Александр Иванченко - Путями Великого Россиянина
Сходство языка, конечно, ещё не может служить доказательством происхождения теперешнего населения Восточно-европейской равнины от одних славян. Теперешние французы говорят на «романском» языке, на одном из языков, происшедших от латинского языка древних римлян, но происходят они не от римлян, а главным образом от кельтов, которые были когда-то покорены римлянами и усвоили их культуру и язык... Таким образом славянский язык ещё не доказывает, что в наших жилах течёт непременно славянская кровь: русский народ образовался из очень различных племён, живших на восточно-европейской равнине, но славянское племя оказалось из всех самым сильным, – оно навязало всем другим свой язык. Первое время славяне занимали только небольшой юго-западный угол этой равнины, нынешнюю Западную Украину. Несколько позже они заняли среднее течение Днепра и Полесье (белорусы являются, по всей вероятности, остатком древнейших славянских поселенцев), ещё позже пробрались на север, к Финскому заливу и Ладожскому озеру и, наконец, позднее всего заняли теперешнюю Великороссию – Московскую и смежные области...
Что касается первых трёх-четырёх столетий славянского расселения, мы о них прямых сведений не имеем и можем судить о славянской культуре того времени отчасти по рассказам иностранцев, которые видали славян того времени (преимущественно греков и арабов), главным образом, по языку.
Человек называет предметы своего обихода, орудия, которыми он пользовался. Орудия меняются, но названия часто остаются: люди к ним привыкли, им не хочется изобретать новых слов. Прежде через уличную грязь набрасывали брёвна, это было нечто вроде моста и правильно называлось «мостовой»; остатки такой деревянной мостовой нашли в московском Кремле... Так, по старым словам мы можем восстановить старую культуру.
Славянский язык очень наглядно показывает нам все ступени развития техники... Прежде всего, изобрести такие на взгляд простые орудия, как соха или борона, не так просто было. Вместо бороны ещё лет 80 назад на окраинах России можно было видеть большой сосновый сук: его отдельные ветки и заменяли собою зубья бороны. А в более древнее время такой же сук, только ещё более толстый и крепкий и без веток, заменял собою соху. Такую пахоту изогнутым суком или палкой мы ещё и теперь встречаем у различных диких народов Африки, а что так же было у славян, показывает первоначальное значение слова «соха»: сначала это слово значило именно «палка», «жердь».
Ещё труднее было добывать живую силу, которая тащила бы плуг или соху. Если уж убить крупную дичину дикарю каменного века было не под силу, тем меньше мог он подчинить себе, заставить себе служить животное, как лошадь или бык, сила которого гораздо больше силы человеческой. Наблюдения над теперь живущими дикарями показывают, что скотоводство развивается у людей всего позднее, – гораздо позже, чем они начинают заниматься земледелием...
Но, ковыряя землю изогнутым суком, первобытный славянин питался всё же главным образом от земледельческого труда. Это видно по тому, что он слово «хлеб» – «жито» по-славянски – производил от того же корня, как «жизнь». Хлеб был главным средством к жизни, главным видом пищи. На охоту славянин полагался гораздо менее: когда-то ещё в тенета зверь попадётся. Зато был мелкий зверёк, которым если и нелегко было завладеть, – да и не стоило, – то у которого легко было отнять вкусные и питательные плоды его труда. Этим зверьком была пчела. Добывание мёда диких пчёл, бортничество – одно из древнейших занятий не только славян, а всех без исключения обитателей Восточно-европейской равнины. «Мёд» не только одно из древнейших славянских слов, но оно общее у славян и у финских племён, населяющих или населявших когда-то нашу страну. А бортные ухожаи, места, где водились дикие пчёлы, считались великою ценностью опять-таки уже во вполне исторические времена, когда славянин давно уже имел железный топор и давно выучился пахать на лошади.
Язык таким образом рисует нам древнейших славян народом очень первобытным...»
* * *Прошу у читателя прощения за чересчур длинную скучную цитату. Я привёл её здесь потому, что она как бы сфокусировала в себе главные особенности всей советской исторической науки, основное идеологическое направление которой в 1918 году определил ставший первым наркомом просвещения РСФСР Анатолий Васильевич Луначарский, выступивший тогда перед учителями Петрограда со своей знаменитой программной лекцией «О преподавании истории в коммунистической школе». Лекция эта, хотя с тех пор прошло более семидесяти лет, для большинства наших официальных учёных историков и теперь всё ещё остаётся своего рода компасом. В Советском Союзе она множество раз издавалась и продолжает издаваться на всех языках народов СССР. А в 1976 г. вошла даже в академическое издание сборника А. В. Луначарского «О воспитании и образовании», выпущенного в свет издательством Академии педагогических наук СССР «Педагогика».
