К Тарасов - Золотая Горка
- Нет, в "Либаве" не было мест.
- Знакомился с городом?
- Зачем? Сидел в электротеатре. Два сеанса.
Это было чистой правдой. Бродить по церквям и костелам я не люблю, музеев в Минске нет, исторических памятников тоже, архитектура захолустная даже в сравнении со Смоленском.
- Устроимся как-нибудь, - сказал он. - А пока занятия нам нет. Пошли, походим.
Я понял, что он решил проверить меня на сопровождение. Мы прошли по Немиге и на первом перекрестке повернули налево. Тут я подумал, что, вернее всего, эсер намерен показать меня своим. А филеры, исполняя приказ Живинского, потянутся следом. Мне они были вовсе ни к чему. В молчании мы прошли два квартала до пересечения Преображенской и Богоявленской. Через дорогу за каменной стеной стояла церковь*. На угловом доме бросалась в глаза вывеска - "Гостиница Матчиз"**. Попутчик мой остановился, и глаза у него ожили.
______________
* Церковь Преображенского монастыря находилась там, где сейчас стоит красное здание Прокуратуры БССР, рядом с кинотеатром "Победа". Здание церкви снесено в 70-е годы.
** Гостиница "Матчиз" занимала дом, в котором сейчас кафе "Отдых".
- Вот тут была большая стычка, - сказал он. - Мы загородили улицу, а оттуда, - он показал в сторону Захарьевской, - шли погромщики из "Минского православного братства" и "Окраинного русского союза".
- Стреляли? - поинтересовался я.
- Троих пометили. Остальных словно ветром размело.
- Молодцы! - похвалил я, не понимая, однако, зачем он сообщает мне об акциях своей группы.
Скарга повел меня на Соборную площадь*. Нас обогнал один из моих филеров. Поднятый воротник пиджака извещал меня, что замечена эсеровская слежка. Я этого ожидал и остался спокоен. Мы пересекли Губернаторскую** и вдоль сквера, мимо окружного суда*** вышли к Святодуховской церкви****.
______________
* Соборная площадь - ныне площадь Свободы.
** Губернаторская - ныне ул. Ленина.
*** Окружной суд занимал на площади здание, ныне известное как Дом профсоюзов.
**** Святодуховская церковь снесена в 30-е годы.
- Здесь Пулихов бросал бомбу в Курлова, - сказал Скарга.
- Ты знал его?
- В лицо. Он был в другой дружине.
Я вздохнул, выражая сочувствие трагической судьбе боевика. Он бросил бомбу, когда из церкви выносили покойника. Бомба попала губернатору Курлову в голову, но не разорвалась. Если бы она сработала, то и от Курлова и от покойника, и еще от десятка человек остались бы клочья, разбросанные взрывом по всей площади. Пулихов знал, на что шел. Жалости к нему я не испытывал.
- И девушка, дочь генерала Измаиловича, стреляла тут в полицмейстера, - сказал Скарга.
- Ее тоже повесили?
- На каторге, - объяснил Скарга. - Помиловали.
- Со всеми сочтемся, - сказал я, но, похоже, слова мои прозвучали двусмысленно - я приметил быстрый злой взгляд Скарги. Он, верно, подумал, что я издеваюсь. Он усмехнулся и припомнил из своих болезненных воспоминаний, адресуясь, наверно, к моей совести.
- Знаешь, как Курлов расстреливал нас на вокзале? Резали перекрестным огнем. С навесного моста, из окон и третья рота от дебаркадера. На митинг сошлось тысяч пятнадцать, вся площадь была заполнена... Полтысячи положили. Кровь - и в ней люди.
Я промолчал, подумав, что иначе такую толпу не разогнать. Теперь пятнадцать тысяч не скоро соберутся вновь. А на этой Вокзальной площади, может, никогда не соберутся. Всяк хочет жить, хотя знает, что умрет.
Обогнув Купеческий клуб, мы вновь спустились на Нижний Рынок. Вероятно, Скарга ожидал здесь от своих боевиков сообщения о филерской слежке. Некий знак, похоже, был ему подан, поскольку он внезапно безо всякого видимого повода повеселел. Оживившись, Скарга предложил зайти в трактир: оказывается, он и крошки не успел перехватить. Я признался, что завтракал, но согласился и пообедать. Я допустил также, что беглый эсер приглашает меня в трактир, чтобы, усадив за стол, уйти через кухонную дверь и затеряться в здешних трущобах. Но и при таком исходе я не собирался кидаться в погоню. Из сведений Живинского, услышанных мною в "Гарни", вытекало, что у боевика назначена на вечер встреча с товарищами. Агент знал и место встречи, но принесет ли Скарга деньги с собой или отправится за ними после встречи, он не знал. За синагогой на углу Немиги и Раковской помещался трактир некоего Клейновича. Мы заняли столик вблизи дверей. В дальнем от нас углу играли скрипка и гармонь. Иногда скрипач протискивался меж столами, пьяные подавали ему мелочь, монеты он ссыпал в карман, в глазах его тлели неизбывная тоска и презрение к публике, но играл он неплохо.
- Не боишься, что тебя узнают? - спросил я.
Скарга улыбнулся.
- Нет, Клим. Год назад я был молод, глуп, румян. А сейчас под глазами морщины, я состарился на пятнадцать лет. Вдобавок в полночь, надеюсь, мы уезжаем. Если кто узнает и донесет - что с того?
