Сергей Сергеев-Ценский - Обреченные на гибель
Ваня положил свою руку на его колено и засмеялся тихо, но так густо, что обернулись в их сторону бородатый больной и девочка в школьной шапочке, и еще другой больной с перевязанной головою, неизвестно — молодой или старый.
Наталье Львовне почему-то стало очень неловко за Ваню, а Илья будто не тогда, десятью минутами раньше, а вот именно только теперь ее обидел.
— Я не вижу в нем этого большого спокойствия, о котором вы мне говорили! — сказала она Ване, так как будто и не было рядом Ильи, и глаза у нее стали теряющие, такие глаза, как у тех, кто смотрит за улетающим, утопающим в серых тучах осенних треугольником журавлей.
Ваня только поднял на нее мясистые редковолосые брови, а Илья как будто не расслышал, что она сказала, и продолжал о своем:
— Это у меня было очень хорошо продумано и рассчитано, но время потеряно, — и конец!.. Дядя мой поехал один, но у него, я уверен, ничего не выйдет, — в пустой след!..
— Ну что ж, — придумаешь на досуге другой проект, — глядя на него пристально, сказала Наталья Львовна.
Илья встретился с нею глазами, засунул за пояс руки и сказал Ване с виду спокойно:
— Я пролежу тут еще, должно быть, дней десять… Если приедешь ко мне еще раз, буду рад, только… без провожатых, пожалуйста… Поговорим, я буду рад, — только… приезжай один!
Ваня понял, что теперь лучше уйти, и поднялся, зарокотав:
— Ну, поправляйся… да… Я и не спросил тебя, как ты ранен… Хорошо, что неопасно… Поправляйся!
И протянул ему руку.
— Время для посетителей тут от двух до четырех, — ты знаешь?.. Можешь когда угодно, — очень твердо сказал Илья, — только, пожалуйста, один.
Ваня сделал было шаг от койки Ильи, понимающе наклонив голову и давая место проститься Наталье Львовне, но она не поднялась с табурета, она сидела, перебирая сумочку, и глядела на Илью в упор, и углы губ у нее начали слабо дергаться.
— Идемте, Наталья Львовна! — попросил Ваня и осторожно, как к очень хрупкой вещи, прикоснулся к ней.
— До свиданья!.. Прошу меня извинить, ежели я лягу, — сказал Илья, и действительно неторопливо и не совсем свободно лег на койку.
— Да… Он устал, конечно… Идемте, Наталья Львовна! — несколько нажал на ее плечо Ваня, но она сказала тихо:
— И это все, Илья?
Илья тем временем сбросил туфли и завернулся в одеяло, подтянув его к самому подбородку, и закрыл глаза.
— Идемте же, Наталья Львовна! — в третий раз сказал Ваня, просунув пальцы к локтю ее руки.
Он покраснел, он даже чуть потянул кверху этот локоть, но она сказала тихо:
— Вы идите, а я еще посижу.
— Здесь больница, а не театр!.. — поднял голову Илья. — Уведи ее, Ваня, ради бога!
Обхватив Наталью Львовну за прижатые локти сзади, Ваня решительно поднял ее с табурета, как подымают маленьких детей, а Илья укрылся с головою одеялом.
Был момент, когда совершенно потемнело в глазах Натальи Львовны, и она упала бы, если бы не держал ее под руку Ваня, а когда момент этот прошел и она вышла рядом с Ваней из палаты, то в коридоре ей пришлось сесть от слабости и перебоев сердца на белый диван.
— Экая вещь! — тихо басил над нею Ваня. — Может быть, воды?
Минуты две очень нехорошо билось сердце, но, оправившись, сказала Наталья Львовна то, чего не понял Ваня:
— Мой вам совет: никогда не бейте розовых лампадок.
Лицо ее было очень какое-то серое, даже глаза из черных стали сизыми, так что испугался Ваня, но она сама пошла к выходной двери и потом на лестнице и на дворе по желтым ракушкам уверенно ставила ноги.
На извозчике она спросила Ваню:
— Зачем ему пятьдесят тысяч… вашему другу?
— Его дело… не знаю, — ответил Ваня, а подумав, сказал: — На мелкие расходы, должно быть.
— Конечно… Куда же еще такую мелочь, если… большие планы!.. А что такое его большие планы?
— Ну почему же я знаю!
— Он вам говорил ведь?
— Неопределенное все очень…
— Вы не хотите сказать!
— Неопределенно все… Боюсь напутать…
— Ну, хорошо… Демидов, Крупп — это все пушки… Нелепо и странно… И скучно… И мне не нужно совсем…
Ваня пожал плечом, и успели проехать два-три квартала, пока снова заговорила Наталья Львовна:
— Не понимаю, что это!.. Илья и пушки!.. Что он — артиллерист, что ли?
— И Демидов артиллеристом не был, — отозвался Ваня. — Но вы только представьте: идет вперед человечество, и что впереди его? — Пушка… Однако нужно же идти вперед, а не назад… Приятнее идти вперед… Вот почему, если большие планы…
— То в них завернута пушка?.. Большие планы!.. Илья и… пушки!..
