Николай Шпанов - Поджигатели (Книга 2)
- Депешу президента! - бросил он с порога, протягивая руку.
- Сейчас приступаю к передаче, сэр, - сказал телеграфист.
- Дайте сюда, - резко приказал адмирал.
Телеграфист послушно подал лист.
Некоторое время он выжидательно смотрел на дверь, захлопнувшуюся за адмиралом, готовый при его появлении вскочить и принять депешу к отправке. Но время шло, а дверь оставалась затворенной, адмирал не приходил. Телеграфист принялся за другую работу.
На дорожке, неподалеку от места, где лежал в шезлонге президент, снова заскрипел песок. Гопкинс осторожно приблизился к Рузвельту и, убедившись в том, что тот не спит, протянул ему бумагу.
- Что такое? - с очевидной неохотою спросил Рузвельт.
- Леги внес маленькое изменение в вашу телеграмму, Фрэнк. - Что-то похожее на улыбку искривило бледное лицо Гопкинса. - Совсем незначительное...
- В какую телеграмму, Гарри?
- Президенту Калинину.
- А-а... - неопределенно протянул Рузвельт.
- Сейчас я прочту вам это изменение. - С этими словами Гопкинс развернул было лист, но президент отвел взгляд и сделал усталое движение рукой. Вернее даже, это было слабое движение одних только пальцев, и лишь такой человек, как Гопкинс, привыкший с полуслова и с одного жеста угадывать желания Рузвельта, мог понять, что тот не хочет слышать слов, вписанных адмиралом.
- Не стоит, - негромко проговорил Рузвельт. - Если так сделал Леги, значит это хорошо...
И Рузвельт опустил веки, чтобы не встретиться взглядом со своим самым верным советником и самым близким человеком, с тем, кого вся Америка, и не без оснований, считала "вторым я" президента Штатов. Будучи великим мастером притворства, Рузвельт все же не был уверен в том, что глаза не выдадут его именно этому человеку. Это изменение вовсе не было выдумкой Леги. Просто-напросто адмирал лучше помнил то, что было заранее обусловлено и решено между ними, а сам Рузвельт, диктуя депешу, пропустил эти несколько слов. А может быть, он пропустил их намеренно? Рузвельт мысленно усмехнулся: как знать! Может быть, именно так... Разве не лучше, чтобы из Белого дома по всему свету расползся слух о том, что он, самый либеральный и самый миролюбивый из всех президентов, прошедших пред глазами американцев за двести семь лет, продиктовал ясную и целеустремленную депешу Калинину, а уж там, в его канцелярии, другие люди добавили к ней слова, вытравили звучавшую в ней решимость удержать агрессора... Конечно, именно так и должно быть: другие, другие, а не он сам, должны сводить на-нет попытки умиротворения Европы, если уж такая политика неизбежна. Хотя, видит бог, ему очень хотелось бы избежать потрясений, с какими будет связана война. Даже если она разгорится на той половине земного шара. Кто знает, к чему все это может привести? Кто знает, не кроется ли страшная правда в словах человека, владеющего умами простых людей мира? Несколько лет тому назад Сталин говорил о том, что нет никаких оснований предполагать, что война может дать действительный выход. По его мнению, она должна еще больше запутать положение... Что же, весьма вероятно, что так оно и будет, и очень жаль, что американские политики не хотят разобраться в этом. Впрочем, не говорит ли уже опыт истории нескольких войн, что прав именно он, Сталин, не развяжет ли и эта новая война все силы, враждебные установившемуся порядку вещей? Не приведет ли война к революции?.. Быть может, так оно и будет. Но, как ни парадоксально, именно это соображение не дает права им, американским политикам, отгораживаться от дел остального мира. Только дураки могут воображать, будто им удастся спрятаться от последствий войны и революции за гнилым забором изоляционизма. Именно для того, чтобы избежать краха, следует теперь же, не оттягивая дела ни на один день, вмешаться, самым решительным образом вмешаться в европейские дела. Наступали новые времена. США были до сих пор великой державой, теперь они могут стать мировой. Но не теми путями, которые пробует Ванденгейм... Нет, он груб и нетерпелив и, видит бог, может все испортить... Чересчур откровенен, от глупости и жадности, и все хочет себе, себе... Да, чорт возьми, нужно же в конце концов втолковать ослам из Капитолия, в чем заключается подлинная американская политика: отгородиться нужно не от дел мира, а от нежелательных последствий. А для этого необходимо вмешательство, самое решительное вмешательство, но без последствий, без революций... Только миссурийские мулы могут этого не понимать!
Когда шаги Гопкинса затихли вдали, Рузвельт нагнулся и, пошарив рукою под шезлонгом, нащупал книгу. Он открыл ее наугад, перекинул несколько страниц. Края их были уже достаточно потрепаны. Было видно, что книгу часто листают. На полях виднелись пометки карандашами разного цвета - первыми, какие попадались под руку.
Найдя интересовавшее его место, Рузвельт углубился в чтение. Все в этой книге было ему знакомо донельзя, но он не уставал ее читать. Глаза его сузились, и на губах появилась усмешка - тонкая, лукавая усмешка самого умного президента Штатов со дня смерти Авраама Линкольна.
Солнечный луч, пробившийся сквозь листву деревьев, зажег алым светом потрепанный красный коленкор переплета. Когда-то, видимо, золотые, полустертые буквы заглавия позволяли с трудом прочесть: "Мехен. Влияние морской силы на историю".
Телеграфист прикасался к клавишам, внутри телетайпа раздавался легкий стук, совершалось какое-то невидимое движение. Все было, как нужно, как рассчитано конструкторами и строителями аппарата, привычно для телеграфиста. Ему в голову не приходило анализировать сложный процесс, происходивший в аппарате, в проводах, соединявших Гайд-парк с Вашингтоном. Телеграфиста не интересовало то, что происходит в этот момент в телеграфной комнате Белого дома, такой же, как эта, только гораздо больше, не с одним, а со многими телеграфистами. Они тоже прикасались к клавишам аппаратов, связывавших резиденцию президента с государственным департаментом и с главным телеграфом в Нью-Йорке, откуда в воду океана уходила толстая свинцовая кишка трансатлантического кабеля. Единственно, что занимало телеграфиста, - стопка депеш, лежавших перед ним. Эта стопка, казалось ему, убывала слишком медленно, медленнее, чем следует для того, чтобы ему не нужно было задерживаться, когда закончится его дежурство. Сегодня это было бы чертовски некстати - у телеграфиста были свои дела. Ему казалось, что его личная жизнь не имела ничего общего с тою, что протекала в этом долге Гайд-парка.
Следя взглядом за строками лежавшей перед ним депеши, телеграфист машинально, не вдумываясь в передаваемые слова, трогал клавиши телетайпа.
Внезапно, прямо напротив него над дверью кабинета вспыхнула лампочка. Телеграфист выключил аппарат и подбежал к двери, но она уже отворилась и вошел адмирал.
Телеграфист напряженно вглядывался в его лицо, пока адмирал еще раз внимательно перечитывал депешу, прежде чем протянуть ее телеграфисту с лаконическим:
- На аппарат.
- Да, сэр.
Кажется, адмирал еще что-то хотел сказать, но из-за неплотно притворенной двери кабинета послышался голос Гопкинса:
- Хэлло, Уильям!
- Иду...
Адмирал скрылся за дверью.
Телеграфист положил перед собою лист новой депеши, и его пальцы заходили по клавишам.
Размышляя о том, что теперь-то ему уж непременно придется задерживаться на добрых четверть часа сверх времени, положенного дежурством, телеграфист, не вдумываясь в смысл, передавал слово за словом приписку, сделанную почерком Леги, к депеше, написанной Гопкинсом:
"Высказывая вышеизложенную мысль, правительство Соединенных Штатов отнюдь не формулирует тем самым своего мнения по существу возникшего спора".
15
Раньше, чем слова, отстуканные телеграфом в Гайд-парке, пройдя через государственный департамент в Вашингтоне, отредактированные и окончательно приглаженные, достигли Москвы и были прочтены поверенным в делах Соединенных Штатов Керком, они, зашифрованные личным кодом адмирала Леги, настигли Ванденгейма в пути из Парижа в Берлин.
Джон лежал на диване в заказном салоне, прицепленном к экспрессу Париж - Берлин, и, покряхтывая от удовольствия, просматривал веселенький парижский журнальчик, когда секретарь положил перед ним расшифрованный текст. Джон нехотя оторвался от картинок и небрежно пробежал депешу. Но тут же, забыв о журнале, он вторично внимательно, слово за словом, перечитал ее.
- Где мы? - бросил он через плечо секретарю.
Тот топтался в нерешительности; патрон был трезв, - как же он мог забыть, что находится в вагоне экспресса, мчащего его в Берлин?
- Сколько мы отъехали? - рявкнул, выходя из себя, Джон.
Секретарь поднял телефонную трубку и через минуту назвал маленькую станцию, находившуюся на незначительном расстоянии от Парижа.
- Шляпу и трость.
- Поезд тут не останавливается, сэр.
- Шляпу и трость!
