Иероним Уборевич - КОМАНДАРМ УБОРЕВИЧ. Воспоминания друзей и соратников.
Здесь во время яростной контратаки пал смертью храбрых начальник дивизии Петр Андрианович Солодухин.
И все же Латышская и 52-я дивизии отбили натиск белых, стремившихся прижать к Днепру и уничтожить войска Правобережной группы. Каховский плацдарм остался в руках 13-й армии и сыграл потом немалую роль в борьбе против Врангеля.
Едва затихли бои, нас вызвал командарм Уборевич.
Вид его был печален. Долго молчал, потом вздохнул, подошел к нам, обнял и сказал: - Вам, друзья, я поручаю доставить тело Петра Андриановича в Питер...
После траурного митинга мы отправились с телом начдива в Петроград и в солнечный день 22 августа 1920 года опустили прах Петра Солодухина в могилу на Марсовом поле.
В газете 13-й армии за 4 сентября мы прочли некролог: «... Революция требует жертв, и вот ещё одна жертва, ещё одна незаменимая потеря для Советской Республики и нашей Коммунистической партии. 8 августа смертью героя, смертью, которой умеют умирать только немногие из лучших, пал начальник 15-й стрелковой дивизии Петр Андрианович Солодухин. Петр Андрианович умер, но дело его, дело освобождения трудящихся, не умрет.
Его геройская смерть вдохнет новые силы и мужество в сердца оставшихся бойцов дивизии и заставит их твердо идти к той великой цели, к которой всю жизнь стремился наш дорогой товарищ. Слава погибшему герою-борцу! Имя его будет навеки вписано в историю революционной борьбы русского пролетариата. Командарм-13 Уборевич».
Нам не забыть траурного митинга.
Прощаясь с прахом П. А. Солодухина, Иероним Петрович сказал тогда: - Пусть знают наши враги, как красные бойцы защищают свое право на жизнь без капиталистов. Пусть они знают, что бойцы и командиры Красной Армии готовы до последней капли крови защищать власть Советов. Такой смерти - смерти героя, с оружием в руках, в пылу борьбы, с сознанием того, что ты умираешь за правое дело, - можно только позавидовать...
Это были трогательные, искренние слова. Командарм Уборевич сам почел бы за счастье, если того потребовала бы революция, умереть в бою за нее с оружием в руках.
Он умер обезоруженный, оклеветанный.
Великая партия коммунистов восстановила доброе имя своего славного сына, развеяв туман лжи и провокаций.
Благодарные советские люди не забудут тебя, наш дорогой друг и наставник. Сыновья и внуки бойцов и командиров, которых ты вел в атаки за власть Советов, под руководством великой партии Ленина строят и построят коммунистическое общество, о котором мы мечтали в те далекие годы.
И. Ф. Куприянов. НАЧДИВ ВОСЕМНАДЦАТОЙ.
Летом и осенью 1918 года я был комиссаром плесецко- сийского боевого участка железнодорожного направления Северного фронта. В лесистой, заболоченной местности разрозненные отряды архангельских, питерских, рязанских рабочих, беломорских и балтийских моряков едва сдерживали натиск англо-американских интервентов и русских белогвардейцев, стремившихся прорваться по линии железной дороги Архангельск - Вологда к Москве.
Наши отряды под командованием пожилого коммуниста И. В. Терехина, солдата первой мировой войны, медленно отходили к важному железнодорожному узлу - станции Плесецкой. Отступая, мы переходили в контратаки, отгоняли противника от Плесецко-Селецкого тракта, почти единственного в этом районе грунтового пути, пригодного для движения машин, обозов, артиллерии и танков. Иногда в наши руки попадали орудия, пулеметы, боеприпасы, продовольствие. Наконец нам у далось закрепиться, и станция Плесецкая осталась в наших руках.
Зимой командование фронта начало реорганизацию войск: вместо боевых завес, районов, участков и колонн создавались регулярные дивизии, бригады и полки.
Я был вызван в Вологду, в Реввоенсовет 6-й армии, и назначен комиссаром при командующем войсками железнодорожного направления Ленговском, которому поручалось сформировать из разрозненных отрядов 18-ю стрелковую дивизию.
Из бесед с командующим армией В. М. Гиттисом, членами Реввоенсовета Н. Н. Кузьминым и М. К. Ветошкиным я узнал, что дивизия должна сыграть решающую роль в срыве вражеского наступления на Вологду и оттянуть на себя силы противника с Северной Двины, чтобы не дать интервентам соединиться через Котлас с колчаковскими войсками на Урале.
