Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
А борщовки нам сами в руки просятся. Стоят они, высокие, нам до колен, толстые, как большой перст, прямые, как веретена. Лист у борщовки лапчатый, по краешкам зубчиками вырезан, шершавый, как иголочками покрыт. А наверху у него широкий белый цвет зонтиком раскинулся.
Срываю я пару борщовок и учу Сашу есть.
- Вот видишь, - говорю, - едят у борщовок не лист и не цвет, а стебель.
Облупила я со стебля кожицу полосками, даю Саше самое сердечко стебля.
А тот ест да хвалит.
- Что мяконько да сладенько, то каждому миленько, - смеюсь я. Только не каждый до него добраться может. Вот и тебе мало показать, а еще, наверное, расчавкать да в рот положить надо.
Показала я ему пучки, - в иных местах их еще дуделицами зовут: во всем на борщовки похожи, только стебель у них суставами скреплен, кожа красная, крепкая и горькая, а лист совсем гладкий. Очистил Саша одну пучку и откусить не может.
- Как дерево, - говорит, - и горькая.
- Мягонько да сладенько, - говорю, - только в молодости бывает. А в эту пору из пучек ребята у нас только дудки да свистульки делают. А еще по этим пучкам старики у нас лето примечают: коли в суставе, в самой середине, есть дырка - лето будет дождливое.
Показала я Саше семена вязеля-травы; они на горох похожи и в таких же пирожках живут. Показала на ближнем болоте траву белоголовку с мохнатой шерстистой шапочкой на вершинке. Показала молодые побеги на иве: их без кожицы тоже едят. Все, что знала, показала.
- Теперь, - говорю Саше, - можешь ты и без ружья пропитаться.
На обратном пути мы набрели в кустах на выводок чирака. Хотела я одного в руки взять, да и самец и матка стали биться со мной. Маленькие они, как и зуйки-побережники, а шуму да крику подняли, как стая чаек на морском берегу. Носятся они надо мной вверх да вниз и кричат так, что их крик сквозь уши идет:
"Чир-р-р, чир-р-р!"
А я, как малая, дразню их по-деревенски:
- У чирака яйца украли, сорок детей разорили...
И когда только они меня с разлету дважды в темя стукнули так, что в голове запело, бросила я свою забаву и отступилась.
Испекла я мягких белых хлебцев, выбросила плесневелый, старый хлеб, просушила подмоченные сухари, отсырелую крупу.
Леонтьев и Саша мастерили на берегу плот из нарт. Разобрали они нарты бережно, чтобы потом на Сарамбае сложить можно было. Из полозьев, копыльев, досок от настилов, на которых сидят, связали они какой-то несуразный плот.
А когда его сколотили, он двоих еще кое-как и держит, а третий ступит - ко дну идет. Пришлось потом на берег тащить.
- На что же все мы погрузимся? - спрашиваем мы друг друга.
Лодка едва могла поднять груз с одним человеком, а людям некуда и садиться.
К той беде еще одна пришла: чуть не на половину нашего маленького стада копытка напала. Ноги у оленей распухли, на опухолях ранки показались. Помочь мы ничем не могли - никакого верного лекарства от копытки не знаем.
Петря ходил от оленя к оленю и тяжело вздыхал. Приходит он как-то к Ие Николаевне:
- Смольная вода нужна.
И объяснил, что в своем колхозе он этим лекарством не раз копыточных оленей вылечивал. Смольную воду мы взяли, чтобы мочить в ней тобоки, тогда они в болотах не промокают. Отдала начальница Петре всю смольную воду.
- Только лечи, - говорит.
А лето красное катилось, как на колесах. Золотые деньки для работы проходили у нас в пути да в стоянках, далеко от Сарамбая. И присоветовал начальнице Леонтьев за любую цену купить у Большого Носа лодку и без оглядки ехать и ехать, а Петрю оставить с оленями.
11
Наградил нас Большой Нос такой лодкой, что песок и тот в ней не держится. Годов этой лодке, пожалуй, не меньше, чем самому хозяину.
Конопатили ее два дня, позатыкали большое дырье и начали грузиться. Груз в нее клали с выбором - все, что не мокнет: ящики с консервами, веревки, палатку, бидон с керосином, посуду, а сверху - меховую одежду и спальные мешки. Все остальное влезло в новую воркутинскую лодку.
Начальница наша собрала нас всех и по-хозяйски заговорила:
- Зубатого, - говорит, - ждать с оленями больше нельзя. Времени у нас в обрез, а работа еще не начиналась. Поэтому, - говорит, - мы оленей оставляем здесь с Петрей, а сами едем на лодках.
И наказывает Петре оленей стеречь да беречь, больных лечить, а как олени болеть перестанут да отдохнут - приезжать вместе с Михайлой на Сарамбай. А нам говорит:
- Путь нас ждет нелегкий. А уж раз мы на него решились, надо его одолеть. Любому из нас порой трудновато придется. Ну, да на то мы и большевики, чтобы трудностей не бояться и дела не страшиться. На фронте потяжелей, а люди советские уже три года эту тяжесть на своих плечах несут. А коли понадобится, так и еще три года вынесут, а на своем поставят.
