Анатолий Уткин - Русско-японская война. В начале всех бед.
Правое крыло русской обороны опиралось на хорошо укрепленный холм, который японцы называли Шоушан — примерно 200 метров высотой на своем восточном склоне; всего 10 километров от центрального железнодорожного вокзала Ляояна. Здесь разместился Первый пехотный сибирский корпус под командованием генерала Штакельберга. Под его командованием были две дивизии — Первая на правом крыле и девятая на левом. Кусты, пресловутый маньчжурский гаолян окружали эти укрепления. Эти небольшие холмы вокруг Шоушана и к востоку. К востоку от Штакельберга бежала речонка Тайцу, а за нею генерал Николай Иудович Иванов (который в Первой мировой войне даст императору Николаю шанс получить Георгиевский крест) командовал Третьим сибирским пехотным корпусом. Слева от него расположился Десятый европейский корпус. А еще левее — через бодро бегущую Тайцу находились позиции Семнадцатого корпуса генерала Бильдерлинга.
На территории около сорока километров по периметру Куропаткин расположил восемь пехотных дивизий. На каждом из флангов располагалась кавалерия — сибирские казаки, на которых пока еще очень полагались. Странно сказать, но удивительным уязвимым местом русских было отсутствие карт района. Командиры отдельных частей в результате не видели общей картины, и сами ориентировались весьма приблизительно. Как это похоже на Россию. Самый большой в мире железнодорожный путь и отсутствие карт местности на местах боев. Еще было с картами местности к северу от Ляояна. Здесь картографистов и не видели. Словно Куропаткин как Сципион Африканский, сжегший корабли, хотел сказать своим солдатам, что севернее Ляояна для них земли нет. Нет, Куропаткин не был Сципионом, он просто упустил это дело и срочно готовил в типографии очень несовершенную карту маньчжурского севера.
Битва: равновесие
Ойяму нервировал телефонный узел на холме Шоушан, и он направил жерла своих орудий на хороший бетон этого холма. Телефон оказался уязвимым средством связи, и вскоре русские солдаты длинной полосой, лежа на животе, передавали письменные приказы своих командиров «по цепочке».
В половине пятого пополудни генерал Оку получил от Ойямы сообщение, что русские овладели инициативой на фронте перед 10-й дивизией Четверой армии (на правом фланге Оку). Следовало принять контрмеры, и они заключались в штурме Шоушана. Взять эту высоту и придти на помощь обороняющимся частям Нозу.
Тогда, в далеких просовых полях и на сопках Маньчжурии герои обеих армий не знали, что приближается кульминационный момент. Атакующие усилия русских стали угрожать не только флангу японской Четвертой армии, но и всей Второй армии. Прорыв к Шахо (где располагалась штабквартира генерала Оку) отрезал бы всю Вторую армию от основной группы японских войск и это грозило ей полным уничтожением. Пленение угрожало самому Ояме, разместившему свой штаб в Шахо. Поддерживаемый 12 орудиями 12-й восточносибирский пехотный полк, двигался по полосе железнодорожного полотна, серьезно угрожая всему японскому флангу.
То был момент, когда в штабе Оку воцарилось отчаяние. Его адъютант пишет об этих минутах: «У меня было ощущение, что мне нанесли удар по голове чем то очень тяжелым. Я не мог стоять. Генерал Оку закрыл глаза, положил руки на колени и молча слушал поступающие сообщения. Комната генерала была освещена всю ночь, но в ней царило молчание. Генерал никого не звал. Гул канонады, несущийся с небес и звуки падающего дождя были сильнее, чем предшествующей ночью. Многие герои вздохнули в последний раз, находясь по шею в грязи, умирая в чужой земле». Оку наказал за неоправданные потери троих своих генералов (одним из которых был отец японского премьера во Второй мировой войне Тодзио Хиденори).
Судьба переменчива. На рассвете войска Оку чудовищными усилиями взяли несколько холмов к югу от Шоушана, до которого оставалось менее километра. Взятой оказалась первая линия обороны Шоушана, оттуда ушли две русские роты. Короткий бросок японцев к вершине и яростная контратака. Упавшие утром вниз японские солдаты в хаки должны были лежать среди грязи и погибших, ожидая ночной темноты. «Это была картина, которую неспособно описать перо», — писала лондонская «Таймс». Лорд Брукс описывает сибирского солдата, который возвратился в свой окоп с криком: «Друзья, у них не боеприпасов» и увидел, что нет и его друзей. В течение пяти минут, пишет Брукс, «ни одного японца не осталось в живых. Штык этого солдата сделал свое дело».