- Логично, - признал я.
Вошел местный филер в кепке с пуговкой. Он лениво обвел взглядом зал, словно отыскивая достойное себя место, увидел нас, прошелся в сторону музыкантов, удостоверил театральной гримасой, что такой притон ему неприятен, и удалился. "Осел! - подумал я. - Одного такого осла достаточно, чтобы сорвать любое дело". Нам принесли борщ и ребра с гречкой. Скарга расплатился. Ел он быстро и красиво. Это мне понравилось.
- В тюрьме страшно? - спросил я.
Скарга внимательно поглядел мне в глаза, стараясь угадать смысл вопроса, и, решив, что вопрос пустой, задан без цели, сказал:
- Не по себе. Но многие умирают и спят вечным сном в безвестных могилах. Может, выпьем? - предложил он. - Товарища моего помянем, которого ты утром видел.
Я отказался, сказав, что вообще не пью.
- Он мне жизнь спас в Маньчжурии, - говорил Скарга, - вынес на себе после неудачной атаки...
- Ты воевал там? - заинтересовался я. - Я тоже отползал год по сопкам в пластунской роте.
Мои слова его задели, на мгновение он потеплел, но сразу же каким-то трезвым рассуждением погасил в себе чувство войскового товарищества, и воспоминания о войне не состоялось.
Покинув трактир, мы пошатались по пустеющему рынку, сходили к мечети* и Татарской улицей, а потом стежкой вдоль Свислочи пришли на Замчище**. За рекой, как объявил мне Скарга, теснились дома Троицкого предместья, за ним, на горке, поднимался корпус бывшего униатского монастыря, взятый под больницу. По мосту двигалась толпа, перестукивали на стыках колеса конки. На соборе, две стройные звонницы которого высились над пирамидой жилых построек, занявших спуск к реке, ударил колокол. Мы перешли Немигу и по Монастырской*** стали подниматься к собору. Меня укололо неприятное ощущение, что я расслабился, а мой противник собран. Едва ли я в качестве курьера могу быть доволен событиями. Не для того послали меня в Минск, чтобы я таскался по трактирам и закоулкам. Я решил высказать свое настроение.
______________
* Мечеть находилась там, где сейчас вход в гостиницу "Юбилейная" на проспекте Машерова. Здание мечети снесено в 60-е годы.
** На древнем минском Замчище построена станция метро "Немига".
*** Монастырская - ныне ул. Бакунина.
- Слушай, Скарга, - сказал я. - Все-таки бродить с тобой по улицам, где тебя помнит каждый дом, - до добра не доходишься. Хорошо бы найти гостиницу подешевле. Тебе не хочется отдохнуть?
- Не помешает, - согласился он.
На Губернаторской мы зашли в отель "Москва". Скарга подал паспорт. Он ничем не рисковал. Паспорт был настоящий, украденный у тюремного доктора, только неприметная фамилия доктора Коваленков была переделана в известную, писательскую - Короленко, да вместо фотокарточки доктора был наклеен недавний снимок Скарги - плод нашего усердия, поскольку паспорт на переделку брал хозяин явки. Данные паспорта портье вписал в учетную книгу, и Скарга получил ключ от комнаты на втором этаже. Мне дали номер рядом. Мы поднялись по лестнице и разошлись. На прощание Скарга предупредил: "Я за тобой зайду".
Номер был маленький; видимо, большую комнату разгородили щитовой стенкой; громоздкие кровать, шкаф, стол, рукомойник не оставляли свободного места, потолок давным-давно пожелтел, обои выцвели в прошлом веке. У меня возникло подозрение, что ночью здесь хозяйничают клопы. Повесив на спинку стула пиджак, я разулся и прилег на кровать. Матрац требовал перетяжки, пружины застонали и захрипели, словно я придавил живого старика.
За стенкой послышались такие же стоны. Вот, подумалось, лежат на кровати два человека и думают, как обловчить друг друга. Ведь не может сейчас беглый эсер бездумно радоваться, что отдыхают ноги. Нет, он думает, обязан напряженно думать о своих действиях, обо мне, о нашей тактике. Например, о таком реальном варианте: жандармский ротмистр Живинский предполагает, что Скарга раскрыл "Клима". Понятно, что раскрыл, ведь переоделся, а зачем было менять внешность, если никто кроме меня не знал, во что одет прибывший в Минск поездом беглец. Выходит, переоделся, чтобы затруднить опознание по приметам, которые знали смоленские филеры и которые мог дать минской слежке я. От меня утром оторвался и сменил одежду. Неизвестно, что делал несколько часов. Хотя это ему кажется, что нам неизвестно, а ротмистру известно от агента, что объект посетил фотосалон, где пробыл длительное время. Потом его приметили на Захарьевской - он садился в пролетку. Следовать за ним не представилось возможности, но позже отысканный по номеру возница сообщил, что седок с саквояжем сошел в Слободке. Кого посетил или хотел посетить - тут пока что загадка. Потом филер заметил его возле Александровского сквера - объект направлялся в дом номер четыре напротив театра. В доме он пробыл восемь минут. Потом эсер вошел в кафе и здесь вновь исчез. Кого-нибудь встретил? Неизвестно, где провел следующие сорок минут, но в три ровно пришел на встречу и полтора часа таскал меня по минским улицам, дал окружить себя филерами и забрался в гостиницу, где в любую минуту может быть схвачен, а при сопротивлении убит.
