Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)
Снял свою шапку Игнатий, поклонился на все четыре стороны, помолился, обратив лицо к сельскому храму, и стал спускаться с холма по извилистой тропинке вниз.
В деревне он заночевал, а затем по дороге, которую ему указали крестьяне, двинулся в дальнейший путь. Его обеспокоила весть, которую ему поведали в деревне, будто царь убил своего сына, а после того тронулся умом, что государством правят бояре, а от сего великие раздоры идут в Москве.
Крестьяне говорили, что рассказал это один монах, пробиравшийся к польскому рубежу из Новгорода.
Одно его смущало, - что рассказывал это мужикам новгородский монах. В Новгороде духовенство ненавидело царя, да и вообще все духовенство на Руси не жалует царя своим благоволением. Они не могут простить ему, что на последнем церковном соборе царь посягнул на отчуждение у них в пользу мелких, бедных дворян - церковных земель. Царь говорил тогда: "Вы покупаете и продаете души нашего народа. Вы ведете жизнь праздную, утопаете в удовольствиях и наслаждениях, дозволяете себе ужаснейшие грехи, вымогательства, взяточничество. Ваша жизнь изобилует кровавыми грехами: грабительством, обжорством, праздностью, содомским грехом..." Игнатий знал, как после этого собора попы и монахи обозлились на царя, мешали даже его женитьбе.
Игнатий постарался отогнать от себя мрачные мысли о царе. Он наслаждался смолистым, священным бальзамом, входившим в грудь запахом сосен русского хвойного бора; чувствовал себя как дома в этих лабиринтах узких, окаймленных прямехонькими стволами сосен проселков; радовался щебетанью лесных пичужек, стуку дятлов, кукованью кукушек... Все это, давно знакомое, знакомое с самого детства, теперь зеленело и звучало по-новому для Игнатия, проникнутого неизреченною любовью к родине, от которой он столько времени был насильно отторгнут, о которой столько времени тосковал во вражеской неволе.
О пани Софии Каменской теперь было неприятно, тяжело вспоминать. Анна! Анна! Родная, ласковая девушка в его уме застилала теперь своею красотою всех красавиц иноземного царства. Прочь они все! Опять он увидит ее, свою единственную Анну!
При воспоминании о любимой девушке грудь ему стиснуло горячее нетерпение поскорее ее увидать. Он готов был пуститься бежать по дороге к Москве. Все вдруг озарилось в нем чувством безграничного счастья... Вот он, в обветшалой, изодранной в дебрях одежде, почти босой беглец из плена, никогда не испытывал такого довольства собой, такой сладкой гордости, да, он богаче всех богачей!.. В его душе величайшее в мире богатство любовь! Она окрашивает небо в мягкий розовый свет, темную чащу хвойного бора она осыпает красными, ярко-золотистыми, лиловыми, шелково-белыми цветами, источающими нежный запах, запах ее шеи, ее волос. Вот какова его любовь! Не удивляйтесь же, люди, что он в своем рубище горд своим счастьем, что он презирает богатую пани Каменскую, что он считает ее глупою, коли она возомнила затмить своею красотою красоту Анны... Несчастная!
"Игнатий, прибавь еще шагу! Торопись, она ждет тебя!"
Ему кажется, что эти слова ему нашептывают со всех сторон какие-то невидимые добрые духи.
И он ускоряет свой ход по дороге к горячо любимой Москве.
Ермак и его есаул Иван Кольцо, разбив войско татарского царя Кучума, овладели на берегу Иртыша главным городом татарского царства - Сибирью. Кучумово войско билось стойко, отчаянно, Ермак одержал большую победу, выполнив наказ Строгановых, которые перед походом сказали ему:
- Иди, очисти землю Сибирскую и выгони безбожного салтана Кучума!
Начав поход 1 сентября в ладьях, нагруженных легкими пушками и "семипядными" пищалями, съестными припасами и снарядами, казаки к 26 октября с боями подошли к столице Кучумова царства и утвердились в ней.
На самом высоком берегу Иртыша раскинулся город Сибирь, укрепленный с одной стороны крутизной, глубоким оврагом, с другой - тройным валом и рвом. Не легко было овладеть им, но лихие казацкие воины, не щадя своей жизни, взяли его и угнали далеко в тайгу Кучумово войско и самого его царя Кучума.
Богатая добыча досталась казакам: золото, серебро, азиатские парчи, драгоценные камни, меха... Все это Ермак разделил поровну между своими воинами.
Ермак был не только храбрым вождем, но и добрым, разумным воеводою; он сумел снискать любовь и доверие к себе мирных жителей, татар и остяков. Его воины не смели обижать местных людей.
Летописец тех времен писал: "Ермаковы казаки в Сибирской столице вели жизнь целомудренную, молились и сражались".