Свое впечатление от штыковых атак английский капитан Дж. Джердин выражает так: «Когда одна сторона атаковала, вторая шла в контратаку. Производимый эффект был экстраординарным. Среди жаркой ружейной стрельбы раздавался сигнал, ведущий русских в рукопашную схватку. Немедленно вся стрельба заканчивалась с обеих сторон. Русский крик «Ура!» встречал в таких отчаянных обстоятельствах японское «Ва-а-а!» Впечатление от этих криков смешивалось с барабанным боем; все это производило скорее не военный эффект, а меланхолическое впечатление, словно все это исходило от охваченной бедой земли и неслось к далеким небесам».
Ойяма бросил в бой свой последний резерв — 4-ю дивизию. Многие русские полагали, что после 36 часов боя японцы не рискнут продолжать немыслимое. Обоюдные потери были очень велики, и японцев погибло, пожалуй, больше — они были атакующей стороной. Уже насчитывалось около 7 тысяч убитых японских солдат. Британский наблюдатель с русскими войсками на Шоушане делится воспоминаниями: «Стало очевидным, что положение Первого сибирского корпуса приблизилось к критическому. Генерал Штакельберг спустился с холма в 12.35 дня, чтобы обеспечить поступление резервов… Но резервов уже не было. Более того, в это же время Штакельберг получил чрезвычайную просьбу о посылке резервов от генерал-майора Кондратовича, командира 9-й дивизии. Штакельберг, без видимых следов паники, ответил, что резервов нет, и что Кондратович и его люди должны, если это необходимо, умереть на своем боевом посту».
Штакельберг был немного ранен, но Первый сибирский армейский корпус фактически перестал существовать. Те, кто еще не погиб, находились в состоянии глубокого переутомления, предпринять контратаку он не мог физически. Возможно, иной военачальник, обладающий энергией и воображением, на месте Куропаткина мог бы использовать этот момент — лучшие силы японцев были истощены, а у русских еще оставались значительные стратегические резервы. Но это не о Куропаткине. У него не оказалось качеств великого военачальника, он потерял нить битвы. Он не видел всей картины, он блуждал в потемках. Такова была «несудьба» русской армии. Куропаткин перестал верить в надежность своих людей, он, трудоголик и трезвый человек, не поднялся над обстоятельствами, не обладая великой интуицией подлинных вождей. Оба этих главных дня своей жизни он верхом объезжал линию фронта. Возможно, этого не следовало делать. Он видел потерявших (от жары) сознание солдат, он видел смертную муку военно-полевой жизни, он видел юношей, которые сейчас погибнут. Он видел теряющих разум людей. И хотя жизненный опыт у Куропаткина был исключительным, его же впечатлительность ослабила его начальственную отстраненность.
Нет сомнения в том, что японцы его поразили. Эти азиаты, которым привычно приписывали антиисторическую дрему, покорность судьбе и покорность при виде превосходящих сил, были подлинным открытием войны. Они как бесчувственные воспринимали неимоверные тяготы, их чувство дисциплины, их сноровка, гибкая восприимчивость, их фантастическая преданность своему руководству, их несомненное творческое начало никак не походили на карикатуры модных петербургских журналов, не пожелавших по достоинству оценить противника. Легкомыслие — от царя до имитирующей его челяди — печально сказалось на подготовке русских солдат и офицеров, увидевших ожесточенного, умелого и поразительно самоотверженного противника, ни в чем не уступающего известным европейским образцам.
Куропаткин при этом полагал, что японцы обходят его численно. Он справедливо задумался над молчанием своего левого фланга, где Куроки еще не проявлял активности — что в текущей ситуации не могло не настораживать. Баллон «обозрения», запущенный Куроки, был сбит русскими. Но разведка продолжала работать. Не все она интерпретировала правильно. К примеру, погрузку раненых, действия русских частей близ железной дороги и даже пожары в городе разведка гвардейской дивизии оценила, как готовность русских покинуть город.
Перед Куроки с его Первой армией расстилалось поле, на котором росло просо, за ним река Тайцу, за которой видна была ведущая на север русская железная дорога. В полдень 30 августа 1904 г. наблюдатели Первой гвардейской дивизии заметили признаки того, что они восприняли как готовности русских покинуть Ляоян. В реалии этого пока не было, но для японцев главной реалией было их восприятие. Уже в час дня 30 августа генерал Куроки приказал готовиться к ночному штурму русских позиций и к переправе через Тайцу.
