Марина Могильнер - Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства
Леван Дадиани и владетель Гурийского княжества Мамиа Гуриели лично объявили о своей готовности ввести духовенство своих владений в зависимость от экзарха Грузии. Но в то же время они открыто высказались о том, что «всякая прикосновенность к имуществам» будет расценена ими как «монарший гнев», поскольку они были пожалованы церквам и монастырям их предками и ими самими, и потому только от их непосредственной воли зависело всегда умножение или уменьшение этой собственности [667] . Российской администрации пришлось признать, что требование от западногрузинских владетелей передачи имений церкви в ведение Синодальной конторы и экзарха фактически означало нарушение высочайше утвержденных трактатов на вступление этих княжеств в подданство Российской империи.
Некоторые итоги
Подводя итог сказанному, еще раз обозначим важную для рассматриваемого периода проблему. Значение пространственной организации церкви трудно переоценить, особенно в природных условиях Грузии. Именно эта организация во многом определяет близость пастыря и паствы – не только физическую, но вместе с ней и духовную, интенсивность их общения, возможность удовлетворения религиозных потребностей людей, формы проповеди слова Божия и исполнения религиозных предписаний, а в конечном итоге – успех распространения и поддержания веры в сердцах и душах членов паствы этой церкви. Не боясь впасть в географический детерминизм, подчеркнем, что ландшафт не в последнюю очередь влиял на самые разные стороны жизни церкви – количество клира в той или иной местности, степень его влияния на паству, формы монашеской аскезы и многое другое. Каждая церковь, исходя из тех природных условий, в которых она существует, в течение столетий своей истории определяла оптимальную для себя форму своего территориального устройства, которая бы могла способствовать наиболее успешному достижению всех этих целей. В истории церкви трудно, если вообще возможно, найти прецеденты, когда бы традиции пространственной организации одной церковной структуры переносились бы на каноническую территорию другой. Реформы Грузинской православной церкви, проводившиеся российской администрацией всю первую половину XIX века, являются, пожалуй, одним из редких примеров подобного «экспорта».
Для этого в начале XIX века у российских властей было немало поводов – как вполне реальных, так и «виртуальных», порожденных особенностями восприятия «европейцами» «восточного» уклада, которые вполне можно объединить в понятие «ориентализм» в том смысле, который вкладывал в него Эдвард Саид [668] . Одним из главных стимулов к реорганизации местной церковной структуры стали «неустройства», замеченные в ней российскими чиновниками, в частности огромное, как им казалось, для такой территории число духовенства. Но насколько в действительности значительным было число клира в конкретных условиях Грузии?
Из первой сводной ведомости числа церквей и духовенства в Восточной Грузии, составленной имперскими чиновниками перед началом церковной реформы [669] , нетрудно заметить, что практически во всех епархиях священнослужителей было отнюдь не больше, а во многих случаях даже меньше, чем церквей (за исключением четырех кафедр – Мцхетской, Тифлисской, Бодбийской и Руставской). Дьяконов же и церковнослужителей во всех без исключения епархиях оказалось значительно меньше, чем приходов. Кроме того, почти половина всех кафедр (6 из 13) не имела епархиальных архиереев, что явилось следствием политики российской администрации по сокращению численности высшего грузинского духовенства. В целом, прибегая к достаточно грубому обобщению, можно сказать, что в среднестатистическом приходе Восточной Грузии того периода состоял один священник и один церковнослужитель, в редких случаях с дьяконом, что вряд ли можно считать признаком «излишества».
Однако картина кардинальным образом поменялась с переходом на совершенно иную, чем прежде, систему расчета необходимого, по меркам российских светских и духовных властей, количества представителей духовенства. Как уже говорилось выше, одним из главных итогов реформ экзарха Феофилакта стало введение штатов приходского духовенства во всех епархиях Восточной Грузии. Теперь при их расчете, в отличие от предыдущих периодов, за единицу брались не церковь или приход, под количество которых и предлагалось раньше «подгонять» численность клира, а количество приходских дымов. То есть действовал тот же принцип, что и в российских губерниях, с тем лишь исключением, что был понижен минимальный порог числа дымов на один причт. Согласно синодальному приказу от 10 августа 1722 года «О штатах приходского духовенства» в епархиях Русской церкви должно было быть от 100 до 150 дворов на одного священника и до 250 – на двух. К одному приходу могло быть приписано от 700 до 3000 прихожан. Средняя же паства российского прихода насчитывала около 1500 человек [670] . Для грузинских приходов этот порог был понижен до 40 дымов на один причт [671] , что существенным образом меняло ситуацию.