И она вдруг засмеялась неудержимо, чем очень обеспокоила Ваню.
Однако, пересилив себя, она зажалась в угол фаэтона под поднятый верх, и так сидела остальную дорогу молча.
Когда же доехали до гостиницы "Бристоль", подавая на прощанье руку Ване, сказала Наталья Львовна:
— Ему большие планы, — я не хочу их знать, — что-то скучное и… длинное, наверно… А вот сцену он бросил по причине… по причине мне более понятной… Не было у него настоящего большого таланта, у вашего друга, — не было, и все он хотел, чтобы вот так сразу ни с того ни с сего появился талант, но тут хотеть мало… Это — не пушки!.. До свиданья, мой дорогой!
Она не заметила даже, как сказала по-актерски "мой дорогой", но Ваня отметил это.
И когда Алексей Иваныч, случайно стоявший у окна, когда он вернулся домой, бросился к нему на двор узнать, как здоровье Ильи, Ваня сказал ему, приглядевшись:
— Да он-то ничего… бодр… А вот ваша знакомая, — та мне показалась гораздо хуже…
— Как хуже?.. Что это вы сказали?.. Почему хуже? — растерялся Алексей Иваныч.
— Ничего, ничего… Вот какой вы беспокойный!.. Рикошет, просто, от ваших выстрелов… только и всего…
— Вы меня осуждаете? Скажите!.. — вспомнил Алексей Иваныч, что этот дюжий художник дружен с Ильей.
— Ну, какой же я вам судья! Что вы! — улыбнулся Ваня. — Дело ваше.
И поднялся к себе наверх.
А в гостинице "Бристоль", в своем номере, Наталья Львовна так же, как и Илья, легла в постель и натянула на себя одеяло.
Так она пролежала до вечера, пока не услышала за стеною шагов пришедшего Макухина.
На ее стук в стену он пришел, как всегда, встревожился, что она больна, сел около, и долго было так:
За окнами номера внизу на улице визжал и звенел трамвай, мерно били о камни лошадиные подковы, стоял предночной гул городского центра, а перед Натальей Львовной торчала чужая ей рыжеволосая, тугая, простонародного склада, плотная, освещенная снаружи электричеством, а изнутри парой сметливых серых глаз голова Макухина.
— Федор Петрович, — сказала, наконец, с видным усилием Наталья Львовна. — А что, пятьдесят тысяч — это большая для нас с вами сумма или не очень?
Макухин покачал золотой головой:
— Цены деньгам не знаете, — э-эх!.. Пятьдесят тысяч — это капитал, а не сумма!
— Значит, у нас его нет, этого капитала?
— Пока что — нет!
— Надо, чтобы был!
Тут Наталья Львовна сбросила одеяло и встала.
— Человеку ведь не позвонишь, чтобы принес, — попробовал улыбнуться Макухин.
— Мы будем работать, и чтобы он был!
Очень значительно это было сказано, и очень серьезно было у нее лицо, так что даже Макухин повеселел.
— Неужто?.. — И глаза у него зарозовели. — Я говорил ведь, что большие дела будем делать с вами!.. Поэтому, значит, я угадал!
— Ну уж, — пятьдесят тысяч, разве это большие дела? — вздернула она головой презрительно, и вдруг совсем иным, деловым тоном: — Камень ваш это, собственно, что такое?.. Как, куда и зачем?.. Бойкое дело?
— Какая же может быть в камню бойкость?.. Дело, известно, тихое… Камень — не ситец… Износу ему нет, камню… Ходу с ним мало, с камнем… И надоел он уж мне, признаться сказать, этот камень: очень уж в нем вес большой!
— Хорошо, бросим камень, — быстро решила она. — И что же мы будем делать?
— Завод какой в аренду взять можем… или имение… Эх!.. Мне главное, чтобы я знал, зачем это… а один я не знаю, вот где беда!.. Одному много ли нужно?.. Я не то чтобы ленив, ну, а все ж таки… кнут и мне не мешает… напоминание…
— Значит, я буду кнут?
— Напоминание, а не то что кнут!.. Вдвоем дело делать или же одному? — большая разница!.. Сам себе кто может поверить?.. Нет такого человека, кроме как сумасшедший какой… А другой скажет тебе, ты и веришь.
— Име-ние… что ж… Это ничего… Поля летом, — это красиво…
Наталья Львовна просто думала вслух, глядя в угол по-за спиной Макухина, но он, услышав это, встал со стула, надавил кнопку звонка — два раза, коридорному — и сказал радостно:
— Ну вот, — я вам на выбор представил: имение или завод?.. А вы мне со своей стороны: имение… Об заводе совсем молчок… Значит, и я уж теперь должен думать: имение! Мне ведь все равно, в какую сторону думать, — лишь бы дело… И вышло на проверку, что и мне, мужику, имение больше, конечно, под масть… Имение для меня гораздо лестней… Лошадей заведем хороших… выезд…
