Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
Весна шла ветрами и с юга и с востока. Они гнули непокорные кроны старых лип, тополей и берестов; они прижимали к земле самолеты, меченные черными крестами; они гнали в спину, надувая паруса желтых, зеленых и коричневых шинелей. Ветры свистели в проводах, завывали в трубах хат, смертельным воем напоминая вассалам о близком дне возмездия.
Весна донесла к нам буйными ветрами эхо Сталинградской битвы.
Разведчики, ходившие в дальние поиски и достигавшие Ровно, Дубно и Ковеля, приносили радостные вести.
По дорогам Правобережья шло отступление. Пока отступали только разбитые мадьярские, итальянские и румынские части, шли обозы с каким-то скарбом; уходили с награбленным имуществом полицаи Курской и Харьковской областей, да на машинах проносились коменданты, ландвирты, сельхозкомиссары, гебитскомиссары, забежавшие дальше всех на восток, а сейчас вдруг горячо желавшие забежать как можно дальше на запад.
В ночь на 19 февраля мы заняли село Большой Стыдень. Разведчики и конный взвод под предводительством Саши Ленкина ворвались в него первыми. Центральная улица оказалась хорошо вымощенной, с каменными плитами тротуаров по бокам. Когда в село въехали мы с Коробовым и копыта наших лошадей зацокали по камням, перестрелка уже затихла. Иногда она вспыхивала по бокам и сзади нас - это разведчики гоняли по огородам жандармерию и полицаев. Улицы чернели, снег уже стаял по дорогам, но поля и огороды были сплошь белыми. Это и заставляло полицаев Большого Стыдня бегать по огородам, хотя снег и резал их босые ноги, но зато он был хорошим маскирующим фоном, так как большинство их выбежало из помещений в одном белье.
Все же очистка села с таким деликатным названием заняла у нас около часа. Колонна подтянулась, и голова обоза начала втягиваться в село. До утра было недалеко, и мы, посоветовавшись с Войцеховичем, решили становиться на дневку.
Уже когда по селу рыскали квартирьеры, мы узнали новость: оказывается, мы задумали стоянку в районном центре.
Так вот почему здесь столько жандармерии и полиции! И тротуары... и бургомистр.
Бургомистра прислал мне в подарок в начале перепалки Ленкин. Толстого господина, замотанного в несколько шарфов, провели мимо меня, и я приказал поместить его в самый крепкий сарай.
Комиссар, узнав о нашем безрассудном решении, отменять его не стал, но все же поругал порядком.
- Придется принимать бой. Не может быть, чтобы немцы оставили нас в покое в райцентре. Сами заварили кашу, сами и поезжайте по круговой обороне. Проверьте всю и утром доложите мне.
Так мы и сделали.
Но, к нашему удивлению, за весь день немцы никаких попыток трогать нас не обнаружили. Более того, разведчики нигде соприкосновения с противником не имели. По этой причине решили мы остаться в этом "стыдливом" городишке еще на один день.
Как ртуть в чутком термометре, так рахитичный фашистский тыл реагировал на события на фронте. Жизненная логика подсказывает, что чем хуже у немцев дела на фронте, тем, казалось бы, внимательнее они должны присматриваться к тылу своей армии. Практика показывает обратное. Немецкие власти слабее всего реагировали на то, что происходило вокруг именно в те дни, когда на фронте шли бои, не особенно успешные для немцев. Вывод из этого напрашивается сам собой. Нужно удары с тыла приурочивать к наступательным действиям на фронте. Тогда эффективность их значительно вырастает.
Второй день стоянки в Большом Стыдне был для нас знаменательным. Через село, видимо, проходила трасса немецких самолетов. Они все чаще стали пролетать над нами. Весенний ветер прижимал их к земле. Сначала по самолетам палили из винтовок, так, из спортивного интереса. Но к середине дня мы установили специальные точки, и часам к четырнадцати немецкая трехмоторная машина, вспыхнув над селом и протянув на несколько километров черный хвост дыма, рухнула в лес. Я успел доскакать к месту ее "приземления", когда среди расщепленных деревьев дымилась лишь куча дюралюминиевого лома да на земле валялось несколько изуродованных трупов. У одного из них была забинтована нога, и, видимо, еще при жизни он ранен, у другого на полуобгоревшем мундире я смог разобрать погон оберста. Вокруг валялось много бумаги, в воздухе летали лепестки бумажного пепла.
Я поднял несколько листиков, и они подсказали моему нюху разведчика, как гончей собаке след лисицы: ищи!..
