Коллектив авторов - Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Возвращаясь к сочинению Минье, заметим, что в дневниковой записи от 30/18 сентября 1826 года А.И. Тургенев не только комментирует взгляды историка, характеризуя его как «друга нового порядка вещей», склонного к стороне революционной в итоговой оценке событий, но и непосредственно приводит фразы из «Истории французской революции». Сам автор «Истории французской революции» был хорошо знаком Тургеневу, для которого европейская интеллектуальная среда была «своим» пространством. Тургенев совершенно свободно чувствовал себя в европейских странах, легко находил общий язык с разными представителями европейской интеллигенции. М.П. Погодин передает следующее впечатление о А.И. Тургеневе:
Французские министры поверяли ему опасения о судьбе министерств, английские толковали о преобразованиях парламента, немецким профессорам доставлял он сведения о коммунизме, французским аббатам привозил он труды православия, а членам Синода рассказывал о произведениях новой немецкой школы[741].
Близкую характеристику дает А.И. Тургеневу и Герцен:
А.И. Тургенев – милый болтун; весело видеть, как он, несмотря на седую голову и лета, горячо интересуется всем человеческим, сколько жизни и деятельности! А потом приятно слушать его всесветные рассказы, знакомства со всеми знаменитостями Европы[742].
Стоит еще раз обратить внимание на то, что помимо чтения исторических сочинений значимым являлся и фактор непосредственной коммуникации, которая способствовала распространению европейских идей в среде русских интеллектуалов.
Своеобразной пограничной фигурой в процессе смены темпоральности и характера восприятия истории европейским обществом был Франсуа Шатобриан, а «книги Шатобриана – это те произведения, в которых совершается переход от времени замкнутого ко времени разомкнутому»[743]. В связи с этим особое значение приобретает знакомство с взглядами Шатобриана русских интеллектуалов[744].
А.И. Тургенев слушал сочинения Шатобриана в салоне мадам Рекамье, неоднократно участвовал в обсуждении их; в результате в Россию Вяземскому, Пушкину отправлялись соответствующие комментарии, которые знакомили русское просвещенное общество с творчеством и личностью Шатобриана. Так, 29/17 декабря 1825 года Тургенев в салоне Рекамье читал брошюру Шатобриана о государе и о греках, что было отмечено в дневнике записью: «Много говорили опять о Шатобриане»[745]. В январе 1826 года Рекамье собиралась познакомить Тургенева с Шатобрианом лично, но тогда встреча не состоялась, так как Тургенев уехал в Англию, но сразу по возвращению его из Англии, 10 марта (26 февраля) 1826 года Тургенев, наконец, лично знакомится с Шатобрианом, разговаривает с ним о его сочинениях, об императоре Александре и переписке самого французского писателя с императором, об английском премьере Каннинге и пр. Интерес к сочинениям Шатобриана в русском просвещенном обществе был достаточно устойчивым. Сам А.И. Тургенев высоко оценивал творчество Шатобриана, говоря о правосудии историка, высоком беспристрастии христианина, стиле Тацита и Боссюэ, хотя отмечал и такие его малосимпатичные черты, как самохвальство и национализм.
Дневники А.И. Тургенева заполнены записями о встречах с разными представителями европейской политической и культурной элиты, в том числе и с уже упоминавшимися Гизо и Минье. В сети интеллектуальных коммуникаций Тургенева важное место принадлежит общению с Гизо, в салоне которого А.И. Тургенев начал бывать сразу же после приезда в Париж осенью 1825 года. В дневниках А.И. Тургенева зафиксированы вечера у Гизо 29/17 октября, 10 ноября/29 октября, 27/15 ноября, 1 января/20 декабря 1825 года. Интересно отметить, что Тургенев сравнивал Гизо с Н.М. Карамзиным, находя у них такие общие качества, как ум, благородство души и независимость. В письме брату Николаю Александр Тургенев называет Гизо центром парижского «Арзамаса»[746], опять проводя сравнение французских и русских интеллектуалов и обнаруживая общие черты интеллектуальной жизни. Во время «приятных и наставительных» вечеров Гизо показывал Тургеневу вышедшие книги, делился впечатлениями, обсуждал исторические сочинения. Тем более важно, что взгляды Гизо на прошлое в целом и возможности его познания, по мнению Ф. Артога, отражали становление нового режима историчности, утверждая идею поступательной динамики исторической эволюции. Гизо писал:
Идея прогресса, развития, кажется мне основополагающей мыслью, заключенной в слове «цивилизация»; идея народа, который идет вперед не для того, чтобы изменить [некое] место, но чтобы изменить [собственное] состояние[747].
