Россия: народ и империя, 1552–1917 - Джеффри Хоскинг
«Круговая порука» показывала свои положительные стороны в трудные времена. Если какой-то двор постигала беда — пожар, серьёзная болезнь, смерть работоспособного члена семьи, — другие дворы обычно оказывали посильную помощь. Этот обычай не следует толковать как проявление альтруизма: помощь соседу в какой-то степени объяснялась стремлением сократить дополнительное налогообложение для покрытия недоимок, а также частично в надежде получить в случае нужды такую же помощь. Кто знает, что может случиться; как говорили крестьяне: «Бог даёт, Бог берёт». Получившие помощь при возможности предлагали соседям водку, так что нередко всё заканчивалось попойкой, пением песен и танцами. Если пострадавшие были слишком бедны для такого рода благодарности, помощь всё равно предлагалась, но без каких-либо ответных обязательств.
Иногда этот обычай касался даже землевладельца. А.Н. Энгельгардт, профессор химии, в 1870 году оставивший кафедру, чтоб стать помещиком в Смоленской губернии, получил предложение помощи от крестьян, бывших прежде крепостными в его имении. Во время разлива реки вода прорвала плотину, и, к удивлению помещика, местные жители сами предложили починить её, причём бесплатно. Они объяснили это так: то, что случилось, «это, значит, от Бога. Как же тут не помочь по-соседски… Вы сейчас на деньги нанимаете, значит, по-соседски жить не желаете, все по-немецки идти будет, на деньги. Сегодня вам нужно плотину чинить — вы деньги платите, завтра нам что-нибудь понадобится — мы вам деньги плати. Лучше же по-соседски жить — мы вам поможем, и вы нас обижать не будете».
Таким образом, взаимопомощь отчасти объяснялась добрососедскими отношениями, отчасти желанием по возможности обойтись минимумом наличных денег в условиях преимущественно натуральной экономики, где использование денег всё ещё представлялось чуждым явлением. Поэтому при сезонных работах часто обращались к взаимопомощи, например, во время сенокоса или уборки урожая, когда требовалось максимально мобилизовать трудовые ресурсы каждого двора.
Взаимная поддержка была особенно важна, например, весной, когда прошлогодние запасы подходили к концу и самые бедные семьи не могли прокормить себя. Тогда несчастные ходили по дворам своих более удачливых соседей, взывая о помощи. Это считалось постыдным, но общее мнение признавало необходимость поделиться с нуждающимися. «Побирающийся кусочками стыдится просить и, входя в избу, перекрестившись, молча стоит у порога, проговорив, обычно про себя, шёпотом: «Подайте, Христа ради». Никто не обращает внимания на вошедшего, все делают своё дело или разговаривают, смеются, как будто никто и не вошёл. Только хозяйка идёт к столу, берёт маленький кусочек хлеба, от двух до пяти квадратных вершков, и подаёт. Тот крестится и уходит».
В любом случае, при самом различном отношении, круговая порука являлась неотъемлемой частью крестьянской жизни, а для многих становилась удушающей формой близости, что, вероятно, объясняет, почему многие молодые мужчины стремились вырваться из деревни и позже с отвращением вспоминали прошлое. Жизнь каждой семьи, каждого отдельного человека была открыта для всеобщего обсуждения, буквально превращаясь во всеобщее достояние, словно пастбище для скота, и подвергалась самым различным оценкам. Талантливые или не совсем обычные люди страдали от такой атмосферы, как от клаустрофобии. Так же чувствовали себя молодые люди, особенно женщины, в коллективе, где порядок устанавливался старшими мужчинами. К бедным относились с презрением, богатые становились объектом подозрений и ненависти, если они недвусмысленно не проявляли внимание к нуждам общины. Попрание норм деревенской жизни могло очень дорого стоить, что подтверждается общинной судебной практикой.
Закон деревни — обычное право. Даже после судебной реформы 1864 года, учредившей для всех сословий суды западного образца, крестьяне сохранили собственные, особенные суды. Хранителями закона были старейшины деревни, при необходимости проводившие неформальные заседания. Иногда такой суд называли «судом старосты с добросовестными». Приговоры этих сельских магистров до 1861 года можно было обжаловать у помещика, или — если дело касалось государственных крестьян — у волостных властей, но обычно стороны предпочитали не доносить свои споры до высших инстанций, а улаживать в рамках общины, среди своих, «не вынося сор из избы». В любом случае, крестьяне проводили чёткую грань между панским (или барским) законом и Божьим законом. Даже после 1864 года, когда появились выборные крестьянские судьи на волостном уровне, многие всё ещё старались решать свои дела в деревне с помощью собственного ненормального суда.
Некоторые юристы того времени считали, что обычное крестьянское право ничем не лучше беззакония. Правы те, кто указывает на неопределённость процедуры, на произвольность норм, которыми пользовались судьи, открытые давлению любой из спорящих сторон через выпивку или взятку. И всё же в практике крестьянских судов явно прослеживаются некоторые основополагающие принципы. Компромисс считался предпочтительнее любого исхода, даже вполне справедливого, который ввергал бы двор в состояние нужды. Иногда для решения спора суд даже прибегал к жребию, дабы прекратить конфликт, не довести дело до противостояния дворов и, возможно, раскола общины. В случае незначительного нарушения судьи обычно приговаривали нарушителя к телесному наказанию, а не к штрафу или заключению в тюрьму, которое вело к ослаблению всего двора. Иногда суд решал спор в пользу человека с хорошей репутацией, не желая поддерживать «лодыря» или «пьяницу».
Народное правовое сознание представало в ещё более неприглядном виде, когда сельчане отбрасывали все судебные процедуры и брали закон в свои руки. Такие самосуды происходили, когда крестьяне опасались, что суд может не оценить преступление столь серьёзно, сколь оно заслуживает, или вынести приговор, способный повредить интересам всей общины. Так случалось при мелкой краже: безнаказанность поощряла бы вора на дальнейшие злодеяния, но формальное наказание сказалось бы на его семье. С этой целью вора просто заставляли пройти ритуал унижения: например, обнажённым проводили по улице, а жители деревни бросали в него грязь или били палкой, и всё это сопровождалось «музыкой» на сковородках и чугунках. После подобной процедуры жертва должна была угостить всех водкой в знак примирения и возвращения в общину. На этом дело кончалось. Такая процедура служила предупреждением другим и в то же время укрепляла солидарность деревни, не причиняя никому серьёзного физического и экономического ущерба.
Однако в случае повторения проступка или совершения более серьёзного реакция односельчан могла быть гораздо суровее, чем решение официального суда. Нераскаявшиеся, закоренелые преступники представляли опасность для всех. С ними поступали соответственно: изгоняли из деревни, а то и убивали. Особую ненависть вызывали конокрады. Не все крестьяне могли приобрести коня, а те, у кого он был, полагались на него, как на главную опору в