Ленговский, в прошлом интендант, производил впечатление барина. Дивизия комплектовалась безалаберно. Фортификационные работы шли из рук вон плохо. На обучение частей слаженным действиям на поле боя начдив мало обращал внимания. Вместо деловитой требовательности к штабу Ленговский всех распекал и требовал, чтобы «все было в порядке», а в чем должен состоять этот порядок, по-видимому, и сам не представлял.
Я не раз высказывал Ленговскому опасения за состояние дивизии. Он посмотрит на меня искоса, - мол, что ты, комиссар, понимаешь? На этом все и кончалось.
Вскоре мне разрешили выехать в Реввоенсовет армии. Там я доложил о положении дел и поставил вопрос о замене Ленговского. Меня поддержала Землячка, только что вернувшаяся с Северо-Двинского направления, где познакомилась с боевой работой совсем еще молодого командира Иеронима Уборевича. Дав Уборевичу довольно лестную характеристику и как коммунисту, она подала мысль, что он мог бы быть хорошим начдивом.
Вернувшись в штаб дивизии, я вручил Ленговскому приказ, и он тут же уехал. Через день приехал Уборевич. Я был поражен: ему не дашь и 22 лет. Пришел в штаб в новенькой трофейной, крытой хорошим сукном и подбитой белым мехом шубе, в суконном шлеме с большой красной звездой и козырьком, из-под которого выглядывало худое, чуть нахмуренное, гладко выбритое лицо. А когда разделся, показался таким молодцеватым, с такой выправкой, что ни дать ни взять офицер! Я подумал, что все это вряд ли придется по нраву бойцам: слишком напоминало «золотопогонников». Но ведь он коммунист, и Землячка его хвалит. Вспомнился лестный отзыв об Уборевиче в приказе командующего Котласским районом А. И. Геккера, когда тот назначал его командиром Двинской бригады.
На первое время новый начдив попросил меня взять на себя контроль за снабжением, а сам занялся боевой под готовкой, строительством дорог и укреплений. Уезжая в части, он справлялся у меня и в политотделе, что надо сделать по политической работе, возил с собою свежие газеты и сводки, рассказывал бойцам о ходе боевых действий на соседнем направлении и на фронтах; захватывал он с собою и валяную обувь, белье, мыло, а главное, махорку.
Возвращаясь, он подолгу не отпускал оперативных работников, снабженцев. Уборевич быстро оценил начальника штаба дивизии А. Н. Машина и создал ему нормальные условия для работы. Должен признаться, я все еще настороженно относился к нему, бывшему капитану старой армии. Но дело показала, что Уборевич быстрее умеет распознавать людей: оперативные разработки Машина отличались тщательностью, он прекрасно разбирался в строительстве инженерных сооружений, высказывал много хороших мыслей о создании и использовании резервов. В общем, Александр Николаевич оказался действительно нашим человеком, и я тоже поверил в него.
Уборевич быстро перегруппировывал отряды на железнодорожном, онежском и кочмас-тарасовском направлениях, влив их в две бригады 18-й дивизии. Во главе первой бригады поставили М. С. Филипповского - дельного, уравновешенного сибиряка, а комиссаром к нему - дальновидного, образованного Мандельштама. Второй бригадой стал командовать бывший офицер И. В. Окаемов - порывистый, горячий человек; комиссаром был назначен В. С. Степанов.
Еще при Ленговском я часто разъезжал по деревням, разбросанным по берегам рек Шелексы, Емцы и Онеги, и там познакомился с вожаками партизанских отрядов Ларионовым, Агапитовым, Григорьевым, Дьяковым и Палкиным. Их отряды были малочисленны, бойцы - в меховых шубах, затянутых веревками, в сибирских пимах, самодельных шапках-ушанках, а из оружия имели лишь ржавые охотничьи «берданы», кинжалы да топоры.
Партизаны просили помочь им оружием, боеприпасами. Но Ленговский отклонял мои предложения, отвечая:
- Как это можно, товарищ Куприянов, государственное имущество - оружие, боеприпасы- отдать случайным людям? Да и что оно такое, ваше «таежное войско»? При первом же выстреле из пушки все разбегутся... Нет, я рисковать не буду!
Совсем по-другому отнесся к этому Уборевич. Он увидел в партизанах надежных помощников в борьбе, которые могли бы по крайней мере оградить наши тылы от белых партизан, набранных из кулачья.
Я вызвал вожаков красных партизан на Плесецкую. Уборевич долго беседовал с ними, набрасывал планы возможных совместных действий. Партизаны кивали давно не стриженными головами, разглаживали прокуренные бороды, просили: - Ты, человек хороший, ружьишек нам подбрось, патрончиков... Гранатков бы... А мы черта те сломим! Без пороху мы - что? Чучела огородные...
