Александр Пыжиков - Питер - Москва. Схватка за Россию
«Я слышал, что появляются люди, которые осмеливаются выражать мне недоверие... я предупреждаю тех, кто так говорит, что не позволю не доверять себе и не допущу, чтобы в моем лице оскорблялась вся русская демократия».
А в заключение добавил, что никуда не уйдет, пока не утвердит в России демократическую республику. В итоге его под овацию на руках вынесли из зала[938]. Такой восторженный прием обезоружил противников: им осталось лишь недоумевать относительно апелляции Керенского к массам через голову исполкома. Как заметил В.О. Богданов:
«этот метод нежелательный, не в наших и не в его интересах... нужно считаться с нами»[939].
Но Керенский уверял, что всегда надеялся на поддержку Совета, просто не мог участвовать в его длинных заседаниях:
«А то можно проворонить важное»[940].
Важное Керенский действительно не «проворонил»: отныне он стал более плотно взаимодействовать с исполкомом. Например, их совместными усилиями в Минске 7-10 апреля 1917 года был проведен съезд Западного фронта. Лидеры Петроградского совета – Чхеидзе, Церетели, Скобелев, Гвоздев – посетили Минск, сумев взять под контроль это крупное армейское мероприятие. Под пение «Отречемся от старого мира...» Скобелев говорил о том, как «революция дезинфицирует мозги офицерам», и призывал их к единению с солдатами на новых демократических принципах[941]. Уточним, что данный съезд прошел в пику гучковской инициативе по организации другого воинского съезда, в Москве. Там, в отличие от минского форума, захваченного советскими деятелями, планировались совсем иные решения по широкому кругу военных вопросов; оказать поддержку министру обещал нарождающийся Союз офицеров. Но Петроградский исполком совместно с Керенским сумел воспрепятствовать московскому съезду, признав его проведение излишним[942].
Интересы Керенского совпали с чаяниями советских деятелей, желавших выдавить из правительства Гучкова. С другой стороны, «звездная палата» была вынуждена считаться с растущей популярностью Керенского, а потому демонстрировала единение с ним. Ф. Степун тонко заметил, что, по мере того как исполком «обретал власть над самим собой и Советом, он терял всякую власть над массами»[943]. Керенский постепенно приобретал статус народного трибуна, кумира масс. Недолгое противостояние с «империалистическими» министрами, как в те дни называли Гучкова и Милюкова, завершилось блистательной победой Керенского, что символизировало победу молодых сил над старой политической традицией.
Отставка Гучкова и Милюкова открывала новые политические горизонты не только перед министром юстиции, но и перед «звездной палатой». Однако если Керенский, подогреваемый группой «младотурков», стремился к властным вершинам, то советские лидеры с немалыми сомнениями вступали на правительственную ниву. Реальная ответственность представлялась менее приятной, нежели присмотр за властью со стороны. Поэтому решение о работе Совета в составе Временного правительства было принято не с первого раза. Результаты первоначального голосования были такими: 22 – за, 23 – против, 8 – воздержались[944]. Весьма примечательно, что уже на следующий день военные «младотурки» взяли на себя роль агитаторов, призывающих лидеров социалистических партий войти во власть. 30 апреля 1917 года группа офицеров во главе с Г.А. Якубовичем посетила исполком. Они выражали возмущение демонстративным уходом Гучкова, поскольку это могло вызвать отставку командующих отдельными фронтами, что было явно нежелательно. Единственным способом предотвратить разложение армии Якубович и офицеры считали укрепление власти посредством участия в правительстве советских представителей[945]; они пришли со специальной миссией: убедить социалистов сделать этот шаг. Именно этого с нетерпением ожидал их новый патрон. Вообще складывается ощущение, что если бы не стойкое желание Керенского, то члены «звездной палаты» вполне могли воздержаться от такого скорого вхождения в правительство. Прежний формат, в котором они добросовестно играли определенную роль, их, похоже, вполне устраивал. Не устраивало это Керенского и его военных соратников, продавливавших новую конструкцию власти, в рамках которой они собирались построить свое блистательное политическое будущее. С первых дней водворения Керенского в Военном и морском министерстве «младотурки» оккупировали там все ключевые посты. Помимо Керенского в правительство от социалистов вошли М.И. Скобелев (министр труда), В.М. Чернов (министр земледелия), А.В. Пешехонов (министр продовольствия), B.Н. Переверзев (министр юстиции), И.Г. Церетели (министр почт и телеграфа)[946].
