Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI— XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время - Сергей Федорович Платонов
Из правительственных городов первое место в Пермском крае безраздельно принадлежало Чердыни до самого исхода XVI века, до тех пор, пока старый путь в Сибирь, шедший через Чердынь, не был заменен более короткой дорогой, прошедшей от Соликамска прямо на Верхотурье, минуя Чердынь. С этой заменой роль передаточного пункта между Москвой и Сибирью перешла к Соликамску, а Чердынь осталась при старом своем значении – административного центра инородческой окраины. Оба эти городка были невелики. В Чердыни было около 300 тяглых дворов в 1579 году, и число это несколько уменьшилось (до 276) к 1623–1624 годам; в Соликамске считали 352 тяглых двора в 1579 году и 333 в 1623–1624 годах. Оба города имели цитадели – деревянные «города» небольшого размера, – и у обоих посады были защищены вторыми, внешними стенами – острогами. Третий город Пермской земли Кай был еще меньше: в нем число дворов не превышало 150 даже в исходе XVII века. Значение этого города состояло в том, что он находился на распутье дорог, шедших из Перми Великой на Двину и Москву, и был самым западным пунктом Пермской земли, чрез который она сообщалась с остальными государствами. Во владениях Строгановых в XVI веке выстроено было три городка, слывших под названием «слобод»: Канкор на Каме, уступленный владельцами Пыскорскому Спасскому монастырю, Орел (или Кергедан) на Каме же и Чусовая слобода на р. Чусовой. Если не ошибаемся, ни в одном из этих городков не было и сотни дворов. Трудно, конечно, определить степень населенности Пермского края в XVI веке, в то время когда русское население в нем едва оседало, но нельзя сомневаться, что населения там не было много. В 1579 году в Чердынском уезде переписано было 1218 дворов, в Соликамском всего 144 двора. Что было за Строгановыми в 1579 году, точно сказать нельзя, но в 1623–1624 годах за ними считалось 933 двора во всем Пермском крае; для времени на сорок лет ранее это число надобно уменьшить. Как бы ни были преуменьшены, сравнительно с действительностью, все эти цифры фискальных ведомостей, они говорят нам все-таки очень красноречиво о слабой населенности Перми Великой. Ни особенных богатств, ни торгового оживления, ни развитой производительности нам нечего искать на этой окраине. Солеварение, выделка кож, охота, кое-где землепашество, торговля с инородцами камскими, вычегодскими, печорскими – вот занятия пермского населения. Если в этом краю Строгановым удалось так скоро и прочно поставить сложное и богатое хозяйство, то причины этого не в сказочном богатстве захваченных ими в Великой Перми земель, а в старых источниках их экономической мощи, вообще еще мало исследованных. Дружина Ермака вряд ли бы выросла до 850 человек, если бы ее вербовали силами одних пермских строгановских вотчин. Она создана была на те же ранее скопленные средства, на которые содержалась и 1000 «казаков с пищалми», посланных Строгановыми в 1572 году на царскую службу против крымцев[5].
До сих пор мы изучали в Поморье главнейшие места торга и промысла и пути, соединявшие эти места между собой и с центром государства. Нельзя сомневаться в том, что за исключением разве Архангельского порта, все торгово-промышленные пункты в крае держались на местных промыслах и питали свой торг продуктами местной производительности. Эти продукты отличались значительным разнообразием и находили хороший сбыт и на внутренние рынки и за границу. Между ними главное место занимали меха, рыба и соль и далеко не главное – хлеб. По условиям климата и почвы, пашня и покос на севере не везде были возможны и почти нигде не были исключительным видом хозяйственного труда. Вот почему, как ни малолюден был московский север, как ни мало было на нем крупных торгово-промышленных поселений, он все-таки имел характер торгово-промышленного района сравнительно с московским земледельческим югом. Этим мы вовсе не хотим сказать, что в Поморье не было земледельческих хозяйств. Напротив, можно даже удивляться той настойчивости, с какой житель северного края держался за соху при самых дурных условиях земледельческого труда. Надобно только помнить, что этот земледельческий труд был для него, в большинстве случаев, хозяйственным подспорьем, а не основанием его хозяйства. При постоянных недородах и малоурожайности земледелие на севере оправдывалось только необходимостью: разобщенные между собой, удаленные от крупных рынков северные поселки не могли рассчитывать на правильный подвоз хлеба с юга, на возможность скорой и удобной мены на хлеб того товара, которым они бывали богаты. Так обстоятельства создавали жителю Поморья двойственную физиономию – промышленника и земледельца, пахаря и в то же время солевара, рыболова, зверолова и т. п. Чем далее на север, тем заметнее становился элемент промышленный; чем гуще было инородческое население, тем слабее была способность и наклонность к землепашеству.
В такой обстановке жизни и труда какая общественная организация господствовала в крае? Давно замечено, что на севере Московского государства не было того служилого землевладения, которое так характерно для западных, центральных и южных частей страны. Служилый вотчинник или помещик не был надобен на севере с его дорого обходившейся службой. Слишком много стоило бы правительству содержание помещика и его конной дворни в стороне, где из 10 лет только 4 было урожайных и где к тому же полевая конница не была пригодна, потому что враг или приходил на ладьях по морю и рекам, как «свейские» и «каянские немцы», или держался в лесах и топях, пустоша страну «изгоном», как делали инородцы на востоке. Против этих врагов нужна была крепостная ограда и пограничный сторожевой пост на укрепленной границе; а за укреплениями хорошо служил и пеший стрелец или пушкарь, содержание которого стоило немного, который получал весьма малый земельный надел,
