Лев Трегубов - Эстетика самоубийства
В то время как одни брамины клали основу костра, другие подвергали сына покойника очищениям. Начали с того, что совершенно обрили ему голову, оставив только шинду, или священный чуб. При этом один близкий родственник молодого человека, вздумав пошутить, комически начал бранить цирюльника, зачем он забыл обрить усы и бороду. Цирюльник с неизменною важностью принялся водить бритвой по гладкому лицу двенадцатилетнего мальчика. Зрители захохотали. Даже сам мальчик заразился на минуту этой веселостью. Во все остальное время он был очень грустен и встревожен, а когда вошел в реку для омовения, ему сделалось дурно, и он чуть не упал в воду. Еще много обязанностей лежало на нем. Когда омовение было окончено и первая часть костра была построена, он должен был играть главную роль во всем церемониале, сопровождавшем поднятие и уложение трупа на похоронном ложе. Потом, когда строили над костром коническую кровлю, мальчик, при содействии фамильного жреца (family gouerou), занялся обрядами освящения огня.
Фамильный жрец с огромным требником в руках беспрестанно бормотал молитвы и, при известных стихах, наклонялся до земли, а за ним наклонялся и мальчик. Затем мальчику надлежало разложить разные предметы, долженствующие служить для последних набожных обрядов и приношений матери. Каждой вещи назначено особое место. Вокруг огня поставлены были четыре небольших сосуда с топленым маслом и водою, потом дали мальчику четыре чаши из банановых листьев: первые две наполнил он маслом, остальные две водою, и поставил их на четырех углах вокруг огня: на севере и на юге чаши с водою, на востоке и на западе чаши с маслом. После этого он взял два банановых листа, обмочил их в масле и держал некоторое время над огнем; масло падало по капле. Когда вспыхнуло пламя, он подбавил углей и положил на землю освященные листья для дальнейшего употребления. Между тем, фамильный жрец и помогавшие ему брамины делали тесто из муки, порошки из сандалового дерева, камеди, толченых пряностей, воды и масла. Когда тесто было готово, из него сделали четыре пирожка: один походил на пышку, величиною с кулак; другой имел вид пятиугольной звезды; какую форму имели остальные — невозможно описать. Эти пирожки — пинда, приношение, назначенное Яму, судье мертвых, и пайтра, в честь теней усопшего и предков его. Как греки приносили пирог Церберу, так и эти приношения приготовляли для слуг Яму, которые должны были взять с горящего костра души супругов. После этого сыну вдовы оставалось обойти три раза вокруг костра и окропить его, с молитвою, водою. За мальчиком шел брамин и повторял тот же обряд.
Наконец костер был кончен и освящен. Уведомили об этом жертву. Она тотчас встала с величественным спокойствием. Прощание с подругами, с которыми она расставалась навсегда, было очень спокойным. С обеих сторон ни печальных слез, ни вздохов сожаления, ни тревоги на лице вдовы, ни горести на лицах ее подруг; молчание, взаимная и совершенная холодность. Вдова вошла сначала в реку и села в воде по плечи; длинные волосы ее расстилались по воде. Во время омовения фамильный жрец — гуеру, стоявший подле нее, окроплял ее водой, маслом и бросал на нее какие-то цветы. Перед нею стоял брамин и бегло читал по требнику; постепенно во время чтения опускалась она, и, наконец, совершенно исчезла под водой.
После такого обряда ей надлежало обратиться с мольбою ко всем свидетелям, которых Яму, судья мертвых, призовет, когда будет судить ее и мужа ее, то есть сесть к солнцу, луне, звездам, огню, воде, воздуху и ветрам, к утру, полдню, вечеру, к солнечному дню, к лунному дню, к месяцам и годам, наконец, к самому Яму.
Сначала молилась она солнцу, обратившись к востоку, хотя солнце спускалось уже к западу. Это моление представляло собой род пантомимы. Брамин, стоявший перед нею, читал по требнику молитвы на санскритском языке, которых она не могла понимать, а стоявший с боку ее гуеру шептал ей, когда и как должна она исполнять обряд. Приношение, сделанное ею суриу, солнцу, состояло из двух монет серебряных, двух медных, цветов, пряностей и семян. Брамин, не прерывая своих молитв, протянул руку и схватил деньги; все прочее было брошено в реку.
Вдова, казалось, окончила теперь свои земные обязанности; по выходе из реки начала она раздавать подарки на память об умирающей. Ей принесли несколько небольших открытых корзинок. Они наполнены были разными туалетными вещами, подарками малоценными, — брамины относили их, по указанию ее, женщинам, не сходившим с того места, где они сидели. Последний подарок получили брамины; он состоял из коровы, пяти коз, нескольких мер хлеба, из масла, пряностей, слои и пятнадцати рупий.
