М. Воробьев - Русская история. Часть I
Патриарх Гермоген уже тогда говорил о Михаиле Романове, сыне митрополита Ростовского Филарета (это тот самый Федор Никитич Романов, который во времена Бориса Годунова был сослан и пострижен в монахи с именем Филарет). Но в Кремль входят поляки, их приветствует боярство. Начинается самый отвратительный период управления страной, который называется «периодом семибоярщины». Несколько бояр и близких к ним людей воображают, что они могут править страной, при этом хорошо понимая, что им никто не собирается подчиняться.
Срочно вырабатывается план: подыскать подходящего монарха, который бы царствовал, но не правил. И вот в эти высокоодаренные головы входит мысль о том, что надо пригласить на московский престол сына польского короля Сигизмунда — Владислава. Сигизмунд был не поляк, он был швед. Его самого когда-то выгнали из Швеции, но он сумел устроить так, чтобы его избрали на польский престол. Чтобы понравиться полякам, он поощрял изо всех сил и униатов, и иезуитов, и фанатиков. И вот его сына Владислава прочат в московские цари. Конечно, прежде он должен был принять Православие — это очевидно. Конечно, он не должен никого казнить, наказывать, возвышать — все будут делать бояре.
Поляки сидят в центре Москвы, в Кремле, вместе с боярами; Смоленск с 1609 года осажден поляками, которые нарушили всякие перемирия. Там постоянно находится русское посольство с митрополитом Филаретом, которое пытается что-то делать. А здесь анархия. Казаки и ляпуновское ополчение пытаются поляков выкурить из Москвы, но поляки сжигают всю Москву, кроме Кремля, чтобы легче было обороняться. В боях в Китай-городе был тяжело ранен участник ополчения князь Дмитрий Пожарский. Прокопий Ляпунов вскоре будет убит казаками — они не простят ему желания навести порядок в стране, казаки порядка не желают. Он будет вызван на казачий круг и зверски убит. И все — конкурентов уже нет, нет инициативных людей.
И в этот момент наступает час патриарха Гермогена. Он находится сначала на положении полуарестованного, не может выйти из Кремля, но ему еще дают служить в Успенском соборе. Потом режим его содержания все ужесточается, и наконец его просто заточают в подвалах Чудова монастыря. Но и в то время, когда он еще мог свободно служить, и в то время, когда он уже заточен, он находит способы рассылать грамоты по русским городам, где пишет следующее: казаки — изменники, никаких поляков на московском престоле, ни в коем случае не избирать сына Марины Мнишек от «тушинского вора». И вот фактически он один противостоит и «семибоярщине», которая хочет заставить его признать Владислава, и тем, кто присягал Владиславу, и тем, кто просто жаждет усиления анархии. И именно его голос, его мнение играют совершенно особую роль. После его грамот действительно начинается волна национального подъема по стране, и тогда земский староста Козьма Минин в Нижегородском соборе обращается с призывом собирать деньги на ополчение, на освобождение страны, Москвы от захватчиков, насильников, воров.
Отчасти всему этому помог сам Сигизмунд. Казалось бы, дело было сделано: Владиславу уже кое-кто даже присягал. Но ему в этот момент захотелось, чтобы не Владислава избрали на московский престол, а его, Сигизмунда. Как выяснилось в дальнейшим, кусок был чересчур велик. Такой умный, серьезный и одаренный человек, как гетман Жолкевский, победитель при Клушино, который сделал все, чтобы утвердить поляков в России и организовать избрание Владислава, как только получает соответствующую инструкцию своего короля, тут же слагает с себя все обязанности и уезжает в Польшу: он прекрасно понимает, что сделать уже ничего не удастся.
Продолжается осада Смоленска, и он будет взят поляками, когда уже фактически не останется в живых ни одного защитника и некому будет стоять на стенах, в проломах стен. И когда воевода Шеин попадет в плен, то поляки его начнут пытать, чтобы он объяснил, как это удалось так долго оборонять город.
Начинается второе ополчение, во главе которого встает Козьма Минин как организатор и Дмитрий Пожарский, которого уговорили возглавить ополчение как человека военного. Оно движется чрезвычайно медленно — мало денег. Ополченцы к тому же не регулярная армия, и когда они осенью 1612 года подходят к Москве, то патриарха Гермогена уже нет в живых, он умер в январе 1612 года от голода в заточении в Чудовом монастыре. Но уже для всех очевидна тщетность попыток и Владислава, и Сигизмунда; для всех уже очевидна предательская деятельность бояр.
