Михаил Хейфец - Цареубийство в 1918 году
БСЭ и Военно-исторический журнал сообщают: Ян Карлович Берзин (Петер Карлович Кюзис), партийные псевдонимы «Папус», «Павел Иванович», (1889—1938), член РСДРП с 1905 г., осужден к казни (заменена в виду несовершеннолетия), в 1917 – в Петрограде, в начале 1918 г. партия направила Берзина на работу в органы ВЧК, в «аппарат рабоче-крестьянского Советского правительства» (!), с 1919-го начальник Особого отдела (контрразведки) 15 армии, с 1920 служба в Разведывательном управлении РККА (писатель Юлиан Семенов сообщает, что, по сведениям личной секретарши Дзержинского, именно ее шеф рекомендовал Павла Берзина в ГРУ). С 1924 по 1935 и с 1937 по день ареста – начальник ГРУ, превративший его в одну из лучших разведывательных организаций своей эпохи. (Знаменитый Рихард Зорге, например, его воспитанник; «Красная капелла» – его создание, Берзина.)
А если не случайно это имя возникло на периферии следственных документов? Если его действительно видели в Перми и кто-то, зная специфические таланты Пашки Берзина, сочинил о нем эту легенду? Не там ли, в Перми, началась карьера профессионала тайных служб Советского Союза?
Глава 30
ЗУБЧАТОЕ КОЛЕСО: ЕКАТЕРИНБУРГСКИЕ КОМИССАРЫ
Первоначально этот фрагмент рукописи начинался с анализа текста писем на французском языке, полученных семьей в июне 1918 года. Доказывалось, что письма были чекистской провокацией: их отправители должны были похитить Романовых, после чего тех убили бы «при попытке к бегству», а рядом с жертвами нашли бы мертвые тела в офицерских мундирах с письмами от царя по-французски в карманах.
Доказательства были психологическими (с какой стати было разрешено передавать узникам продукты из монастыря? Этакая гуманность к арестованным вовсе не в обычае ни у органах, ни лично у граждан Авдеева с Юровским. А вот подключить к монархическому заговору еще соучастников, «православный канал связи белого подполья», то есть монахинь, обманувших доверие благородных чекистов, – это вполне в стиле конторы.)
Имелись филологические улики: настоящий офицер-монархист подписывался бы не «преданный Вам», а «преданный Вашему Величеству» (это приметил еще Дитерихс).
Наконец, доказательства, так сказать, по сути ситуации: план операции «Побег» составил несомненный идиот, если только кто-то отнесется к нему всерьез: «С Божией помощью и Вашим хладнокровием надеемся достичь цели, не рискуя ничем»; «Не беспокойтесь о 50 человеках, которые находятся в маленьком домике, напротив ваших окон»; «Никакая попытка не будет сделана без совершенной уверенности в результате».
Все эти рассуждения потеряли смысл после того, как Гелий Рябов опубликовал письма офицера в журнале «Родина».
«Внимание, читатель, – воскликнул он. – Эти документы… никогда и нигде не публиковались! Они плод блестяще (если это слово уместно здесь) спланированной и столь же блестяще выполненной оперативной комбинации».
Думаю, что плод действительно блестяще сделанной комбинации был бы уже в 1918-м опубликован. (И не в жалких фрагментах, дарованных тогда историком М. Покровским американскому журналисту Исааку Дон Левину.)
Но письма приходилось держать в сугубом архивном секрете Музея революции, иначе каждый интересующийся делом пришел бы к тому же выводу, что и Гелий Рябов: «Предположим: послано письмо и получен ответ, то и другое перехвачено, прочитано и передано по назначению. И тогда один офицер посылает следующее письмо… В этом случае в руках Совета могли остаться только копии переписки, сохранилась же вся переписка:четыре неразделенных листа, на которых написаны и письма офицера, и ответы Романовых, Это означает: письма офицера писал некто, знающий иностранный язык, и писал он их скорее всего под диктовку работников Уралсовета…Письма Романовым передавал солдат охраны… несомненный участник операции или комбинации. В данном случае это все равно.
Если же быть абсолютно точным – это провокация».
(Согласно сведениям, опубликованным писателем Э. Радзинским в журнале «Огонек», автором французского текста оказался комиссар снабжения Уралсовета, бывший французский студент Войков, а начисто переписывал их чекист Родзинский.)