В эту минуту народ столпился вокруг жертвы; ждали, толкали друг друга; вдова заметила это и сказала спокойным, но важным голосом, чтобы никто не теснил и не толкал других. Каждому хотелось получить от вдовы какую-нибудь безделушку. Никто из них ни словами, ни жестами не показывал, что чувствует хоть малейшее сострадание к ее участи.
Раздав подарки, спокойно, твердыми шагами, пошла она к костру. Никто ее не поддерживал. И вот перед нею отверстие, где во мраке виднеются пятки покойника. Погрузив пламенный взгляд в этот мрак, она могла различить профиль мужа, и при взгляде на эти знакомые черты, уже начавшие разлагаться, она затрепетала. Брамины, наблюдавшие за нею, вероятно, в эту минуту испугались, чтобы мужество ее не ослабло, и, чтобы отвлечь ее внимание, закричали: «Рам! Бгаи! Рам!» Они кричали во весь голос с невероятною быстротою; но этот маневр был бесполезен. Вдова быстро сама преодолела свое волнение; прежнее спокойствие и прежнее бесстрастие вернулись к ней. Она села на земле подле сосуда со священным огнем; ей самой надлежало раздуть, развести этот огонь, через несколько минут долженствовавший пожрать ее. Огонь, снова почти погасший, обнаруживал свое присутствие только тонким облачком черноватого дыма, колебавшимся над сосудом. Кроме тех чаш из банановых листьев, которые расставил ее сын, ей принесли другие подобные чаши с каким-то белым порошком, опилками сандалового дерева, камфорою и камедью. Направо от вдовы лежали несколько ветвей базилика и необтесанный камень неправильной формы, длиною около полутора футов.
У индусов есть священные стихи, которые по причине святости их не позволяется слушать неверующим. Они называются мантры. Так как стихи, читаемые при разведении огня, принадлежат к их числу, то все посторонние в этот момент должны отойти в сторону. Эти санскритские стихи читаются тихим голосом, и во время их чтения брамины причитают различные имена богов очень громко, нестройно и быстро. А вдова во время этого пения шевелила и раздувала огонь, подбавляя в него опилки сандалового дерева, и когда поднялось пламя, кропила его маслом и водой, кропила также и камень.
Когда ей сказали, что все кончено, три раза твердыми шагами обошла она вокруг костра. Она шла медленно, потому что брамины кланялись ей в ноги и воздавали ей божескую почесть самым униженным образом. После третьего обхода она села на прежнем месте у огня и в последний раз принимала божеские почести, в последний раз раздавала свои благословения. Сняв с себя золотые украшения, бывшие на ней до тех пор, она отослала их с молодым брамином родственникам своим, невестке, вместе с благословением. Так как она собиралась в дорогу дальнюю, то ей принесли связку платьев и маленькую корзинку с провизией и привязали спереди к ее поясу. Одна только женщина помогала ей в этих страшных приготовлениях; другие члены ее фамилии неподвижными глазами, в которых выражалась апатия или удивление, глядели на нее с места, где находились. Ни одного выражения горести или сожаления, ни одной слезы в этой толпе. Горевала одна только малолетняя невестка.
Все было готово. Жрецы, поддерживая вдову под руки, довели ее до камня; она взошла на него, народ окружил ее, испуская исступленные вопли. Долго и неподвижно глядела она в небольшое зеркало, поданное ей жрецом; в этом зеркале, в силу своей божественности, она должна была увидеть переселения души своей, как прошедшие, так и будущие. Действительно, долго и пристально смотрев, она объявила, что видела, как фантасмагорическая картина переселения прошла, будто тень, по верному стеклу. Три раза уже была она на земле и три раза освобождалась от этой жизни жертвоприношением; теперь ей предстояло четвертое огненное очищение; судьба назначила ей еще пятое, которое совершится в Казн (Бенаресе), и затем небесная искра, одушевлявшая ее, соединится с источником жизни в лоне Создателя. Очевидно, несчастная была игрушкой своей мечты, своего воображения, воспаленного бессонницей и постом, так как предположить обман в этой женщине, доходящей до самого высокого геройства, было практически невозможно.
После этого ей повесили на шею ожерелье из камфорных и камедных шариков, затем другое ожерелье из узелков с белым порошком, вероятно, из камфоры, селитры и камеди. Очевидно, цель этих ожерелий была сократить ее страдания. Грустно было видеть, как сама она поправляла на себе, прилаживала эти уборы, как будто собиралась на праздник. Казалось, ее занимал только пронзительный и душистый запах камфоры. По ее мнению, это очищало ее, довершало ее освящение.