В военной сфере происходило утверждение концепции солдата-гражданина, отношения которого с офицерами строятся не на механическом исполнении приказаний, а на солидарных началах. Эта концепция стала стержнем политики А.Ф. Керенского и его сподвижников. Все, кто не разделяли провозглашенных принципов, объявлялись не соответствующими духу революционного времени и должны были уступить место новым кадрам. В критической зоне сразу оказался Верховный главнокомандующий М.В. Алексеев, назначенный на этот пост при поддержке своего давнего соратника Гучкова. Совет относился к ставке с неизменным пренебрежением. Здесь постоянно напоминали: Алексеев, этот генерал:
«служивший старому режиму, забыл, что он не затем оставлен на посту Верховного главнокомандующего, чтобы противодействовать политике революционного правительства, а затем – и исключительно затем, – чтобы служить этому правительству, пока оно считает его полезным на данном посту»[947].
Алексеева откровенно игнорировал и новый министр. Керенский даже не считал нужным согласовывать с ним серьезные кадровые решения. Например, о назначении генерала Аверьянова военным комиссаром Закавказского фронта ставка узнала только из газет. Алексеев просил информировать о полномочиях нового комиссара по оперативному командованию армией[948], но на том этапе Керенскому, поймавшему мощный политический кураж, объяснения казались излишними. Его популярность, растущая не по дням, а по часам, представлялась более надежным инструментом в идейном обеспечении предстоящего наступления. Действительно, фигура молодого военного и морского министра вызывала в российском обществе небывалый ажиотаж. Так, в Петрограде его после выступления на Всероссийском крестьянском съезде под несмолкающие овации на руках несли от трибуны до автомобиля[949]. В Москве он также купался во всеобщем обожании. В Большом театре прошел аукцион по продаже его фотографий с автографами: за некоторые снимки было заплачено по несколько тысяч рублей[950]. Историки считают вполне правомерным говорить о культе личности Керенского, возникшем раньше культов Ленина, Троцкого, а позже и Сталина[951]. Казалось, сбылось предсказание М.В. Родзянко, сделанное им после аудиенции у Николая II в конце 1916 года: если император не назначит ответственное перед думой правительство, то придется выпускать на улицу Керенского, и потом его не удержать[952].
Стремление нового министра и действовавшего в унисон с ним Совета перевести военное строительство на демократические рельсы вызывало неоднозначную реакцию в армейской среде, и прежде всего у офицерского корпуса. Часть его стала откровенно ориентироваться на перемены, получавшие явную поддержку со стороны министерства. Эти офицеры начали «заигрывать с солдатами... и строить свое преуспевание на показной революционности»[953]. Кстати, образец такого преуспевания демонстрировал не кто иной, как генерал А.А. Брусилов; он единственный из командующих фронтами благожелательно отнесся к новшествам, внесенным революцией в военную субординацию[954]. Но многие были недовольны подчеркнуто политическим характером этих порядков. В концентрированном виде ситуация проявилась на съезде Союза офицеров в мае 1917 года. Этот представительный форум (более 700 делегатов), состоявшийся непосредственно в ставке, в Могилеве, стал знаковым событием в политической жизни страны. Сюда съехались представители иностранных армий (Франции, Италии, Сербии), присутствовали посол США Фрэнсис и бельгийский министр Вандервельте. На съезде выступили Верховный главнокомандующий М.В. Алексеев, бывший глава Министерства иностранных дел П.Н. Милюков, А.И. Шингарев, Ф.И. Родичев[955]. От Государственной думы к собравшимся обратился С.И. Шидловский; он посетовал на уменьшение роли Временного комитета Думы, добавив: но только не на этом съезде. Здесь хорошо помнят, подчеркнул он, значение Думы, оказавшейся в первые дни революции подлинным организующим центром. Выступление Шидловского встретили бурными овациями[956]. От Совета рабочих депутатов съезд приветствовали Ю.М. Стеклов и И.Г. Церетели; последний произнес свою, ставшую уже «фирменной», примирительную речь. Надо сказать, что советские лидеры без особого энтузиазма отнеслись к проведению офицерского собрания. Но препятствовать ему, как это было с гучковской инициативой в апреле, не стали: ведь теперь съезд с полным правом мог посетить Керенский, обретший в правительстве новый статус. Так и случилось: в ходе длительной поездки по фронту новый военный министр заглянул и на съезд. В своей речи он снова обыгрывал любимую тему о декабристах-революционерах, с которых следует брать пример, рассуждал о равенстве прав солдата и офицера и т. д.[957]
