Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Ева и Фритьоф)
Во время этих переговоров они стали хорошими друзьями, и как друзья вместе пытались найти решение проблемы.
23 октября Нансен посылает телеграмму норвежскому правительству:
«Принц Карл заявляет, что по-прежнему настаивает на проведении плебисцита, но ни в коем случае не хочет доставлять затруднения норвежскому правительству, если последнее не считает это необходимым. Если найдется способ согласовать интересы Норвегии и его личное желание, он будет чрезвычайно признателен».
По совету Миккельсена стортинг уполномочил правительство предложить принцу Карлу трон только в том случае, если народ даст на это свое согласие, 12 и 13 ноября проходил плебисцит. Миккельсен поручил Нансену участвовать в агитации, и Нансен отправился в поездку по стране не раздумывая. Из этой поездки Ева получила такое письмо
«Тронхейм, 11.11.05
В последнее время была ужасная гонка, ни одной спокойной минутки со времени моего отъезда, даже не хватает времени обдумать выступление. Приходилось говорить, что в голову придет. Но, кажется, все прошло хорошо, и надеюсь, что соберем большинство голосов.
Во многих местах я уже выступал — в Кристиансунне один раз, в Санднесе и Ставангере в один и тот же день, потом еще раз в Ставангере. В воскресенье в Бергене два раза, в открытой сцене в Воссе, два раза в Волда! в церкви!!!, а в среду в Олесунне. Вчера в Кристиансунне, и сегодня, в воскресенье, снова в Тронхейме.
С голосом пока все в порядке, но в понедельник в городе Воссе выступал под открытым небом и сорвал голос, там было много республиканцев, и я хотел, чтобы все меня слышали. Думаю, что был услышан. С тех пор приходится беречь голос.
Удивительно много народа собирается, и число республиканцев значительно меньше, чем я ожидал.
Я рад, что теперь все уже позади и корабль войдет в надежную гавань».
Нансен постепенно становился искусным оратором. Он научился подыскивать такие выражения, которые были и понятны, и убедительны. Говоря о преимуществах монархии, он находил веские доказательства:
«Если бы мы хотели установить республику, то нам пришлось бы сразу изменить в конституции один из самых важных пунктов. Тем самым мы покатились бы по наклонной плоскости, и тогда уже никто не мог бы дать гарантии, что на следующий год нам не придется принимать новую конституцию.
Если у нас либеральная конституция, то неважно, как называется глава государства — король или президент, а важно, каков дух народа и как он пользуется своими правами.
Я считаю, что державы займут по отношению к нам выжидательную позицию, если мы воспользуемся своей свободой для того, чтобы изменить конституцию. Они скажут: посмотрим, что у них из всего этого получится.
Необходимо помнить, что, если мы хотим отстоять нейтралитет, мы должны жить в мире с нашими соседями. Неужели вы думаете, что нам будет легко достичь взаимопонимания, если наша конституция будет так отличаться от их конституций? Наконец, мне хочется сказать, что история дает народам хороший совет, а именно: не делать слишком размашистых шагов в своем развитии.
Нас ждет новый трудовой день, нам нужно выбрать старый испытанный или новый неизвестный государственный строй. Мы знаем, что мы имеем, но не знаем, что получим. При такой форме, которая у нас была, мы можем обеспечить стране спокойное и надежное будущее».
За монархию проголосовало 259 563, за республику —69 264 человека.
Через несколько дней датский принц Карл прибыл в Христианию как Хокон VII, король Норвегии. Рядом с ним стояла королева Мод, а на руках он держал маленького кронпринца Улафа, которому в то время было два года.
Вся страна ликовала, и многие недавние противники вновь стали добрыми друзьями. Среди таких были Бьёрнстьерне Бьёрнсон и Фритьоф Нансен.
23 ноября на приеме в честь правительства Бьёрнсон и Нансен оказались соседями по столу. Оба были веселы и довольны, и Бьёрнсон благодарил отца за все, что тот сделал. «Но могло быть и хуже»,— заметил Бьёрнсон.
Нансен отшутился: а разве линия Бьёрнсона была более надежна? Что бы он делал, если бы Швеция отказалась расторгнуть государственный акт? Народ не позволил бы сказать «нет», тогда поневоле пришлось бы выступить силой. Но Швеция ни за что не сказала бы «нет», когда бы дошло до дела, Бьёрнсон в этом совершенно уверен. «Ну, ведь летние события доказали, что на это не очень-то можно полагаться»,— парировал Нансен.
Как хорошо, что можно сидеть здесь за столом, шутить, зная, что теперь все позади.
