Александр Тюрин - Формула истории
В июле 1601 в Москве ездили на санях, с 1600 четыре года подряд летом ударяли заморозки, а в сентябре становился снег. Это (а не бесчинства опричнины за тридцать лет до этого, как уверяют либеральные мыслители) стало причиной Смуты во третьем русском государстве. Однако Смута, уничтожившая государство, завершилась самоорганизацией общества, которое восстановило государство, причем еще более жесткое, чем оно было до того…
В программе развития государства появился коллапс. Напряжение вертикальных связей и рост энтропии выводят Россию раз за разом из устойчивого состояния, разрушают сложные структуры, а затем погружают в диссипативный хаос. Но синергетические процессы в этом хаосе снова рождают государство.
Коллапсов за последние четыреста лет у нас было уже четыре. Если верить на слово высоконравственным либеральным мыслителям, что государство российское – сущность вредная, то получается, не должно оно снова возрождаться из хаоса. Ну, зачем, зачем людям эта тирания? Пригласили бы к себе султана турецкого, да короля польского, да премьер-министра британского, ну и зажили бы счастливо. Однако, каждый раз процессы самоорганизации собирают практически одну и ту же организационную структуру. Так в чем же дело. Что это за странный аттрактор, вызывающий столь сильную синергетику в рассыпавшейся на осколки социальной машине?
Что это за параметры порядка, которые стоят за самоорганизацией общества, воссоздающего отнюдь не рыхлое «горизонтальное образование», а тяжелый государственный механизм, который копирует все сущностные функции и свойства предыдущего государства.
Может быть этим аттрактором, который создавал государство фактически из небытия была сама жизнь – жизнь миллионов или десятков миллионов людей, которые бы погибли без государства.
И каким бы эксцессами не сопровождалось бы функционирование государства, это не сравнима с гибелью всего народа.
Не пора ли принять как аксиому, что в России сильное государство не может и не должно исчезнуть, если только народ не решит массово переехать в Австралию или коллективно покончить жить самоубийством. Кстати, насчет последнего. Не надо, уподобляясь леммингам, бежать топиться в ближайшее море – в России море нередко замерзает. «Доброжелатели» на Западе и Востоке всегда помогут отдать концы, надо только внимать их речам о «стране рабов, стране господ» без напряжения мысли.
Кстати, Западу природа определила другой путь. Начиная с того же XVI-XVII вв. западные элиты повышали устойчивость своих систем за счет внешней среды, выкачивая оттуда ресурсы и сбрасывая туда метаболиты. К этим метаболитам относились и голодные жадные криминальные европейцы, которым не хватало места в Европе,
После середины XVII века в Англии больше не было никаких серьезных потрясений, а вот в соседней Ирландии были, да еще какие.
Гулаг изобрели на Западе – если под гулагом понимать массовое использование рабского труда для получения средств, используемых в других более развитых отраслях хозяйства. Рабская сила перекачивались из Африки в Америку через трансатлантический «рабопровод», в строительстве которого отличились вест-индские компании. Неспособные к плантационному рабству индейцы уничтожались и заменялись на трудоголиков-негров. Западный гулаг просуществовал три века и сыграл огромную роль в производственном накоплении и в переходе «свободных наций» к развитому т. н. демократическому обществу. Для накопления капиталов использовалось также пиратство (современники вспоминали, что это стало при Елизавете чем-то вроде народного промысла) и разные виды грабежа колонии. Например, всемирно известные индийские ремесленники были изничтожены голодомором, организованным британской ост-индской компанией (в Бенгалии за 1769—1773 погибла треть населения). Эта же славная корпорация перекачивала наркотики из Индии в Китай. Наивные аборигены в новых землях, если они подходили по климату для европейской колонизации, стирались в порошок,
За всем этим стояли десятки миллионов жертв. Но это было основой инвестиций в британскую индустриальную революцию…
Часть Третья
В 1929 году жизнь крестьянской массы, составляющей основную часть населения России, не слишком отличалась от жизни крестьянства в 1529. Те же соседские общины, в значительной степени ориентированные на натуральное хозяйство и производящие незначительное количество товарного хлеба. В оснащении крестьянских хозяйств та же соха, реже плуг, удобрение – тот же навоз, который, как и четыреста лет назад, в большом дефиците. Урожай в историческом центре России всё такой же низкий (по ржи – «сам-три», хотя даже в средневековой Англии было «сам-семь»). Низкая урожайность детерминирована коротким вегетационным периодом и бедными почвами вроде суглинка. Вдобавок посевы крайне уязвимы к метеорологическим экстремумам, таким, как нашествие арктического воздуха посреди лета. На дворе 20 век, но неурожай все также же угрожает стабильности всей страны, как и знаменитые неурожаи начала 17 века, когда летние заморозки губили посевы и, в конце концов, низвергли страну в кровавую Смуту.
