Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд
Эти разнообразные и в конечном счёте несовместимые секционные и социальные элементы объединяла всеобъемлющая и общая идеология. Эта республиканская идеология, включающая в себя глубокую ненависть к разросшейся центральной власти и страх перед политическими и финансовыми механизмами, поддерживающими эту власть — раздутой исполнительной властью, высокими налогами, постоянными армиями и вечными долгами, — была унаследована от английской радикальной традиции вигов «страна-оппозиция», которая была обострена и американизирована во время революции. В 1790-х годах эта идеология приобрела особую актуальность благодаря монархически-подобной политике федералистской администрации.
По мнению сторонников радикальной идеологии вигов, система Гамильтона угрожала воссоздать правительство и общество, которые, как считали многие американцы, были разрушены в 1776 году. Такое иерархическое общество, основанное на покровительственных связях и искусственных привилегиях и поддерживаемое раздутой исполнительной бюрократией и постоянной армией, со временем, по мнению республиканцев, разрушит целостность и независимость граждан-республиканцев. Федеральная программа Гамильтона, включавшая финансирование революционного долга, принятие на себя долгов штатов, введение акцизов, создание постоянной армии и национального банка, казалось, напоминала то, что сэр Роберт Уолпол и другие министры делали в Англии ранее в этом веке. Казалось, что Гамильтон использует свою новую экономическую систему для создания разросшейся фаланги тех, кого Джефферсон назвал «биржевыми и королевскими джобберами», чтобы коррумпировать Конгресс и укрепить исполнительную власть за счёт народа, как это делали британские министры XVIII века.
Как только республиканцы ухватились за эту идеологическую схему, все меры федералистов встали на свои места. Изощрённая пышность «двора», аристократические разговоры о титулах, расширение армии, рост налогов, особенно акцизов, опора на монархического президента и аристократический Сенат — всё это указывало на систематический план, как заявило в 1793 году графство Каролина в Виргинии, «ассимиляции американского правительства с формой и духом британской монархии». Самым главным и опасным из всего этого было создание федералистами огромного вечного федерального долга, который, как объяснил губернатор Нью-Йорка Джордж Клинтон, не только отравить нравы людей спекуляциями, но и «добавить искусственную поддержку администрации, и с помощью своего рода подкупа привлечь богатых людей сообщества на сторону мер правительства. Обратитесь к Великобритании». В глазах республиканцев это была новая борьба с коррумпированным монархизмом 1760–1770-х годов.
5. Французская революция в Америке
Французская революция началась в 1789 году, в тот самый момент, когда в Америке формировалось новое национальное правительство. Когда за собранием Генеральных эстетов в мае 1789 года последовало формирование Национального собрания Франции в июне, падение Бастилии в июле и Декларация прав человека и гражданина в августе 1789 года, американцы могли только сделать вывод, что Франция находится на пути к подражанию их собственной революции. Большинство американцев с благодарностью вспоминали, как Франция пришла им на помощь во время их революционной борьбы с Великобританией. Теперь американцы возвращали этот долг, распространяя дух свободы за рубежом. Они надеялись, что их революционные идеалы со временем распространятся на весь мир.
Либеральный дворянин маркиз де Лафайет, который в 1777 году в возрасте двадцати лет вступил в армию Вашингтона, безусловно, рассматривал восстание июля 1789 года как ответ на американские принципы. Приняв на себя руководство Парижской национальной гвардией в июле 1789 года, Лафайет послал Вашингтону ключ от Бастилии в знак благодарности за то, что во время участия в Американской революции он узнал, что такое свобода. И это было правильно, заявил Томас Пейн, поскольку идея о том, «что принципы Америки открыли Бастилию, не подлежит сомнению». То, что в 1790 году Франция вслед за Декларацией прав приняла письменную конституцию, лишь убедило большинство американцев в том, что они стали зачинщиками международной либеральной революции.
Поначалу американский энтузиазм в отношении Французской революции был почти единодушным. Такие федералисты, как Джон Джей и Джон Маршалл, так же горячо поддерживали либеральные реформы Франции в 1789 году, как и будущие республиканцы Томас Джефферсон и Уильям Маклай. Даже большинство консервативного духовенства Новой Англии поначалу приветствовало происходящее во Франции. «Мы все были сильно привязаны к Франции — вряд ли кто-то сильнее, чем я», — вспоминал Джон Маршалл. «Я искренне верил, что человеческая свобода в значительной степени зависит от успеха Французской революции».
Во время празднования в июле 1790 года в Париже первой годовщины штурма Бастилии Джон Пол Джонс и Томас Пейн несли американские флаги, символизируя связь между двумя революциями. Губернатор Вирджинии Гарри Ли был настолько воодушевлён Французской революцией, что подумывал эмигрировать во Францию и присоединиться к ней; Джордж Вашингтон помог ему отговориться. Даже когда Французская революция стала более радикальной, а революционное правительство начало превентивную войну против монархической Европы в апреле 1792 года — войну, которая не закончится до заключения мира 1815 года, — американская поддержка оставалась сильной.
Европейские монархии вскоре нанесли ответный удар. В августе 1792 года австрийская и прусская армии вместе с некоторыми французскими аристократами-эмигрантами вторглись во Францию, чтобы подавить революцию. Когда американцы узнали, что в сентябре 1792 года французы остановили австрийских и прусских захватчиков в Вальми, в ста милях к востоку от Парижа, а затем провозгласили Францию республикой, они были в восторге. Наконец-то Франция стала братской республикой, присоединившись к Америке в общей борьбе против сил монархизма.
Некоторые американцы стали носить французские трёхцветные кокарды и петь французские революционные песни. Революционная Франция ответила взаимностью, предоставив почётное французское гражданство нескольким американцам — Джорджу Вашингтону, Томасу Пейну, Александру Гамильтону и Джеймсу Мэдисону — за то, что они мужественно отстаивали дело свободы. Всю зиму 1792–1793 годов американцы праздновали победу при Вальми по всему континенту с колоколами, иллюминацией и парадами; действительно, почти все в западном мире, включая Гёте, который присутствовал на сражении, вскоре поняли, что революционный энтузиазм французской армии при Вальми представляет собой, по словам Гёте, начало «новой эпохи в истории мира». Празднование 24 января 1793 года в Бостоне, который был центром консервативного федерализма, стало самым масштабным праздником, в котором приняли участие тысячи горожан; по сути, это был самый большой публичный праздник, который когда-либо проводился в Северной Америке.
Зимой 1792–1793 годов эти гражданские торжества «свободы и равенства» были столь буйными, что многие федералисты встревожились и начали сдерживать свой первоначальный энтузиазм в отношении Французской революции. На самом деле, как и Эдмунд Берк в Англии, некоторые федералисты с самого начала выражали сомнения по поводу хода Французской революции и указывали на её отличие от Американской революции. Уже в 1790 году члены Сената, чей зал был украшен гигантскими портретами короля Людовика XVI и Марии-Антуанетты,
