Рафаил Нудельман - Библейская археология: научный подход к тайнам тысячелетий
С этого момента похождения рыцарей короля Артура стали приобретать совершенно новый, христианско-мистический смысл. Теперь это были уже не просто странствия в поисках схваток и приключений, а целенаправленные поиски чаши святого Грааля, предпринимаемые ради содержащейся в ней Божественной благодати. Чудесная чаша начинает появляться также в живописи и скульптуре того времени, в том числе и на стенах тогдашних соборов, вроде Шартрского. А немного позже она уже оказывается в центре пространных романов, посвященных ее поиску и обретению. Первый такой роман написал в конце XII века знаменитый бретонский автор Кретьен де Труа, создатель пятитомного цикла о короле Артуре. О Граале там говорится много и возвышенно: он-де способен на то и на се, и на это, и вообще он «поддерживает жизнь во всей ее силе», но, как ни странно, при этом ни разу не сказано, как же выглядит этот необыкновенный предмет. Из контекста же совершенно невозможно понять, то ли это действительно чаша, то ли сосуд побольше, вроде супового котла (в одном месте Кретьен так и заявляет: герою, мол, подали в Граале очередную порцию пищи), то ли еще что-то третье. На мысль о «третьем» Хэнкока навело чтение второго по времени появления прославленного романа о Граале — написанной уже в начале XIII века книги немецкого автора Вольфрама фон Эшенбаха «Парциваль». Тут Грааль вообще именовался… «Камнем». В тексте Эшенбаха прямо и недвусмысленно говорилось: «Как бы ни был болен человек, с того дня, что он увидит Камень, он проживет, по меньшей мере, неделю, и даже цвет лица у него не изменится. Такая сила дана этому Камню над смертными, что их плоть и кости вскоре делаются такими же, как у молодых. Камень этот называется Грааль».
История явно усложняется. Оказывается, в момент своего первого появления в литературе Грааль не имел фиксированного облика: Кретьен представлял себе что-то вроде сосуда, Эшенбах — что-то вроде камня. Как же он превратился в «чашу»? Кто был «виновником» этого превращения? Как и в детективных романах, исторический «преступник» тоже оставляет за собой следы, и в данном случае цепочка таких следов вела, как вскоре выяснил Хэнкок, к знаменитому в раннем средневековье монашескому ордену цистерцианцев. Это его братья первыми составили свод апокрифов под общим названием «В поисках святого Крааля», после появления которого загадочный «сосуд» из романа Кретьена и «Камень» из книги Эшенбаха были полностью вытеснены новым представлением о Граале как о чаше с кровью Христовой. Но вскоре представление это претерпело еще один неожиданный и странный поворот.
В конце XII века орден цистерцианцев был преобразован и устроен совершенно по-новому. Инициатором и руководителем этого преобразования был знаменитый церковный деятель того времени — епископ Бернард Клервосский. Влияние Бернарда сказалось не только на деятельности ордена цистерцианцев и на христианском богословии; он наложил свой отпечаток также на тогдашнюю церковную живопись и архитектуру. А одной из основных его идей в этой области было символическое отождествление Богородицы со «священным сосудом», а проще говоря — с чашей Грааля. Подобно тому, как чаша эта, согласно легенде об Иосифе Аримафейском, содержала Иисусову кровь, чрево Богородицы в свое время содержало Иисусову плоть. Вот почему в скульптурах соборов, посвященных Богородице, строительство которых было вдохновлено Бернардом Клервосским, так часто появлялось изображение-чаши Грааля — это был попросту символ девы Марии.
Но у Бернарда, оказывается, была еще одна навязчивая идея. Он считал, что дева Мария подобна не только сосуду с плотью Христовой, но и хранилищу Христова учения! Вместе с Божественным младенцем ее чрево содержало в себе также и будущий Завет Христа с человечеством — так называемый Новый Завет, который, по убеждению христиан, отменил и заменил собой Ветхий Завет, заключенный Богом с праотцем Авраамом. И вот тут-то и возник в сознании Бернарда тот неожиданный поворот мысли, о котором мы только что упомянули. Если дева Мария хранила в себе Новый Завет в облике Иисуса, то она была подобна в этом тому знаменитому Ковчегу, который, согласно Библии, хранил в себе Ветхий Завет в виде скрижалей Моисея! И вот в молитвах, сочиненных епископом из Клерво, появляется выражение «Богоматерь Ковчега Завета». Родившись в XII веке, оно сохранилось до нашего времени: в Кирьят-Йаарим, что между Тель-Авивом и Иерусалимом, стоит построенная в 1924 году доминиканская церковь, которая так и называется «Храм девы Марии-Ковчега Завета». И украшен он изображением Ковчега.
Итак, дева Мария и «живой Грааль» с его Иисусовой кровью, и «живой Ковчег» с его каменными скрижалями. Это позволяет понять, почему Мельхиседек в арке Шартрского собора — посвященного, кстати, той же деве Марии! — держит в руках чашу Грааля, а рядом с ним находится скульптурное изображение Ковчега. Остаются, однако, две загадочные детали: «камень» в чаше, что в руках Мельхиседека, и тележка, на которой лежит Ковчег. Камень в чаше Грааля явно намекает на очень архаичное, еще доцистерцианское, эшенбаховское толкование Грааля как «Камня», а тележка напоминает об эфиопской легенде, рассказывающей о похищении Ковчега из Иерусалима и транспортировке его в Эфиопию.