И я стал искать. Где-то под листами гофрированной жести, скрученной ударами и взрывами, удалось найти небольшой фибровый чемодан с обгоревшим углом. В чемодане, запертом и перевязанном прочным шпагатом с пятью сургучными печатями по углам, один из которых был срезан бритвой огня, я увидел плотные, спрессованные бумаги.
Бумаги, военные бумаги! Кто работал в разведке, должен знать эту дрожь, когда в твои руки попадает важный документ врага.
"Наверное, здесь весь план войны, и, узнав его, я сразу поставлю врага на колени", - честолюбиво думает разведчик, вчера только взявшийся за это дело.
"Может быть, я добыл план важной операции фронтового масштаба?" - с надеждой раздумывает разведчик этак с полугодичным стажем.
"Возможно, я достану документы, и они, подкрепленные еще другими данными, помогут моему командованию распутать сложную сеть замыслов противника?" - мучается сомнениями опытный разведчик, знающий толк в своем деле.
Но волнуются и дрожат они одинаково при виде бумажки, хоть чем-нибудь говорящей им, что здесь военная тайна врага.
А ведь в моих руках был целый чемодан. С печатями, с документами, с сетками координат.
Юноши, впервые идущие на свидание с любимой! Вы не знаете, что значит волнение! Вы понятия не имеете, что такое страсть! Вы и не узнаете ее, если у вас никогда в жизни в руках не окажется чемодана с военными документами противника.
Но тут я вспомнил второе правило разведчика. Спокойствие, благоразумие, рассудительность! "Не торопись! - сказал я себе. Внимание и спокойствие! И еще раз внимание!" И я стал лазить по дымящемуся лому самолета.
Самолеты сбивали мы и раньше: "стрекозы", "рамы", парочку "юнкерсов", но это был особенный. Простая транспортная машина Э 0136, мотылек, всего за три недели до своей смерти родившийся из кокона завода "Герман Геринг". Недолго прожил ты на свете, фашистский трехмоторный мотылек!
Но вез он интересных пассажиров. Среди трупов, выброшенных ударом в сторону и поэтому не так обгоревших, были: оберст артиллерии, майор-танкист (тот, что с перевязанной ногой) и майор полевой жандармерии или кавалерийских частей (и у тех и у других цвет окантовки одинаков - желтый). Все остальные или сгорели совсем, или настолько были обезображены, что никаких суждений о них я составить себе не мог.
По остаткам документов, одежды, дневников я мог судить, что это были офицеры, имевшие какое-то отношение к группировке войск Клейста. "Может, офицеры связи генштаба?" - думал я, спотыкаясь о железо, торчавшее из земли, и набивая себе шишки на лбу. Уже вечерело. Каждый кустик был мною и моим переводчиком и помощником Мишей Тартаковским осмотрен, каждая обгоревшая бумажка поднята, отпороты погоны с трупов, осмотрены "зольдатенбухи"...
Все! Остается только чемодан.
- Поехали, Миша! - с печальным вздохом сказал я своему чичероне.
- Поехали, а то как бы на заставах не подстрелили.
- А ты знаешь сегодняшний пароль?
- Нет!
- И я не знаю!
- Придется ехать и все время громко разговаривать.
- И еще громче ругаться?
- Ну, да. Единственный способ, когда не знаешь пароля, чтобы не быть подстреленным часовым.
- А интересно, что все-таки в чемодане?
- Конечно, интересно. Но меня интересует еще больше: почему, когда подъезжает человек и тихо говорит, что он не знает пароля, в него стреляют, а если он едет и за километр ругается, его пропускают?
- Не знаю. Психологически это, вероятно, объясняется просто: мы даем часовому время подготовиться к встрече с нами. Он уже все обдумал и спокойно ждет нас. А если сразу - надо либо пропускать, либо стрелять. А подумать человеку и некогда.
- Верно. А может, потому не стреляет, что считает: мы его боимся. Знаете, когда дети остаются в темной комнате, они всегда разговаривают и ни на минуту не умолкают.
- Доезжаем. Давай начинай свой детский разговор.
- Товарищ подполковник! - заорал Миша. - Не гоните так коня, моя кобыла спотыкается. Не успеваю.
- А какого лешего? Видишь, вечереет! Так с тобой еще на заставу напорешься. Черт дернул меня с тобой ехать на твоей кляче! Ну куда ей за моей угнаться! - кричал я все громче.
Ехали мы отнюдь не рысью, а просто тихим шагом.
- Стой! Восемь! - раздался из темноты требовательным вопрос.
- Какой восемь? Какой восемь? - сразу ответил Миша. - Не видишь, помощник командира части едет. Восемь, восемь...
- Да слышу, слышу, я так, для порядка... Восемь, - продолжал он уже более миролюбиво.
- Не знаем мы пароля, - ответил ему я.