Вот что в ней говорится:
«... надо ли вообще преподавать историю в правильно поставленной школе. На первый взгляд кажется диким самое сомнение относительно необходимости преподавания истории, потому что мы привыкли к тому, что уже издавна этот предмет является включённым в программу школ; в течение столетий считали мы, что знакомство с прошлым человеческого рода естественно входит в курс образовательных наук.
Однако, тем не менее, весьма авторитетные и талантливые мыслители выступили против этой идеи. Между ними мы видим и Ф. Ницше, который в целом ряде пламенных страниц доказывал, что одной из гибельных особенностей нашей культуры является её историчность. Он считал, что современный человек чересчур обременен всякого рода воспоминаниями, связывающими его примерами, традициями, – словом, старое, мёртвое захватило живого и не пускает его. Ницше доказывал, что человек, который рассматривал себя как некоторое передаточное звено от совершенно определённого прошлого к неопределённому будущему, склонен к детерминизму...»
«Детерминизм» да ещё «эволюционные тенденции» для А. В. Луначарского были самыми бранными словами. Ну, что такое эволюция, теперь все знают со школьной скамьи. Для тех же, кому, может быть, смысл научного термина «детерминизм» не совсем знаком, на всякий случай кратко его поясню. Это учение в противоположность идеализму и агностицизму (проповедь случайности всего сущего и конечной непознаваемости мира) объясняет всеобщую причинную связь, обусловленность всех явлений в жизни, природе и во всём мироздании, закономерность чего была открыта ещё Гераклитом, затем Галилеем, Коперником и прочая, прочая, включая Н. Н. Миклухо-Маклая, Анри Пуанкаре, академика В. И. Вернадского и Николая Константиновича Рериха, и к чему, в который раз заново изобретая колесо, пришла наконец современная серьёзная наука.
Такова, однако, была особенность интеллекта нашего наркома просвещения, которому «После Великой Октябрьской социалистической революции открылись широчайшие возможности для осуществления его давних обширных планов исследовательской работы в области культуры и особенно искусствознания и литературоведения. Он писал по самым разнообразным вопросам литературы, живописи, архитектуры, скульптуры, театра, музыки, педагогики, истории, философии, религии, этики, эстетики и т.д.» (БСЭ, 1938 г., т.37, стр. 493). Словом, энциклопедист всеохватного масштаба. Поэтому, наверное, то ли его дочь, то ли какая-то родственница И. Луначарская сильно обижается, когда кто-нибудь из русских людей упоминает при случае Анатолия Васильевича с недостаточно лестной стороны только потому, мол, что «Все остальные... басурмане» – так она назвала свою статью-реплику в журнале «Вопросы литературы» (1987 г., №3, стр.224–229).
Известно, что Фридрих Ницше был особенно мил сердцу А. В. Луначарского по той, главным образом, причине, что тот, нигилировав из поляков в немцы, «в целом ряде пламенных страниц», кроме всего прочего, яростно отрицал всякое чувство Родины, признавая лишь «страны проживания», вернее, «территории проживания». Относительно же самого ницшеанства, послужившего позднее как бы фундаментом для «теорий» германского нацизма и фашизма, то комментировать его, пожалуй, излишне. Впрочем, об отношении А. В. Луначарского к этому предмету можно судить по его книге «Силуэты» (М., 1965 г.).
Очерк «Яков Михайлович Свердлов» (обратите внимание: в большинстве случаев употребляя подлинные имена и фамилии, здесь А. В. Луначарский и после революции почему-то считает необходимым соблюдать конспирацию, называя Свердлова Яковом Михайловичем вместо его настоящего имени-отчества Ешуа-Соломон Мовшович – А. И.), стр.94:
«Этот чёрный костюм, блестящий, как отполированный лабрадор, придавал маленькой, спокойной фигуре Свердлова ещё больше монументальности, солидности очертания. Действительно, этот человек казался алмазом, который должен быть исключительно твёрд, потому что в него упирается ось какого-то тонкого и постоянно вращающегося механизма».