И тут в мозгу Хэнкока вспыхнула дерзкая догадка: а не могло ли быть так, что именно эта эфиопская легенда, проникнув в христианскую Европу, и легла здесь в основу рассказа о чаше святого Грааля? Вообразим такую цепочку: европейским христианам известен евангельский рассказ о чаше, в которую тайный ученик Христа Иосиф Аримафейский собрал кровь распятого учителя; с другой стороны, имеются смутные воспоминания, что какой-то Иосиф когда-то пришел из Иерусалима проповедовать христианство; а? с третьей, становится популярной легенда, что кто-то унес из того же Иерусалима Ковчег Завета, который есть символ девы Марии, которая, в свою очередь, есть символ чаши с кровью Иисуса. Так, может, чаша эта и есть вместилище каменных скрижалей, унесенное не каким-то там Менеликом, а Иосифом, и не в Эфиопию, а в Европу?! Если это так, то никакой чаши Грааля никогда и не было. В обоих рассказах — о короле Артуре и о принце Менелйке — речь шла не о двух разных предметах, а об одном и том же — и предметом этим в обоих случаях был утраченный Ковчег!
Догадка была действительно дерзкой. Но хуже того — она была еще и фантастичной. В самом деле, даже согласившись с тем, что святой Грааль — это просто Ковчег Завета, как объяснить проникновение эфиопской легенды в средневековую Европу? И не просто проникновение, но и такое распространение, которое позволило Вольфраму фон Эшенбаху назвать Грааль «Камнем», а великому Бернарду Клервосскому связать оба предмета в единый религиозный символ? Мыслимо ли это и как это могло произойти?
Свет на загадку пролила та статья, о которой в давнем разговоре с Хэнкоком упомянул, если помните, профессор Ласко. В конце концов, Хэнкок все-таки статью эту разыскал. Ее автором оказалась известная медиевистка (специалистка по средним векам) Елена Адольф. Название статьи было сложным и академически занудным: «Новые соображения о восточных источниках романа «Парциваль» Вольфрама фон Эшенбаха». Одно слово в этом названии приковало внимание Хэнкока: «ВОСТОЧНЫЕ…» Он трясущимися руками развернул журнал. И сразу же понял: да, Елена Адольф утверждает, что Эшенбах «знал историю Грааля в ее восточном, точнее — эфиопском, варианте».
Эфиопский вариант легенды о Граале… Это означало, что его дерзкая гипотеза переставала, по крайней мере, быть фантастичной. Ибо слова Елены Адольф Давали этой гипотезе первое, но зато вполне серьезное подтверждение. И подталкивали мысль к новому поиску. Следы утраченного Ковчега, несомненно, следовало искать в Эфиопии.
Елену Адольф, эту авторитетную специалистку по средневековой литературе, интересовал чисто литературоведческий вопрос: почему Вольфрам фон Эшенбах, взявшись завершить незаконченный роман Кретьена де Труа о поисках святого Грааля, вдруг повернул своего «Парцифаля» в совершенно неожиданную сторону — превратил тот Грааль, что у Кретьена выглядел скорее как сосуд, в какой-то непонятный «Камень»? Эту загадку она объясняла тем, что Эшенбах, судя по всему, был знаком с эфиопским источником под названием «Кебра Нагаст» — тем самым, в котором рассказывается история похищения иерусалимского Ковчега Завета Менеликом, сыном царя Соломона и царицы Савской, первым «царем Эфиопии». Легенда из «Кебра Нагаст», утверждала Адольф, видимо, произвела на Эшенбаха такое впечатление, что он решил как-то совместить ее с легендой о Граале. Может быть, он рассчитывал, что это сделает его роман еще более популярным среди читателей, чем роман Кретьена.
* * *Елена Адольф не пыталась объяснить, каким образом эфиопская легенда могла попасть в средневековую Европу. Ее как литературоведа это и не особенно интересовало. Она лишь мельком заметила, «что переносчиками предания могли быть еврейские купцы, которые в те времена смело странствовали по различным частям света, наверняка бывали в Эфиопии, где было свое иудейское население, фалаши, а уж в Европе и вообще чувствовали себя как дома». Хэнкока, напротив, не интересовали литературные влияния. Ему было куда важнее, что Адольф тоже, в сущности, связала Грааль с Ковчегом. Но его предположения шли куда дальше, чем гипотезы Елены Адольф. Не может ли быть, что Эшенбах не столько намеревался расцветить свое повествование о Граале еще одной красивой легендой, сколько хотел рассказать именно о судьбе и поисках загадочно исчезнувшего Ковчега, а для этого зашифровал его историю — скрыл ее под маской рассказа о поисках Грааля? Коль скоро дело было так, то. и в тексте романа могли содержаться — скрытые, конечно, и понятные лишь для посвященных — указания на место, где и доселе хранится эта древняя священная реликвия.