И вот ополчение у стен Москвы, но в это время к Москве подходит обоз и небольшой отряд поляков гетмана Хаткевича. Дело в том, что первое ополчение держало поляков в осаде, и они там сильно {стр. 92} голодали. Начинается битва, она идет на территории современного Замоскворечья; ополчение не может разбить поляков, профессионалов; казаки, которые были вместе с ополчением, в бою не принимают участия, они пьянствуют в своем таборе. И вот тогда там появляется Авраамий Палицын, келарь Троице-Сергиевого монастыря. Что он говорил казакам, сказать трудно: сулил ли он им златые горы, или обещал отпустить им немалые грехи, или взывал к их национальным чувствам, или, наоборот, объяснял, что в польском обозе очень много добра (может быть, как раз последний довод сыграл решающую роль), — короче говоря, казаки неожиданно бросаются в битву, и поляки разбиты.
После этого все остальное — дело времени и техники. Очень быстро взят Китай-город, а дальше поляки вынуждены капитулировать в Кремле. Они двумя полками выходят из разных ворот. Один полк, вышедший на ту сторону, где его принимали казаки, пострадал больше: казаки в прямом смысле слова раздели поляков догола. Те, которые вышли к ополченцам, не пострадали, над ними смилостивились, потому что они были сильно голодны. Это стало ясно, когда ополченцы вошли в Кремль: они увидели еще кипевшие котлы, где варилась человечина. Поляки занимались уже не первый день каннибализмом. Кремль был превращен в гигантскую помойку, была расхищена вся казна, которая там находилась, все было расплавлено, изгажено, продано, пропито, проедено, были осквернены соборы, иконы, закопчены и загажены терема, дворцы, всюду валялись непохороненные тела. Вообще это был ужас. Вот так просвещенная Европа себя обычно и вела. И если в 1612 году европейцы поляки занимались каннибализмом, то через 200 лет нечто подобное проделали в Москве французы, когда в кремлевских соборах ставили лошадей, когда в алтарях наполеоновские просвещенные маршалы устраивали свои штабы, а в Успенском соборе стояла плавильная печь, где переплавлялось все, что было похоже на золото.
Итак, поляков выгнали, и сразу руководство ополчением рассылает по всем городам грамоты с требованием прибыть в Москву на собор, который должен подвести всему итоги. Этот собор действительно открывается в начале 1613 года, и всем очевидно, что собор должен не мешкая решить вопрос о новом московском царе, начав новый отсчет времени. Причем сразу становится ясно, что нельзя обсуждать вопрос о монархах, приглашенных со стороны, или о «воренке», сыне Марины Мнишек (судьба его была ужасна: его казнили, несмотря на то, что он был младенцем, так же, как казнили, естественно, и мать, и всех, кто был причастен к этой истории). Круг кандидатов сужается, и тогда какой-то донской казачий атаман и какой-то дворянин предлагают кандидатуру Михаила Романова. Скоро становится ясно, что эта кандидатура устраивает всех. Во-первых, на Михаила Романова неоднократно указывал еще патриарх Гермоген. Во-вторых, он ближайший родственник Ивана Грозного по линии его первой жены (царица Анастасия была Романова). В-третьих, он в свои 13–14 лет не участвовал ни в каких гнусностях Смутного времени и вообще ничем не запятнан. В-четвертых, его отец, митрополит Ростовский Филарет — первый и единственный кандидат на патриарший престол, и хотя он и находится в плену, но не век же ему там быть. И действительно, все эти факторы делают свое дело, и Михаил Романов избран царем. Но когда делегация собора прибывает в Кострому, то мать Михаила, инокиня Марфа, отказывается напутствовать сына на царство, и ее материнские чувства понять можно. Надо полагать, она объяснила боярам, что хорошо знает, как в Москве поступают с царями. Тем не менее, ее уговорили.
Остается добавить несколько слов о событии, о котором все у нас наслышаны, — об истории, связанной с Иваном Сусаниным. У нас долгое время считали, что это красивая легенда, Н. И. Костомаров даже написал целую работу, доказывая, что это миф. На самом деле мифа никакого не было. Под Костромой были вотчины Романовых. Когда в Москве стало известно, что избран новый царь, причем избран собором, стало очевидно, что будет установлен порядок, а раз так, придет конец бандам насильников и грабителей. У нас умели наводить порядок в те времена. И тогда какая-то банда отправляется под Кострому убивать кандидата в цари, — понятно, почему: чем больше беспорядка, тем больше разгульной свободы. Состояла ли эта банда из поляков, судить не берусь. Вероятнее всего, как раз поляков там было мало или не было совсем. Там была голытьба самого темного происхождения. И вот они, не найдя Михаила, напоролись на Сусанина, который вызвался проводить их, куда надо. И отвел. И погиб. И память об Иване Сусанине сохранилась в нашем народе. Опера Глинки называлась не «Иван Сусанин», а «Жизнь за царя». Сейчас это название ей вернули.
