Сергей Голицын - Записки уцелевшего (Часть 1)
После революции ежедневно он диктовал кому-либо из близких свои воспоминания. За несколько лет их набралось до трех тысяч страниц. Сейчас они хранятся в Ленинской библиотеке. Им нет цены. Потомки Осоргиных написали в Ленинскую библиотеку - просили им выслать фотокопию за энное количество долларов, однако получили отказ. Наверное, принцип "как бы чего не вышло" показался важнее дополнительной валюты.
Все Осоргины очень гордились, что в их роду была жившая в XVI веке прославленная русская святая Иулиания Осорьина. Поэтому одну из своих дочерей дядя Миша назвал Ульяной.
Он любил читать нравоучения юношам и девушкам: отводил их куда-нибудь в уголок и расспрашивал о поведении, о сомнениях, о романах и давал мудрые советы - как себя вести, как поступать. И я получал от него много хороших советов, но, к сожалению, не всегда им следовал. Он требовал, чтобы дальние родственники его жены, даже до пятого колена, звали бы его "дядя Миша" и на "ты".
Жили Осоргины тем, что давали уроки окрестным детям по всем предметам и, подобно моей сестре Соне, составляли таблицы по той же спасительной санитарной статистике. Кроме того, Осоргиным посылали из-за границы денежные переводы два их старших сына - бывшие белые офицеры и старшая дочь - жена моего крестного отца дяди Коли - Николая Сергеевича Лопухина.
Жена дяди Миши Осоргина - тетя Лиза, родная сестра философов Сергея и Евгения Николаевич Трубецких - была очень красива и породиста изжелта-белые волосы, тонкие черты лица, статная фигура; ходила она медленно, говорила медленно, с расстановкой, и казалась необыкновенно важной. Их дочь Ульяна, сокращенно Льяна, была замужем за пожилым Сергеем Дмитриевичем Самариным - ее троюродным дедом и родным дядей Юши Самарина. Жили они на Новинском бульваре, № 36 (№ 20), сзади погибшего впоследствии от бомбежки знаменитого гагаринского особняка. Они были очень счастливы, за шесть лет супружеской жизни у них народилось пятеро детей - мал мала меньше. Это их няня прославилась впоследствии как няня Светланы Сталиной. В 1929 году Сергей Дмитриевич умер, и вовремя. Такой чистой души человек, который не пошел служить Советской власти, наверное, кончил бы свою жизнь в иных местах. Его могила на Ваганьковском кладбище, как могилы многих и многих, о ком я пишу, теперь стерты с лица земли.
Две младшие дочери Осоргиных - Мария и Тоня упорно отвергали ухаживания тех молодых и не очень молодых людей, чье социальное происхождение оказывалось ниже их рода. А среди поклонников разборчивых невест были люди достойные, которые годами ездили на 17-ю версту, но безрезультатно, и в конце концов находили себе других, более покладистых подруг жизни. Так и остались обе сестры до конца жизни незамужними.
Мария была художницей, для себя рисовала цветы и силуэты своих близких. В комнате сестер одна стена была сплошь увешана этими силуэтами, в том числе и всех членов нашей семьи. Еще раньше, живя в Измалкове, Мария составила альбом карандашных портретов многих своих близких. Этот альбом - своего рода историческая ценность - попал за границу, затем сорок лет спустя вернулся на родину. За границей он мало интересовал родственников, а у нас мои сестры и я рассматривали его как реликвию, связанную со многими воспоминаниями. Для заработка Мария рисовала какие-то таблицы и диаграммы - заказанные ее поклонниками.
Тоня, с детства болезненная, учила окрестных детей, много читала, была умна. Между нею и мной возникла большая дружба, подолгу мы с нею разговаривали о литературе, об искусстве. На лето она нанималась в нэпманские семьи как воспитательница и куда-то уезжала.
Все Осоргины любили музыку! Тетя Лиза прекрасно играла на рояле. Постоянно к ним приезжали Артемий Раевский и муж его сестры Миша Леснов. Первый пел баритональным басом, второй - тенором. Как сейчас помню в их исполнении арии - сперва варяжского, затем индийского гостя. Миша пел обе арии Ленского, Артемий многие романсы, особенно ему удавалось "Гаснут дальней Альпухары золотистые края". И теперь, когда я слышу по радио эту серенаду, то всегда вспоминаю Артемия и думаю про себя: а ведь нашим знаменитостям по теплоте чувства далеко до милого и скромного будущего мученика.
В Артемия были влюблены обе его четвероюродные сестры - Мария и Тоня, но он, будучи их моложе, никак не отвечал им взаимностью и приезжал на 17-ю версту, чтобы попеть и поговорить по душам с дядей Мишей.
