Тайные безумцы Российской империи XVIII века - Александр Борисович Каменский
Об инциденте было сообщено российским представителям в Речи Посполитой, после чего посол О. М. Штакельберг написал главе Коллегии иностранных дел Н. И. Панину, что дело заслуживает внимания. Состоялась официальная передача подозрительного молодого человека российским властям, и первый допросивший его майор Валховский отрапортовал генералу П. С. Потемкину, что в разговорах с православными священниками арестант называет себя наследником российского престола, а среди изъятых у него вещей «одна кавалерия с крестом (то есть орден. — А. К.) отменной работы, две большия стальныя печати, вырезанные со многими арматурами и куриерская сума, в которой находились разные пакеты, запечатанные помянутыми печатьми и надписанные на имя нашего посла Стакельберга, Стахиева и других», однако в самих пакетах не оказалось ничего, кроме подорожной на имя некоего Паншина. Находившийся в это время в Подолии и занимавшийся разграничением России и Польши Я. И. Булгаков добавил, что арестант сообщил, что по происхождению он из солдатских детей, немного говорит по-французски и по-немецки и якобы был отправлен «к очаковскому паше из Васильковской таможни», но в Польше его хотели побить, поэтому он назвался генералом. Однако он «скорее даст себя лишить жизни, нежели объявит, зачем прислан в Польшу». При этом «кроме красных двух лент странных жидовской работы, медных орденов и печатей все его имение состоит в одном рубле и ветошках рубли на четыре».
Доставленный в Тайную экспедицию в Петербурге молодой человек сначала назвался Иваном Александровичем Опочининым из Сербского гусарского полка, но позже признался, что в действительности он — солигаличский купец Иван Афанасьевич Подошин, двадцати лет от роду. При этом то, что он рассказал о себе, выглядело столь фантастично, что «ему сказано, что показание его ложное, в чем многия обстоятельствы его изобличают, а по сему он и принудит, во-первых, представить ему на обличение тех людей, коим дерския слова говорил, а потом всякими средствами признания от него домогаться будут, ежели он сам добровольно того не зделает. Буде же чистосердечно раскается и покажет самую истину, то он может надеется на милосердие всемилостивейшей государыни». Тогда Подошин попросил дать ему бумагу и подробно описал свои странствия и приключения.
Из устных и письменных показаний Ивана Подошина выяснилось, что к двадцати годам он успел многое повидать и многое испытать. Заметим, что речь идет о молодом человеке незнатного происхождения, жившем в Российской империи второй половины XVIII века, где существовали паспортная система, которая, как принято считать, ограничивала географическую мобильность, и, как опять же принято считать, непреодолимые барьеры между социальными группами, из которых состояло российское общество. Но рассказ Ивана вносит в эти представления определенные коррективы.
Показания Подошина не отличаются четкостью, но все же попробуем выстроить хронологическую канву его жизненного пути, приведшего его в стены Тайной экспедиции.
До начала своих странствий Подошин в течение нескольких лет был сидельцем в лавках петербургских купцов. Узнав, что некто Федурин назначен в Таганрогскую таможню, он попросил трех знакомых отставных гвардии капитанов за него походатайствовать, и Федурин взял Ивана с собой в Таганрог. В 1777 году Федурин покинул свою должность, но Подошин оставался в Таганроге до 1778 года, пытаясь заниматься откупами и работая на местного купца Сиднева, который посылал его в разные места, в том числе в Константинополь. Затем Иван поехал в Очаков, где собирался заняться торговлей, якобы имея около тысячи рублей капитала. В Очакове Подошин, по его словам, жил «у молдован», где его соседом оказался приехавший из Варшавы некий француз Гендрих, с которым они подружились.
Задержимся на этом месте и попробуем разобраться. Подошин ничего не говорит о том, как и когда попал в Петербург из Солигалича, где, как мы еще увидим, у него остались родственники. Но если предположить, что в Таганрог он приехал в 1776 году, то значит тогда ему было шестнадцать лет, а сидельцем у петербургских купцов он был примерно с тринадцати лет. На первый взгляд, его утверждение, что за него, юного лавочного сидельца, ходатайствовали три гвардейских капитана, выглядит фантастично, однако можно предположить, что это были завсегдатаи лавок, в которых он торговал, испытывавшие симпатию к явно смышленому подростку. Фамилии Федурин нет в «Месяцесловах Российской империи», в которых ежегодно печатались списки чиновников. Это неудивительно, ведь, по-видимому, имелся в виду Иван Федуркин — помощник азовского и новороссийского таможенного обер-директора, участвовавший в подготовке указа 26 мая 1776 года, которым были утверждены штаты таможенных учреждений региона, подчиненные Таганрогской таможне[424]. Малоправдоподобным выглядит, однако, утверждение нашего героя о том, что он имел капитал в тысячу рублей. Скорее всего, он сильно преувеличил свое благосостояние, ведь эта сумма соответствовала той, что была необходима для записи во вторую купеческую гильдию.
Однако вернемся к рассказу Подошина, из которого следует, что два события сыграли роковую роль в его судьбе. Еще в 1776 году он в «доме князя Щербатова» познакомился с некоей девицей Прасковьей Яковлевой[425], в которую влюбился и на которой хотел жениться. Девушка вроде бы ответила ему взаимностью, но поставила условие «достать дворянство», «а без того никак не хотела и слышать, чтобы итить за купца». Подошин утверждал, что все, что он после этого делал, было ради достижения заветной цели: «…он все способы употреблял, будучи еще при таможне, чтоб достать себе чин, также и в бытность свою в Польше думал вступить в королевскую службу, а после разсудил, что, хотя чин себе и купит, но как попадет в Москву, то должен обратно его продать, а она в Польше жить не захочет». Новый план родился после знакомства с французом Гендрихом, которое и стало вторым знаковым событием в жизни солигаличского купца.
Вместе с Гендрихом Подошин ездил в Турцию, где видел много беглых русских