В 1929 году вид у России был пасторальный, но никак не способствующий выживанию в намечающейся драке мировых лидеров, давно индустриализированных, электрифицированных, бронированных, моторизированных.
В течении каких-то десяти лет государство построило из Руси Полевой Русь Индустриальную. Хорошо известно, каких жертв это стоило. Несмотря на поиск надежных заемщиков, западные банки не решились профинансировать промышленный рост России. Никаких других источников инвестиций, кроме малопродуктивного земледелия, в отличие от Запада, у нас не было. Не было у России и той сотни лет, которую имели все приличные западные страны для своей индустриализации.
Русь Индустриальная уже к началу 50-х полностью ликвидировала зависимость от неблагоприятных природных факторов и устранила опасность вражеского силового давления. Впервые за всю свою историю она перестала быть земледельческой страной, где основные производительные силы сводились к сохе, а вся экономика, политика и культура стояли на плечах пахаря. Говоря языком теории систем, Русь Индустриальная наконец добилась устойчивости, гомеостаза.
Русь Индустриальная была близка индустриальным государствам Запада. Впервые за 700 лет, прошедшими после монгольского нашествия, дистанция между Россией и Западом сократилась до минимума по важнейшим показателям, таким как: продолжительность жизни, уровень смертности, грамотность и образованность, калорийность питания, производство промышленных товаров, уровень научных исследований, число технических новаций и изобретений на душу населения. Кое в чем мы сравнялись и даже вышли вперед.
Технологический скачок к Руси Индустриальной завершил многовековой труд государства по созданию всеобщих условий для безопасной жизни и ведения хозяйства. Впервые военная мощь России опередила на несколько порядков совокупную военную мощь всех ее соседей и практически не уступала «сборной всего мира». Технические новации, как никогда, были ориентированы на масштабы страны, на ее климатические и географические особенности. Лично для меня символом национально-ориентированной технологии является советский атомный лихтеровоз «Севморпуть».
Да, СССР покупал зерно. Но он имел возможность покупать зерно для населения зоны рискованного земледелия, потому центр производительных сил сместился у него в добычу углеводородов, в металлургию, в машиностроение.
Однако Русь Индустриальная не дожила до демократии.
Демократия на самом деле гораздо ближе к сфере производства и потребления, чем к политике. Необходимым условие для существования демократического режима является крупный индустриальный класс – квалифицированные рабочие, техники, инженеры, менеджеры.
При этом режиме массовый потребитель и массовый производитель единосущны. По сути, массовый потребитель потребляет те товары, которые он сам произвел в ипостаси массового производителя. И хотя финансово-промышленная олигархия, которую никто никогда не выбирал, присваивает прибыли и держит под контролем политиков, она никогда не пойдет наперекор воле массового производителя-потребителя.
Очевидно, что необходимым условием для создания демократического режима является долгий период устойчивого промышленного роста, завершающийся созданием развитой диверсифицированной экономики или, по крайней мере, высокотехнологичных отраслей, включенных в мировой рынок на выгодных условиях.
Все без исключения страны начинали индустриализацию, будучи в состоянии далеком от демократии. Не только Япония и прочие азиатские тигры тому подтверждение, но также Британия и США, чья история делалась отнюдь не в белых перчатках.