Приезжал к Осоргиным известный профессор микробиолог Барыкин. Был он до революции меньшевиком, отбывал ссылку, при Советской власти стал преуспевающим ученым. Мне бывало очень интересно слушать споры с ним дяди Миши. Один был глубоко философски религиозен, другой столь же глубоко философски атеист; первый горячился, а второй логически и спокойно доказывал свое. Споры эти никак не мешали им обоим уважать друг друга. А приезжал Барыкин на 17-ю версту как скрипач-любитель. Он играл на скрипке, тетя Лиза ему аккомпанировала на рояле. Исполнялись серьезные вещи - симфонии Бетховена, Шопен, Лист, не помню что еще. Все сидели и слушали не шелохнувшись, слушал и я, хотя в музыке мало что понимал. Последний поезд на Москву увозил Барыкина и других гостей. Он кончил печально. Для микробиологических опытов ему требовались обезьяны, но они стоили дорого. Ему предложили производить опыты над заключенными - он наотрез отказался. Его посадили, и что с ним дальше случилось - не знаю.
Все Осоргины были не просто религиозны, а глубочайше, непоколебимо верующие, притом без всякого ханжества. Они ходили в церковь села Лукина или в Троицу в Кречетниках на углу Новинского бульвара, которую разрушили одну из первых. Особенно религиозен был дядя Миша, с юных лет мечтавший стать священником и лишь в глубокой старости осуществивший свою мечту.
После лыжных прогулок, разгоряченные, в мокрой одежде, мы усаживались вокруг стола, с аппетитом поглощали лапшу, заправленную постным маслом, и жидкий пшенный кулеш, пили морковный чай с сахаром вприкуску.
А потом дядя Миша садился на свое место на мягком диване, и устанавливалась тишина. Он преподавал нам, подросткам, уроки Закона Божьего. А за такое тогда преследовали. Нас привлекала романтика конспирации. Дядя Миша говорил страстно, стараясь укрепить в нас веру в Бога, быть убежденно верующими.
Именно благодаря его урокам я хорошо знаю Старый и Новый Заветы, а когда бываю в картинных галереях, не только сам разбираюсь в полотнах на сюжеты из Библии и Евангелия, но и объясняю другим.
Самым главным, о чем думали, но почти не говорили между собой в семье Осоргиных, был томившийся в Бутырской тюрьме Георгий. Моя сестра Лина тесно сблизилась с их семьей на почве общего горя. Все они искренно полюбили ее.
Тоня, вернувшись с концерта Софроницкого, восторженно передавала свои впечатления, попутно чуть-чуть колола заочно того ее поклонника, который водил ее на концерт, опять переходила на рассказ о музыке и вдруг на минуту замолкала... Она вспоминала Георгия.
Дядя Миша играл в шахматы лучше меня и вдруг делал ошибочный ход... Я понимал, что он вспоминал Георгия.
Тетя Лиза рассказывала какие-то эпизоды из своего детства - и прерывала рассказ. Она вспоминала Георгия...
Моя сестра Лина очень переменилась. Была живой, подвижной, веселой стала серьезнее. Мысли о муже никогда не покидали ее, даже во время очередной болезни маленькой Мариночки, кумира и утешения их семьи...
И молитвы всех их, особенно жаркие у дяди Миши, сдержанно затаенные у тети Лизы, были прежде всего о Георгии, чтобы он вернулся... А воскресные свидания с ним продолжались.
5.
Неожиданно в "Рабочей газете" появилась заметка "Комбинации в комбинате", в которой доказывалось, что учреждение, где работал мой отец, существует неизвестно зачем, что объединение в одно целое самых различных предприятий - просто нелепо.
Да, покровитель этого пестрого комбината - товарищ Троцкий был выкинут из когорты вождей, и потому в комбинате начались сокращения.
Однажды отец пришел совсем растерянный. Его сократили, выдав выходное пособие за две недели вперед. Он собирался идти регистрироваться на биржу труда, однако у него было много знакомых, помнивших о его деятельности до революции, ценивших его прежние организаторские способности. Он получил сразу несколько предложений и выбрал Госплан СССР, отдел химии, которую раньше никогда не изучал, и занял должность опять-таки экономиста-плановика. Ходить ему стало ближе, чем раньше. Сие высокое учреждение, возглавлявшееся другом Ленина Кржижановским, помещалось в Китайгороде на Ильинке. И получать отец стал на два червонца больше - целых двести рублей.
Комбинат еще год кое-как существовал, потом был ликвидирован, а еще сколько-то времени спустя его директор Колегаев, как бывший эсер, был арестован и погиб; арестовали и некоторых его сотрудников.
Закрыли "Финансовую газету", где сотрудничал мой отец, но у него нашелся другой подсобный заработок: Владимир устроил его писать маленькие заметки во "Всемирный следопыт". Теперь его брат - Александр Владимирович Голицын вместо биржевых журналов стал ему посылать многокрасочные ежемесячники "Geographical Magazine", наполненные фотоснимками корреспондентов, путешествоваших по всему свету, кроме нашей страны.