Другой эпизод «комбинации». Свидетельница Агафонова, сестра разводящего Анатолия Якимова, показала: «Брат мне передавал … царский лакей нашел в занимаемых царской семьей комнатах две бомбы. Бомбы лежали где-то не то на шкафу, не то на буфете и были покрыты пылью. По приказанию Николая II эти бомбы были переданы коменданту». А вот бумага из семейного архива Юровских: «Около часу дня поступило заявление повара Харитонова о том, что что-то лежит в комнате, где раньше помещались граждане Седнев и Нагорный. По приходе моем туда оказалось, что на указанном Харитоновым шкафе лежат восемь заряженных бомб… о чем было сообщено коменданту Дома особого назначения т. Авдееву, а им, в свою очередь, председателю Областного совета т. Белобородову».
– Но ведь перед тем, как поселили в этом доме семейство, все осмотрели, проверили? – спросил Рябов сына Юровского
– Несомненно.
– Каким же образом?
– Думайте, – прерывает меня Александр Яковлевич Юровский.
Что тут ломать голову, слишком все ясно и очевидно… Не вовремя нашел Харитонов бомбы. Не вовремя. Нашел и оттянул на какой-то срок неизбежное. Так ведь просто все: очередная проверка, обход, обнаружены бомбы – и всем пулю в лоб в порядке самозащиты».
Чем хорош Гелий Рябов: пониманием психологии и терминологии противника. И я, прочитав показания Агафоновой, понимал, что бомбы были подброшены чекистами. Если бы по невероятной небрежности кто-то пропустил их при обыске накануне вселения Романовых, то потом инженеру Ипатьеву свернули бы голову с беспечных плеч. Между тем, после цареубийства частный дом ему вполне корректно вернули… Но план замысла с бомбами выглядел для меня неопределенно, а Г. Рябову незачем ломать голову, «все ясно и отчетливо». Ясно-то и отчетливо выглядит лишь для тех, кто знал правила карательной службы изнутри, а вот написал о них снаружи.
…Как предупреждалось, сейчас начнутся гипотезы.
Мне кажется, авторы первоначального плана убийства вдохновлялись историческим прецедентом (они были людьми, начитанными в европейской истории) – казнью шотландской королевы Марии Стюарт. Елизавета Английская, заточив опасную соперницу в тюрьму, не решалась прямо расправиться с ней. Но с Марией вступил в контролируемую секретной службой переписку дворянин-заговорщик Бабингтон. В его письмо «промежуточной инстанцией» был вписан вопрос о судьбе Елизаветы, и шотландка попалась на провокацию: распорядилась покончить с хозяйкой королевства. Что было потом ей инкриминировано и сочтено достаточным основанием для казни пленницы.
А если составители «писем офицера» тоже рассчитывали на кровожадные ответы и советы Романовых? Человеку ведь свойственно считать себя мерой вещей. Но царь и его дочь, писавшая ответы, безусловно настаивали на двух пунктах: «Это будет неблагородно с нашей стороны… оставить их (доктора и слуг. – М. X.) одних после того, как они последовали за нами в ссылку… хотя доктор Б. умоляет не думать о нем и других людях, чтобы не делать вашу задачу еще более трудной» – и второе: «У коменданта много помощников, они часто меняются и в последнее время стали весьма нервными… Мы не хотим, чтобы они из-за нас или вы ради нас страдали. Самое главное, ради Бога, не проливайте крови».
Такие письма не годились – ни екатеринбургским авторам, ни пермским плановикам. В программу стали вносить исправления.
Другое обстоятельство, заставившее отказаться от инсценированного побега, – это, думается, сопротивление задуманному в Москве плану убийства при попытке к бегству, сопротивление со стороны местных, екатеринбургских комиссаров.
Что мы о них знаем?
Как упоминалось, областью полусуверенно управляла пятерка президиума Исполкома: Белобородов, Голощекин, Дидковский, Сафаров и Толмачев.
«Сейчас нам непросто понять психологию этих людей, – пишет Г. Иоффе. – В большинстве своем это были еще молодые люди, уже прошедшие через царские ссылки и тюрьмы», Действительно, Белобородову и Сафарову было 27 лет, Толмачеву – 23.
35-летних Дидковского или, скажем, Авдеева даже наш современник, Н. Росс, называет «людьми уже немолодыми».
Как многие их сверстники, они щеголяли беспощадной решительностью, не догадываясь, чем она обернется в их собственной жизни… Посчастливилось лишь Толмачеву, его убили на войне через год. Белобородова в награду за Ипатьевский полуподвал сделают в 1919 году членом нового ЦК, он помчится на Дон осуществлять директиву о расказачивании, одну из самых страшных ленинско-свердловских инструкций террора. Когда посланный в тот же край другой член ЦК Григорий Сокольников (Бриллиант), воспользовавшись смертью Свердлова, добьется ее отмены, то и тогда, уже получивши новые распоряжения ЦК, Белобородов будет настаивать на «линии В.И.» – на расказачивании:
