Николай Шпанов - Поджигатели (Книга 2)
- Так сладко спали, что не хотелось будить...
Спал?! Хорошо, пусть Гарри думает, что он спал.
- А на свете опять случилось что-нибудь, что не дает вам сидеть спокойно? - с улыбкой спросил Рузвельт.
- В этой Европе все время что-нибудь случается, - неприязненно сказал Гопкинс. - Право, Франклин, они совершенно не умеют жить.
- Нечто подобное приходило мне в голову о моих родителях, когда я лет шестьдесят тому назад сидел в самодельном вигваме, среди этих вот самых деревьев, и удивлялся отцу, который предпочитал скучную фетровую шляпу боевому убору команчей.
- А сейчас мы смотрим, раскрывши рот, как европейцы размахивают томагавками.
- В общем все живут, как умеют, и всем кажется, что они живут недурно, - заключил Рузвельт, - пока в их дела не начинают путаться посторонние.
- У каждого должна быть своя голова.
- Вы же сами жаловались, Гарри, что Ванденгейм по уши залез в немецкое болото и что из-за этого расквакались лягушки в Европе.
- Я и не беру своих слов обратно. Но мне кажется, что Европа из тех старушек, которым не прожить без полнокровного и богатого друга дома.
- Кое у кого на том материке есть тоже шансы разбогатеть.
- Я знаю, Франклин, на кого вы намекаете, но, честное слово, если дело идет о соревновании с Советами, то я на стороне Джона.
Президент посмотрел в глаза другу.
- Мне что-то подозрительна защита, под которую вы вдруг взяли этого разбойника.
Он захлопнул все еще лежавшую на коленях книгу и отбросил ее на стул.
- Какую еще гадость вы принесли там? - Рузвельт потянул за угол пачку бумаг, на которых сидел Гопкинс.
- Если верить Буллиту...
- Самое неостроумное, что мы с вами можем сделать, - с неудовольствием перебил Рузвельт.
- ...Гитлер не отступает ни на шаг от своих требований, и англо-французы не выказывают намерения удержать его от вторжения в Чехию.
Рузвельт сделал усилие, чтобы сесть, плед упал с ног; Гопкинс заботливо поднял его и положил обратно. Рузвельт потянулся было за палкой, но тут же с раздражением махнул рукой.
- Все еще не могу привыкнуть к тому, что лечения в Уорм-Спрингс мне хватает уже не больше чем на два-три месяца... Какая дрянная штука старость, Гарри. - И тут же улыбнулся: - Чур, это между нами.
Он откинулся на спинку и сделал несколько беспокойных движений рукой. Такое волнение находило на него редко и никогда на людях. Единственным, перед кем он всегда оставался самим собою, был Гопкинс. Но даже в его присутствии минуты несдержанности бывали краткими. Рузвельт быстро брал себя в руки.
Подавляя вспышку раздражения, он сказал:
- Меня поражает близорукость англичан и французов. Неужели там не понимают, что тигра нельзя ублаготворить мышиным хвостом? И Ванденгейм и остальные должны понимать, что война не будет изолированной европейской, она утянет нас, как водоворот, потому что не может не втянуть.
- Они рассчитывают взять свое в драке.
- В конце концов есть же среди нас люди в здравом рассудке! - в возмущении воскликнул президент. - Нужно быть совершенными кротами, чтобы, подобно нашим изоляционистам, воображать, будто чаша может нас миновать, если она перельется через край.
- Они этого и не воображают, - осторожно заметил Гопкинс. - Они только хотят уверить в этом других.
- Тем подлее и тем глупее с их стороны воображать, будто среди полутораста миллионов американцев не найдутся такие, которые выведут их на чистую воду.
- Это одна сторона глупости, есть и другая - более опасная: втянуть нас в игру в первом тайме, Франклин!
- Кто же, по-вашему, Гарри, должен начать игру?
- Думаю, что начнут ее все-таки немцы, несмотря ни на что.
- А с той стороны?
- Может быть, для начала чехи, может быть, русские - не знаю. Да и не в этом дело. Важно, чтобы мы могли вступить в игру только в решающий момент, когда ни у кого из них уже не будет сил довести дело до конца.
- А что вы считаете концом игры?
- Порядок... относительный порядок в мире. Когда можно будет хотя бы на пятьдесят лет вперед уверенно предсказать, что революций не будет. И я считаю, что это станет возможно только при одном условии: мы вступаем в игру только в решающий момент и забиваем решающий мяч. Мы должны выйти из игры такими, словно только разминали ноги.
- Чтобы снова драться?
- Драться-то будет не с кем. Наше дело будет тогда только присматривать, чтобы выдохшаяся команда не отдышалась раньше, чем это будет нужно нам.
- Нет, Гарри, - решительно воскликнул Рузвельт, - вы, чересчур оптимистически смотрите на вещи. Есть еще Англия...
Черты Гопкинса отразили недоумение.
- Вы думаете, ее нельзя заставить разумно смотреть на вещи?
- Только до тех пор, пока вы не станете посягать на целостность империи.
- Не может быть и речи, чтобы англичане могли вечно сидеть на половине глобуса, присосавшись, как спрут, ко всем материкам, - с решительным жестом сказал Рузвельт.
Опершись подбородком на руку, он, нахмурившись, смотрел в сад и, казалось, забыл о Гопкинсе, но вдруг оживился:
- Послушайте, Гарри, мне кое-что пришло в голову: принесите-ка вчерашнюю папку Кордэлла, я ее так и не просмотрел. Он говорил, что там есть подробное политическое донесение Керка.
- Я знал, что это вас заинтересует.
Гопкинс привстал и вытащил из-под себя бумаги. Отобрав одну из них, протянул президенту, остальные положил на траву.
- Керк пишет, что позиция Советов остается попрежнему ясной и твердой. Они готовы к выполнению своих обязательств в отношении чехов.
- Так что же еще нужно Даладье? - начиная раздражаться, спросил Рузвельт.
- Одно единственное: не позволить советским войскам войти в Западную Европу.
- Я их понимаю... я их понимаю, - машинально повторял президент, пробегая глазами бумагу. - Но не думают же они, что дело дойдет до войны, если Гитлеру будет ясно сказано, что вместе с французами выступят русские.
- Вероятно, они именно этого и боятся. А предоставить Красной Армии роль освободительницы Европы... - Гопкинс пожал плечами.
- Д-да... - Рузвельт почесал бровь. - Ну, до этого дело не дойдет, не может дойти. Я достаточно понял шакалью природу Гитлера: он подожмет хвост от настоящего окрика. Только не нужно перед ним расшаркиваться, - это опасно, так как открывает всю игру. - Он задумался и как бы про себя повторил: - Только не расшаркиваться... Знаете что...
Гопкинс ждал, но президент молчал. Он продолжал напряженно думать, наконец медленно проговорил:
- Вот что, Гарри: если ни Париж, ни Лондон не хотят понять, как нужно действовать, им покажет Вашингтон.
Гопкинс сделал протестующий жест.
Президент улыбнулся и успокоил его мягким движением руки.
- Мы сделаем это, не дразня гусей, а Гитлер получит то, что нужно. Возьмите-ка перо, Гарри... - И, подумав, продиктовал: - "Президенту Калинину, Москва. Мистер президент, по мнению правительства Соединенных Штатов, положение в Европе является столь критическим и последствия войны были бы столь гибельны, что нельзя пренебречь никаким демаршем, могущим содействовать сохранению мира. Я уже обратился в срочном порядке с призывом к канцлеру Германии, президенту Чехословакии..." - Рузвельт остановился и подумал. - Одним словом, Гарри, пусть Кордэлл сам ставит там все, что нужно по смыслу, а в заключение напишет: "Правительство Соединенных Штатов полагает, что если бы глава СССР или советского правительства счел необходимым немедленно обратиться с подобным же призывом от собственного лица - собирательный эффект такого выражения общего мнения даже в последнюю минуту мог бы повлиять на развитие событий". - Рузвельт снова сделал небольшую передышку. - Пусть Кордэлл сам все это отредактирует.
- И все-таки, Франклин, я не облекал бы этого в форму вашего личного послания президенту Калинину.
Рузвельт удивленно посмотрел на Гопкинса.
- Вы же понимаете, что речь идет обо всем нашем корабле, - проговорил он. - Его нужно спасать от глупых претендентов в капитаны.
Молчание длилось долго. Оба думали о своем. Наконец Гопкинс, стараясь скрыть раздражение, спросил:
- Значит, телеграмма Керку?
Рузвельт посмотрел ему в глаза и усталым движением поставил в углу листка свои инициалы. Заметив, что Гопкинс достает новую бумагу, Рузвельт закрыл глаза.
- Нельзя ли отложить, Гарри?.. Завтра мы уезжаем из Гайд-парка, и тогда я в вашем распоряжении.
Гопкинс молча собрал бумаги и, ступая на цыпочки, вышел на дорожку. Дойдя до секретарской, он тотчас передал телеграмму на аппарат, а сам прошел в кабинет президента. Но еще прежде чем телеграфист начал передачу, дверь комнаты распахнулась и в ней показался высокий жилистый мужчина в черном кителе, с золотыми нашивками адмирала флота на рукавах. С морщинистого, словно измятого лица адмирала, из-под собранных в маленькие, но высоко торчащие мохнатые кустики бровей глядели колючие глаза ястреба. Губы небольшого, старушечьего рта были поджаты, высоко над ними горбился короткий, хищно-крючковатый нос, скривленный вправо, словно был сворочен на сторону в кулачном бою.
