию. Чудов монастырь был личным монастырем патриарха, и гонениям могли подвергнуться чудовские монахи, известные своей особой близостью к Иову. Оценивая известия летописцев об опознании самозванца, надо иметь в виду, что все они были составлены задним числом, уже после гибели Лжедмитрия.
Опасность разоблачения в наибольшей мере угрожала Отрепьеву в Путивле. Там он жил в черте небольшого городка, у всех на глазах, не имея возможности отгородиться от людей дворцовыми стенами. Там его преследовали поражения и неудачи. Можно установить, что уже в Путивле самозванец столкнулся лицом к лицу с некоторыми дворянами, хорошо его знавшими. Но это не имело никаких нежелательных для него последствий.
В росписи армии Мстиславского против имени дворянина И. Р. Безобразова имеется помета: «в полон взят».[67] Плененный под Новгородом-Северским, Безобразов попал в Путивль, где оказался в компании своего бывшего приятеля. Десять лет спустя Я. Собесский записал со слов Безобразова следующее: «Дом отца и деда Отрепьева был в Москве рядом с домом Безобразова: об этом говорил сам Безобразов. Ежедневно Гришка ходил в дом Безобразова, и всегда они вместе играли в детские годы, и так они вместе росли».[68] Если бы Безобразов попытался идти против течения, его мгновенно бы уничтожили. Потому он и не помышлял о раскрытии обмана. Более того, при дворе Лжедмитрия он сделал превосходную карьеру.
Утверждение летописцев, будто москвичи, опознавшие Отрепьева после его водворения в Кремле, горько плакали о своем прегрешении, мало соответствует истине. В действительности в столице после переворота преобладала атмосфера общей экзальтации по поводу обретения истинного государя и наступления счастливого царства. Однако даже среди общего ликования ничто не могло заглушить убийственные для Лжедмитрия слухи. Они возродились не потому, что кто-то «вызнал» в царе беглого чудовского дьякона. Причина заключалась совсем в другом. В борьбу включились могущественные силы, стремившиеся помешать Лжедмитрию занять трон. Бояре не для того избавились от худородных Годуновых, чтобы передать власть темному проходимцу. Отрепьев понимал, что в Боярской думе и среди столичного дворянства у него много больше врагов, чем сторонников. Опасаясь попасть в западню, самозванец три дня стоял у ворот Москвы, принимая всевозможные меры безопасности.
20 июня Лжедмитрий вступил в Москву. Во время движения стража внимательно осматривала путь, чтобы предотвратить возможность покушения.[69] Гонцы поминутно обгоняли царский кортеж, а затем возвращались с донесениями. Самым знатным боярам Отрепьев велел быть подле себя. Впереди и позади «царского поезда» следовали польские роты в боевом порядке.[70] Очевидцы утверждали, будто кругом царя ехало несколько тысяч поляков и казаков.[71] Боярам не дозволено было иметь при себе вооруженную свиту. Дворяне и войска растянулись на большом пространстве в хвосте колонны. По приказу самозванца строй московских дворян и ратников был распущен, едва кортеж стал приближаться к Кремлю.
Узкие городские улицы были забиты жителями. Чтобы лучше разглядеть процессию, люди забирались на заборы, крыши домов и даже на колокольни. При появлении самозванца раздавались крики: «Дай господи, государь, тебе здоровья!» Колокольный звон и приветствия толпы катились за царской каретой, подобно волне. Как писал один из участников процессии, они оглохли от колокольного звона и шума.[72]
На Красной площади подле Лобного места Лжедмитрия встретило все высшее московское духовенство. Архиереи отслужили краткое молебствие посреди площади и благословили «царя» иконой.[73] По словам Массы, «царь» приложился к иконе будто бы не по православному обычаю, что вызвало среди русских явное замешательство.[74]
Приведенное свидетельство сомнительно. Будучи протестантом, Масса не слишком разбирался в тонкостях православных обрядов и не понял того, что произошло на его глазах. Архиепископ Арсений, лично участвовавший во встрече Лжедмитрия, удостоверил, что тот не отступал от правил и действовал «по чину».[75] Возмущение москвичей вызвали бесчинства, но не государя, а поляков. Едва православные священнослужители запели псалмы, музыканты из польского отряда заиграли на трубах и ударили в литавры.[76] Под аккомпанемент веселой польской музыки самозванец прошел с Красной площади в Успенский собор. Русские священники, писал иезуит А. Лавицкий, подвели царя к их главному собору, но «в это время происходила столь сильная игра на литаврах, что я, присутствуя здесь, едва не оглох».[77] Музыканты старались произвести как можно больше шума, не взирая на замешательство москвичей.
Вопреки легендам, никаких речей при встрече Лжедмитрия сказано не было. Лишь в Архангельском соборе Отрепьев собрался с духом и произнес несколько слов, которых от него все ждали. Обливаясь слезами, самозванец припал к гробу Ивана Грозного и громким голосом объявил, что «отец его — царь Иоанн, а брат его — царь Федор!»[78]
Православных немало смутило то, что новый царь «введе во церковь многих ляхов … и во церкви божии сташи с ним …».[79] Как видно, Отрепьев опасался расстаться с телохранителями даже в соборах.
Из церкви Отрепьев отправился в тронный зал дворца и торжественно уселся на царский престол. Польские роты стояли в строю с развернутыми знаменами под окнами дворца.[80]
На Красной площади собралось все столичное население. Толпа не желала расходиться. Самозванец был обеспокоен этим и выслал на площадь Б. Я. Бельского с несколькими другими членами думы. Бельский напомнил, что именно его царь Иван назначил опекуном при своих детях, и тут же поклялся, что укрывал царевича Дмитрия «на своей груди». Бельский призвал народ служить верой и правдой своему прирожденному государю. Москвичи встретили его слова криками одобрения.[81]