Гизо и Тургенева объединяли не только профессиональные занятия историей, определенное сходство историографических, методологических позиций (что проявилось в отзывах Тургенева на «Историю английской революции» Гизо). Гизо помогал А.И. Тургеневу получить доступ в архивы и библиотеки для поиска источников по истории России, о чем свидетельствуют не только записи самого Тургенева, но и сохранившиеся в архиве Тургенева письма к нему Гизо. Последний рекомендовал Тургенева директорам четырех публичных парижских библиотек, которые, как писал Гизо, «приложат все старания, дабы облегчить ваши поиски и сделать их по возможности исчерпывающими»[748].
О вечерах, проведенных в 1832 году в Париже с Гизо, Мишле, Тьером, сообщает в своих записках и видный публицист, один из основоположников славянофильства Александр Иванович Кошелев (1806–1883), отмечая, что эти вечера были для него так интересны, что он не пропускал ни одного из них, уходя в числе последних гостей[749]. Сочинения Гизо также были хорошо известны в России, что подтверждается многочисленными примерами из переписки этого времени. Так, например, Н.В. Станкевич, сравнивая понимание истории Шеллинга и Гизо, признавался в письме Я.М. Неверову: «Мне больше по сердцу мысль Гизо – представить в истории постепенное развитие человека и общества»[750]. В 1830-е годы Н.В. Станкевич дважды обращается и к книге Минье, называя ее своеобразным пособием по новой истории, необходимым для уяснения главнейших сведений, а также включает в список книг, которые планировал прочитать, готовясь к путешествию в Европу[751]. Такая практика была весьма распространена среди русского образованного общества, о чем свидетельствует еще опыт Карамзина. По мнению М.И. Гиллельсона, труды Гизо и Минье серьезно повлияли на формирование и развитие исторических взглядов целого ряда представителей русского просвещенного общества:
Они оказали, несомненно, воздействие на эволюцию исторических взглядов Жуковского, а через него, можно полагать, способствовали первоначальному ознакомлению Пушкина с трудами французской романтической историографии[752].
17/5 декабря 1825 года Тургенев записал в своем дневнике:
Разогнал грусть в обществе Гизо с Минье, автором «Истории французской революции» (которую я читал в Карлсбаде). <…> Говорили о состоянии умов во Франции, о степени просвещения до и после революции в некоторых классах народа[753].
То, что Тургенев обсуждает с Минье и Гизо, авторами трудов по истории французской и английской революций, вопрос о степени просвещения во Франции, далеко не случайно. Просветительское ядро мировоззрения русских интеллектуалов первой половины XIX века обусловливало интерес именно к состоянию образованности, которое считалось показателем прогресса, залогом успешного проведения реформ и неизменно связывалось с мерой свободы в обществе. Кроме того, именно в вопросе о степени просвещения во Франции в период французской революции А.И. Тургенев был не согласен с Минье, так как считал, что просвещенный народ не допустил бы такого кровопролития и всех ужасов террора, и революция имела бы совсем другой характер. Выписывая фразу «Au jour de l’explosion, un seul fait restoit réel et puissant, la civilization générale du pays»)[754], – Тургенев комментирует: «Во французской революции господствовало страшное единство всего нового»[755]. И тут же он добавляет свой вопрос: «Где общая образованность во Франции – в минуту революции? И тот ли был характер оной, есть ли бы она разразилась над просвещенною во всех классах народа Франциею?»[756]
Обращает на себя внимание присутствие в текстах Тургенева эмоциональных оценок революции, сравнение с бурей, грозой, что может быть как результатом влияния романтизма на исторические представления, так и акцентировкой разрушительного характера революции[757]. Можно предположить, что метафора бури могла быть навеяна книгой Минье, который достаточно часто ее использовал («Ураган уносит и разбивает целую нацию среди бурь революции», «отличительное свойство подобной бури заключается в том, что она ниспровергает всякого, кто старается утвердить положение свое», «выходя из бешеной бури, все чувствовали себя ослабевшими и разбитыми» и т. д.)[758]. В то же время сравнение революции с бурей, грозой встречается достаточно часто в романтической историографии, становясь постепенно устойчивым образом в историческом сознании.
