Анатолий Вассерман - Скелеты в шкафу истории
В 1942-м советские войска уже начали постигать технологию прорыва укреплений, освоенную немцами ещё в Первой мировой войне. Немецкая пехота (со штатными артиллерией и сапёрами) в мае 1940-го за двое суток пробила брешь в северном – арденнском – фланге лучшей в мире фортификационной системы – линии Мажино. Мы такими успехами похвастать не могли, но в феврале того же 1940-го управились с довольно серьёзной по тому времени линией Маннергейма, как только отказались от шапкозакидательства и собрали уставную концентрацию живой силы и техники. Поэтому и не могли немцы ограничиться укреплением ржевских позиций, а были вынуждены держать изрядный подвижный резерв и пополнять его после каждого нашего наступления.
Советское командование не могло отказаться от регулярных – по мере накопления свежих сил и боеприпасов – атак укреплённой линии. Если бы немцы убедились в нашей пассивности на ржевском фронте – немедленно отвели бы подвижные части под Смоленск, а оттуда по рокадным дорогам перебросили к Ленинграду или Сталинграду. Нарушение неустойчивого равновесия на одном из этих ключевых участков привело бы к падению не только самого города, но и громадной части фронта. А значит, неизбежно оборачивалось жертвами, многократно превосходящими все наши потери под Ржевом.
Удержала немцев от такого манёвра только угроза нашего удара вдогонку отступающим войскам с их разгромом на марше. Но не только поэтому мы не могли перебросить – ни к Ленинграду, ни к Сталинграду – собственные войска, сконцентрированные под Ржевом. Немцы уже не раз доказали своё умение нащупать малейшую слабину в боевых порядках противника, вклинить в неё подвижные части (а под Ржевом их хватало) и развить наступление. От Ржева до Москвы достаточно близко, чтобы немцы могли повторить попытку, сорвавшуюся в ноябре – декабре 1941-го. Поэтому нам надо было держать под Ржевом силы, достаточные для парирования возможного немецкого наступления. С учётом достигнутого в 1942-м уровня военного искусства и подвижности обеих сторон для этого требовались силы, превосходящие германскую группировку в разы: мы – в отличие от немцев – могли просто не успеть вовремя перебросить усиление на угрожаемый участок.
По этой же причине нельзя было и оставлять ржевскую группировку наших войск в пассивной обороне. Даже годом позже – на Курской дуге, где концентрация обороняющихся войск была на порядок больше, чем наступающих – немцы прорвали южный фланг практически насквозь – до зоны ответственности Резервного фронта – и вынудили использовать в лобовом контрударе нашу танковую армию, предназначенную для будущего контрнаступления. Под Ржевом нам просто не хватило бы сил для создания плотности обороны, сопоставимой с Курской дугой. Атакуя же, мы вынуждали немцев концентрировать свои силы на угрожаемом направлении, тем самым лишая их возможности самостоятельного поиска мест, удобных для прорыва наших позиций.
При этом обе стороны прекрасно сознавали: сами по себе бои под Ржевом тупиковые – никаких задач, важных именно для этого региона, они не решают. Немцы, ещё в Первой мировой войне преизрядно намаявшись в «позиционном тупике» Западного фронта, вовсе не желали, как в ту пору, сжигать ресурсы в пассивной обороне. Наши военачальники столь печального опыта не накопили (Восточный для Германии фронт той войны заметно манёвреннее Западного, а уж Гражданская война в России вся состояла из сплошных манёвров), но по меньшей мере теоретически изучили «позиционный тупик» и сознавали бессмысленную кровопролитность непрерывной атаки подготовленных укреплений, за которыми собраны подвижные резервы. Но структура коммуникаций не оставляла ни нам, ни немцам в центральной части фронта иного выбора.