Нансен шутя сказал, что он почти раскаивается, что способствовал установлению монархии. Сейчас, когда в прессе и всюду столько снобизма, он предпочел бы республику.
Бьёрнсон повернулся к сидевшему рядом с ним профессору Хагерупу[133]: «Нансен смелый человек, он осмеливается сказать то, о чем Бьёрнсон едва осмеливается подумать».
Бьёрнсон был достаточно свободен от всяких предрассудков, чтобы положительно оценить деятельность отца в 1905 году, хотя полностью с его линией не соглашался: «Об этом потом, а сейчас мне хочется сказать, что я сердечно благодарен за твою работу в это долгое трудное время, хотя выбранная тобою линия мне не по душе. Но это не так важно, главно то, что мы рассчитались со Швецией. И твое имя будет так же бессмертно, как лед Северного полюса, который тает, затем снова образуется, и так до скончания века.
Никто так тебе не благодарен, как твой старый верный друг Бьёрнстьерне Бьёрнсон».
Коллега Нансена, профессор Валфрид Экман, в 1905 году находился в Христиании, где работал вместе с Нансеном над научными проблемами. Он относился к тем людям, которые по возможности стараются видеть вопрос со всех сторон, но ему, шведу, было психологически трудно находиться в Норвегии в то время. Он и Нансен старались избегать вопросов политики.
Как-то я спросила профессора Экмана, не сможет ли он объяснить то раздражение, которое вызывал у шведов сам Нансен во время кризиса.
«В Швеции думали, что Нансен участвовал в борьбе, поддавшись заблуждению или, по крайней мере, по не совсем объективным причинам. А его успех за рубежом еще увеличил горечь поражения».
Он добавил, что едва ли все было достаточно объективно, но что, к счастью, история представит все в правильном свете. И действительно, жестокие нападки, которым Нансен подвергался в Швеции в 1905 году, теперь уступили место более объективному и справедливому отношению.
Принц Оген был примерно такого же мнения. Среди его писем, которые были опубликованы в 1942—1943 годах, есть письмо Эрику Вереншельду от декабря 1905 года. Конец письма следующий:
«Передай привет супруге и Эйлифу, а также и Нансену, хотя многое, что он сделал для разрыва унии, мне трудно переварить. Я понимаю, что он делал это ради своей страны, но полуправда все-таки не правда, это даром не проходит».
Но в одной из приписок к письму он добавляет:
«Я был твердо намерен при первой же встрече с Нансеном высказать свою точку зрения. Но когда мы спустя много лет встретились, то, забыв обо всем, бросились друг другу в объятия».
Так что и принц Оген, несмотря на всю его любовь к Норвегии, рассматривал выступления Нансена как «полуправду», и это можно было понять, ведь королевский дом был опечален разрывом унии. Но «полуправда» не была присуща Нансену. Для него это была полная правда.
Он чувствовал свою ответственность как норвежец, но ответственность перед своей страной никогда не вступала в нем в противоречие с пониманием правды, права и справедливости.
Также он не терял чувства ответственности за исход конфликта в целом. Он был одним из тех, кто наиболее сознательно стремился к мирному разрешению проблем и установлению добрососедских отношений между Швецией и Норвегией, хотя это и требовало от обеих сторон преодоления немалых трудностей. Никогда в своих речах он не сказал ни одного плохого слова в адрес Швеции. И того, что было сказано им в речи 17 мая 1905 года, он придерживался от начала до конца:
«Мы с надеждой смотрим в будущее, когда два народа, шведский и норвежский, смогут, встретившись на перекрестке своих дорог, крепко пожать друг другу руки. Тогда сложатся такие взаимоотношения, каких невозможно добиться бумажным союзом или по принуждению, отношения, которые возможны лишь на основе естественных и добровольных начал. Такие отношения сохраняются и в тяжелые времена».
XIV. ПОСОЛ НОРВЕГИИ В ЛОНДОНЕ
«Этот человек для своей страны значит больше, чем целая армия»,— так характеризовал Нансена в 1905 году известный шведский банкир и политик Кнут Валленберг.
Но Нансен не ограничился участием в политических событиях Норвегии 1905 года.
Теперь, когда Норвегия после разрыва унии была признана самостоятельным государством, нужно было создать представительства в других странах, и Нансену пришлось стать первым норвежским послом в Англии. В то время норвежское правительство было особенно заинтересовано в том, чтобы великие державы гарантировали нейтралитет Норвегии. Министр иностранных дел Лёвланд хотел направить Нансена в Соединенные Штаты, но отец, полагавший, что вполне достаточно получить гарантию со стороны европейских держав, предпочел поскорее выехать в Лондон.