Провожать нас вышли всеми семьями из обоих чумов. Большой Нос свою старуху Степаниду на берег вытащил. Внучка его принесла нам морошки. Пришел и Федор Лаптандер - хозяин другого чума, тоже с женой и со своим парнем. Петря стоит невеселый, темный.
Распростились они с нами, жмут нам руки.
- Комар-то вас заест, - говорит Большой Нос. - Девяносто пять годов на свете живу, а такого комара не видал.
- Вода сухая, - говорит Федор Лаптандер, - беда, намаетесь.
Митриеву лодку повел Леонтьев, а воркутинскую - Саша. Обе лодки сидели в воде грузно, вровень с бортами.
- Что ж, - говорю, - нам с тобой, Ия Николаевна, видно, до самого моря бережничать придется.
И пошли мы с ней тем же правым берегом, на котором стояли. Помахали нам ненцы руками, платками, шапками да скоро и из глаз потерялись.
С первого шага не повезло ребятам - река пошла мелистая да каменистая. Пришлось Саше с Леонтьевым бурлачить, через мели да пески лодки волоком волочить. А оба они с больными, поврежденными на фронте руками, у обоих кости ломаны.
Вот они с лодками маются, а мы их на берегу ждем. Видим мы, как берутся они с двух сторон за уключины лодки и тянут, до самой воды нагибаются. Одну лодку протянут - за другой пойдут. Через одну мель лодки переволокут - другая на виду. Подплывут с куриный шаг и снова на мель ткнутся.
Вылезают оба и опять бурлачат. Волочат лодки то к одному берегу, то к другому, все ищут, как рыба, где поглубже.
Пока они мыски да носки объезжают, мы с Ией Николаевной напрямую через мыс пересунемся и ждем своих бурлаков по часу. Другой раз сидим-сидим, над костерком от комара хоронимся, а надоест ждать навстречу пойдем. Найдем их, видим где-нибудь в прилуке, в кривом завороте они на мелях сапоги полощут. Подойдем к ним с берега - ноги не замочим - и тоже в лодки впрягаемся: видим, что бурлаков наших работа скоро вымотает.
Раз-два помогли, чуем - и у нас хребты заныли. А время уж вечером запахло.
- Давай, ребята, остановимся здесь, - скомандовала начальница.
Второй раз просить не заставили, приткнулись к берегу ребята.
Леонтьев говорит:
- Разгружать лодки надо, а то затонуть могут.
Разгрузили мы обе лодки, поставили палатку, готовим обед. Берег, на котором мы остановились, порос травой по колено. Хожу я вокруг, дровца в траве выискиваю и вижу, что кто-то совсем недавно здесь прошел по траве: чьими-то шагами она примята. Раздвинула я негустые стебелинки и кричу своим:
- Смотрите-ко идите: медведь прошел.
Пришли, посмотрели - след свежий: большая голая лапа, и каждый коготь на каждом пальце видно.
Наутро бурлаки подняться не могут, не разогнут спину.
- Ничего, втянемся, - говорит Леонтьев.
Глядя на него, и Саша поднимается.
Второй день выпал им тяжелее первого. Река вся пошла прилуками, и мели везде, курица вброд перейдет.
А ребята наши не сдаются.
Вот мы с начальницей опять бережничаем, а они с мелями воюют. Заманило их в какой-то закурок, заехали они туда версты на две, а выход-то песком пересыпало. Вот и помаялись они на этой кошке: до середки ее лодку протащили, а дальше - вперед не идет и назад силы нет. Думали-думали Леонтьев говорит:
- Копать, Сашка, надо. Канаву под носом выкопаем - лодка легче пойдет.
Взяли ребята лопаты и копают песок. Выкопают с метр, который-нибудь и поет:
Мы не карбас тянем, лодку,
Даст начальница на водку.
Эй, дубинуша, ухнем!
Эй, зеленая, сама пойдет!
Иде-е-ет...
Глядишь, лодка на метр подвинулась. Еще прокопают да еще покрикивают:
- Раз-два - взяли... Раз-два - сильно...
Из закурка выбрались на вольную воду - тоже немногим слаще. Где поглубже, там веслом толкаются, а мель подойдет - опять волокут. А за лопаты все чаще берутся.
Два дня проехали лодки по песку с лопатой вместо паруса.
- Километров сорок отъехали, - говорит Саша.
А мне с берега виднее.
- Иди-ка, - говорю, - Сашенька, сюда.
Вышел он, а я назад показываю.
- Тебе, - говорю, - эти чумы не знакомы?
Верстах в четырех от нас стояли чумы Большого Носа и Федора Лаптандера. По реке мы много напетляли, а прямо-то только на четыре версты отошли.
Саша чуть не взвыл.