Разумеется, на этом стратегическом фоне было и немало тактических ошибок. Причём мы – вследствие меньшего опыта боевых действий – ошибались чаще. Только к концу 1942-го – под Сталинградом – мы впервые провели эффективную операцию на окружение противника, и весной 1943-го немцы очистили Ржев под угрозой такого же окружения. Но само по себе стремление драться под Ржевом в 1942-м, на мой взгляд, совершенно неизбежно и поэтому оправдано как «деяние, совершённое в состоянии крайней необходимости». Как приложение хотел бы процитировать отрывок из стихотворения Александра Трифоновича Твардовского «Я убит подо Ржевом»:
Я убит подо Ржевом,В безымённом болоте,В пятой роте, на левом,При жестоком налёте.Я не слышал разрыва,Я не видел той вспышки, —Точно в пропасть с обрыва —И ни дна ни покрышки.И во всём этом мире,До конца его дней,Ни петлички, ни лычкиС гимнастёрки моей.Я – где корни слепыеИщут корма во тьме;Я – где с облачком пылиХодит рожь на холме;Я – где крик петушиныйНа заре по росе;Я – где ваши машиныВоздух рвут на шоссе;Где травинку к травинкеРечка травы прядёт, —Там, куда на поминкиДаже мать не придёт.Подсчитайте, живые,Сколько сроку назадБыл на фронте впервыеНазван вдруг Сталинград.Фронт горел, не стихая,Как на теле рубец.Я убит и не знаю,Наш ли Ржев наконец?Удержались ли нашиТам, на Среднем Дону?..Этот месяц был страшен,Было всё на кону.Неужели до осениБыл за ним уже ДонИ хотя бы колёсамиК Волге вырвался он?Нет, неправда. ЗадачиТой не выиграл враг!Нет же, нет! А иначеДаже мёртвому – как?И у мёртвых, безгласных,Есть отрада одна:Мы за родину пали,Но она – спасена.Наши очи померкли,Пламень сердца погас,На земле на поверкеВыкликают не нас.
Суворовская логистика
[114]
Один из главных секретов непобедимости легендарного Александра Васильевича Суворова известен всем нам с детства. Его чудо-богатыри маршировали так быстро, что один из них на вопрос любимого полководца «Далеко ли до Луны?» бодро отрапортовал: «Два суворовских перехода!»
Воины под командованием Суворова обрушивались на противника как снег на голову. Заставали его врасплох. Не давали времени на перегруппировку. И своей немыслимой скоростью сокрушали его так же легко, как пушечное ядро сносит хилый заборчик.
Хрестоматийный пример – битва у реки Рымник.
Сто тысяч турок – в трёх укреплённых лагерях. Если противник атакует один из них, войска из остальных тут же придут на подмогу – и осаждающий сам окажется осаждённым.
Двадцатипятитысячная армия Суворова не только захватила каждый лагерь за считаные часы вместо предполагаемых фортификаторами нескольких дней. Она ещё и прошла от лагеря к лагерю быстрее турецких гонцов. Турки в каждом из лагерей просто не знали, что им нужно готовиться к обороне – оттого их и захватывали так скоропостижно.
Не зря Суворов удостоился титула графа Рымникского.
Отчего же его войска двигались настолько быстрее прочих?
Немало значила выучка. Суворов даже составил – и издал за свой счёт для всех подчинённых ему офицеров – брошюру с подробной инструкцией по технологии воинского обучения (а заодно – и по правилам личной гигиены, обустройству лагерей и прочим подробностям армейского быта). И заслуженно назвал её «Наука побеждать».
Но не только ветераны, превзошедшие сию науку во всех подробностях, славились суворовскими переходами. Подкрепления, приходившие по ходу кампаний, и даже новобранцы под водительством Суворова практически не отставали от мужей, закалённых во множестве битв.
А при Рымнике у Суворова было всего семь тысяч русских воинов. Остальные восемнадцать тысяч – австрийцы. Общий враг – Турция – сплотил две конкурирующие империи, а принц Кобург имел достаточно опыта и благоразумия, чтобы вверить командование более опытному коллеге, хотя его собственные войска были куда многочисленнее.
Часть манёвров союзники провели раздельно: пока Суворов громил двенадцать тысяч турок у деревни Тыргу-Кукули, Кобург шёл к лесу Крынгу-Мейлор. Но объединившись у леса и разбив там сорок тысяч турецких конников, союзники двигались к местечку Мартинешти уже вместе – с суворовской скоростью.
Австрийские войска всегда были прекрасно обучены: проблемы, красочно описанные Гашеком, возникли куда позже. Но всё же до Рымника они никогда не ходили так быстро. И времени на их переподготовку у Суворова не было: на выручку Кобургу он пришёл, когда до турецкой атаки оставались в лучшем случае сутки, и вынужден был опережать турок.
Быстроту суворовских войск обеспечила логистика – искусство организации снабжения.
До Суворова войска двигались, пока не проголодаются до уровня, ощутимо угрожающего боеспособности. Тогда становились на привал и затевали приготовление пищи. По возможности – горячей. Она и насыщает лучше, и гигиенически безопаснее: в доконсервную эпоху на сухой паёк годились лишь немногие (и далеко не самые удобоваримые) продукты – даже столь специфические находки, как легендарная запорожская саламата (каша из гречневой муки с салом, уваренная до консистенции лепёшек), в жару были скоропортящимися.