Смелый и мужественный племянник царя Кучума, Маметкул, по ночам нападал на лагерь Ермака. Казакам приходилось все время быть настороже, всегда быть готовыми к отражению вражеских набегов. Но и тут не посчастливилось Кучуму, все еще надеявшемуся отбить свою столицу у Ермака. В одном из боев царевич Маметкул попал в плен к казакам.
Победа осталась на стороне Ермака полная. Уже ничто не могло помешать ему чувствовать себя хозяином в Сибири. Но он понимал, что с горсточкой казаков ему все же не удержать завоеванных земель.
Ермак послал Строгановым грамоту, а в ней говорилось, что, де, "бог помог ему, Ермаку, одолеть салтана, взять его столицу, землю и царевича, а с народа - присягу в верности".
Ермак написал грамоту царю, что "его бедные, опальные казаки, угрызаемые совестью, исполненные раскаянья, шли на смерть и присоединили знаменитую державу к Руси, во имя Христа и великого государя, на веки веков, доколе всевышний благоволит стоять миру".
Ермак писал, что он ждет указа государя и присылки им воевод, которым он, Ермак, и сдаст царство Сибирское. Он уверял царя, что казаки готовы к новым подвигам, готовы умереть за царя и родину на поле битвы или на плахе, как будет угодно ему, государю, и богу.
С этою грамотою поехал в Москву вместе со Строгановым Иван Кольцо.
Царь милостиво принял обоих. Атаман Кольцо с товарищами бил челом царю Ивану Васильевичу царством Сибирским. Он поднес царю подарки Ермака: шестьдесят сороков соболей, двадцать черных лисиц и пятьдесят бобров.
Площади и улицы Кремля и посадов наполнились народом. Церковный благовест потек над Москвой, бирючи в нарядных, расшитых серебром кафтанах разъезжали на конях по площадям и провозглашали весть о присоединении к Московскому государству великого Сибирского царства.
Во дворце шел пир в честь приехавших в Москву Строганова и послов Ермака.
Государь допустил Ивана Кольцо к своей руке; пожаловал ему и его товарищам денежную награду, подарки сукнами, камками.
Иван Васильевич велел отправить Ермаку помощь. В поход выступило пятьсот хорошо вооруженных стрельцов под началом воеводы Семена Волховского.
Иван Кольцо привез Ермаку в город Сибирь царские подарки: две брони, серебряный кубок и шубу с собственных царских плеч, - честь, которую никому никогда не оказывал царь.
В царской грамоте казакам были объявлены вечное забвенье их старых вин и вечная благодарность им отечества за важную, оказанную государству, услугу. В грамоте царь назвал Ермака "Князем Сибирским", а не атаманом, велел ему распоряжаться и начальствовать, как было дотоле, чтобы утвердить порядок в земле и верховную государя власть над нею.
Иван Васильевич стал бодрее, воспрянул духом после присоединения Сибири. В беседе с Борисом Годуновым он сказал:
- Могу радоваться тому случаю, но не похваляться. Разбойники, мужики оказались дальновиднее меня и моих бояр. Пока мы сдавали города на Западе, они шагнули на Восток. Они облегчили тяготу моих неудач. Хвала им! Сие дерзание мужиков говорит о силе их, о непокорливости, о бесстрашии... Они могут быть победителями.
Царь вдруг остановился, задумался.
- Видишь? Можно ли того было ждать? Тысячи людей под началом моих воевод делали меньше горсти беглой вольницы. А это знак! Ох, Борис, мало мы знаем черный народ! Всю ночь думал я о том, - что будет дальше? Не дано нам многое понимать... Ведь и они о родине...
Задумался и Борис Годунов.
- Великий государь, - заговорил он, - то и я думаю. Черный люд непонятен. Разбойниками, татью величаем мы беглых холопов, что прячутся по лесам и грабят князей и купцов на больших дорогах... Мы почитаем их пропащими людьми, неспособными думать о благе государства, но, как видится, у них есть мысль, разум, есть воля...
На лице царя застыло выражение недоумения.
- Мысль, говоришь?.. Воля?.. - повторил он.
А через некоторое время с негодованием воскликнул:
- Глупцы бояре, князи и дворяне!.. Им и невдомек, что их холопы люди! Да еще такие, как ты говоришь. Жутко, Борис! Мудрено.
Царь махнул рукой:
- Иди! Я не хочу, чтобы ты пугался...
Борис Годунов покраснел, низко поклонился и собрался уходить.
- Стой! - сказал ему вслед царь. - Моя жизнь недолга уж. А вам придется жить и дальше. Боюсь я за вас... Береги Феодора!
Борис ушел.
Царь долго смотрел в окно в глубокой задумчивости; покачал головой, вздохнул и пошел в свою опочивальню.