В результате введения штатов и расчета числа причтов исходя из числа приходских дымов количество действующих (штатных) церквей в Восточной Грузии в течение трех лет было сокращено почти в 2,5 раза – с 759 в 1818 году до 316 в 1821 году. В 2 раза также было уменьшено число причтов – с 643 (если условно брать одного священника из ведомости 1818 года как настоятеля прихода) до 340. Несложно заметить, что при новом устройстве приходов на два села приходилась одна церковь, в то время как ранее практически каждое селение имело по одному, а в некоторых случаях и по два храма. В реальности при установленном духовными властями в Грузии минимуме в 40 дымов на один причт приходилось порядка 62 домов, или около 320–370 прихожан. Любопытно, что при этом в таких высокогорных регионах, как Тушети и Пшави, эта цифра была в три с лишним раза выше. Получается, что в среднем в один тушетинский приход входило более 170 дымов (как минимум тысяча прихожан, что практически равняется величине среднего прихода в Центральной России!). К одной церкви здесь были прикреплены порядка девяти горных сел, значительно отдаленных друг от друга. В Пшави эти цифры были меньше (около 75 дымов, или три селения на причт), но тем не менее они были очень значительными для местности с такими специфически сложными условиями биоландшафта.
В Имерети к началу 20-х годов XIX века российские власти также констатировали чрезмерное число духовенства и церквей. Приблизительно на 15 тыс. дымов здесь до реформы приходилось 618 соборных и приходских церквей, 693 протоиерея и священника, 197 дьяконов, а также 15 монастырей, 11 архимандритов и игуменов, 56 иеромонахов, иеродьяконов и монахов и 12 монахинь [672] . То есть один приход включал в себя порядка 24 дымов, или 130–150 прихожан.
Закономерен вопрос, являлось ли подобное соотношение в конкретных условиях региона оправданным, или же оно стало следствием неестественного роста численности духовенства относительно остального населения? Представляется, что при очевидном в некоторых приходах «перепроизводстве» сельского клира в условиях во многом вертикальной организации местного социума такое положение было вполне объяснимым. Существование церкви в каждом селе, независимо от количества жителей, даже если в нем насчитывалось не более 5–10 дымов, в условиях биоландшафта Грузии (и западной ее части в особенности) давало едва ли не единственную возможность регулярного удовлетворения религиозных потребностей паствы. Местные жители, прежде всего в зимнее время и в высокогорных районах, не могли бы преодолевать значительные по меркам Западной Грузии расстояния, чтобы посетить церковь, не было такой возможности и у священника. Особые трудности возникали бы при исполнении таких церковных таинств, как крещение, соборование, отпевание и т.д. Более того, для крупных сел одна церковь была минимумом, а нормой – две и более. Здесь помимо больших соборных церквей обычно функционировала по меньшей мере одна, а в некоторых случаях и две (в зависимости от числа жителей) кладбищенских церкви, в которых проводились только обряды, связанные с погребением. Безусловно, по своему благосостоянию и уровню образования сельское духовенство в Грузии являлось очень неоднородным: настоятели церквей в мелких селах по 6–9 дымов зачастую жили на пороге нищеты, а некоторые едва знали грамоту. В то же время священнослужители в крупных населенных пунктах, особенно происходившие из среды азнауров (дворян), обычно были гораздо более состоятельными, имели свое хозяйство, а иногда и 1–2 дыма крестьян [673] .
Тем не менее с чисто практической точки зрения соотношение, при котором в некоторых приходах на 10–20 дымов приходилось по 1–2 священника, для российских властей выглядело явным излишеством. В ходе реформы конца 1810-х годов принцип, который можно условно назвать «одно село – одна церковь», перестал действовать. В Хонской и Кутаисской епархиях число церквей и священнослужителей было сокращено в среднем в 2–2,5 раза: в Хонийской кафедре вместо 42 церквей и 59 священников осталось 25 и 23 соответственно, а в Кутаисской число действующих храмов с 72 было уменьшено до 37, священнослужителей – со 105 до 39 [674] .
