Молчание старца, или Как Александр I ушел с престола - Леонид Евгеньевич Бежин
Вот я стою на Елисейских Полях, в толпе парижан, жадных до подобных зрелищ, да и вообще любых празднеств и развлечений. Они загодя высыпали на улицу в стремлении увидеть, получше разглядеть, запомнить, а затем в десятый, сотый раз рассказать, добавляя все новые подробности: как держался в седле, во что был одет, что отвечал на приветствия русский император, этот загадочный северный сфинкс: «Я пришел не как враг. Я несу мир и торговлю». Наполеон называл русских людоедами и татарами, пугая ими французов, – этот ужасный Наполеон, но говорят, что они совсем не такие, эти милые, милые русские (восторженный шепот доносится до меня со всех сторон)! Они непринужденно болтают по-французски, учтивы с дамами, и их мундиры, поношенные за время похода, блестят начищенными пуговицами, сияют звездами орденов, медалями и аксельбантами. А главное, они мирно настроены, не собираются грабить и бесчинствовать и вступают в осажденный город так, словно их единственная цель – произвести на парижан самое приятное впечатление.
Поэтому так хочется взглянуть – все изнывают от нетерпения: когда же?! Когда же они, наконец, появятся?! Жаждущие увидеть высовываются из окон, многие забрались на деревья и крыши экипажей. И вот толпа застыла от смутного предчувствия, что момент настал, и качнулась, двинулась, поддаваясь стихийному порыву и увлекая меня за собой: «Едут! Едут!» Ах, это же так любопытно! Ну, что вы мне заслоняете! Дайте же, дайте взглянуть! И красивые парижанки просятся в седла к гвардейцам, чтобы получше разглядеть шествие союзников и стройную фигуру Александра с султаном на шляпе, в мундире лейб-гвардии казачьего полка…
Итак, я свидетель: пространство временится. Если бы я просто прочел воспоминания непосредственных участников тех событий (а их сохранилось множество) и составил по ним картину, она была бы лишь плодом воображения, не более того. Но, соединенная с пространством, вставленная в него, как в раму, она становится не воображаемой, а подлинной и живой: «Толпы волнуются и кружат; давят друг друга, бросаются под ноги лошадей государей, останавливают, осыпают поцелуями конскую сбрую, ноги обоих монархов и почти на плечах несут их до площади Людовика XV, где они остановились на углу бульвара…
Площадь захлынула народом, едва оставались для прохода взводов места, охраняемые казаками. Цвет парижского общества, тысячи дам, окружают и теснят со всех сторон государей. Военные султаны, цветы, колосья и перья дамских шляп колышутся, как нива. У каждого из адъютантов, у каждого верхового стоят на стременах дамы, – один казак держит на седле маленькую девочку, которая, сложив ручонки, глядит с умилением на императора, у другого за спиною сидит графиня де Перигор, которой красота, возвышаемая противоположностию грубого казацкого лица, обращает на себя взоры всей свиты государей и войск, проходящих мимо с развернутыми знаменами, с военною музыкою, с громом барабанов, в стройном порядке, посреди непрерывных и оглушающих криков народа. Русские более всего внушают энтузиазма: наружность всегда говорит в свою пользу, и рослые гренадеры, красивые мундиры, чистота… необыкновенная точность и правильность их движений, а более всего противоположность народной физиономии с фигурами австрийцев и пруссаков, обремененных походной амунициею, изумляет французов. Они не верят, чтоб северные варвары и людоеды были так красивы; они вне себя от восхищения, когда почти каждый офицер русской гвардии учтиво удовлетворяет их любопытству, может с ними говорить; тогда как угрюмые немцы, ожесточенные противу французов, сердито отвечают на все вопросы: “Их канн нихт ферштеен…”»
Я привожу отрывок из воспоминаний Николая Бестужева, но для меня это не воспоминания, а живая реальность, то, что перед глазами, ведь я стою на том же самом месте, на котором стоял он (поэтому я и меняю грамматическую форму времени с прошлого на настоящее), и не читаю им написанное, а – вижу.
А вот еще одна картина из прошлого, вставленная в нынешнюю раму:
«Француженки, весьма любопытные и весьма смелые, вскоре приблизились к нам…
Одной из этих дам, весьма элегантно одетой и очень красивой, не видно было императора, и я предложил ей усесться на моей лошади впереди меня, что она и сделала с готовностью, и на всем протяжении парада она сидела впереди меня, вцепившись в мою лошадь. Другие дамы стали просить той же услуги от моих товарищей, и вот – гоп, уже десяток дам сидело на лошадях. Император это заметил и с улыбкой обратил на это внимание короля прусского».
Конечно же, не приблизились, а приближаются, сейчас, на моих глазах. Приближаются к русскому офицеру барону Владимиру Ивановичу Левенштерну, автору этих воспоминаний. Но он не слышит, что ответил король прусский Александру, а я слышу, поскольку нахожусь ближе, почти рядом: «Как бы это не закончилось похищением сабинянок», – произносит король, довольный своей остротой.
Да, произносит это или что-то в этом роде: я не сверяю, не уточняю по источникам, потому что слышу, и голос прусского короля еще долго звучит в ушах.
И, конечно же, я, как свидетель, ловлю на ошибке префекта полиции Паскье: «Благородный облик Александра, его приятные манеры и приветливость… произвели благоприятное впечатление; по мере того, как он продвигался по бульвару, в его честь раздалось несколько приветственных возгласов…»
Не несколько, а множество, весь Париж приветствовал императора Александра в незабываемый день 31 марта 1814 года.
Глава шестая Дом Талейрана
…Нет, не в Елисейском дворце, хотя поначалу Александр избрал именно его как место своей резиденции, но ловкий проныра, искусный интриган, лукавая бестия Талейран шепнул ему: «Ваше Величество, бомба!» «Что?! – отпрянул, нахмурившись, Александр. – Какая бомба?!» «Получено донесение, что якобы там то ли подложена какая-то бомба, то ли обнаружен в подвале порох. Конечно, это могут быть слухи. Весь Париж приветствует вас, и вряд ли кому-нибудь придет в голову… Но на всякий случай следует проявить осторожность. Я буду счастлив принять вас в моем доме». Да, возможно, он сказал об этом сам, изогнувшись с учтивой любезностью; возможно, поручил кому-то, распорядился послать записку, но расчет угадывался верный: если император поселится в его доме как почетный гость, окруженный всяческим вниманием, на него будет легче влиять, делать ему нужные внушения, склонять на свою сторону. Да, Александр бывает упрям и несговорчив, но близкое общение, ежедневные встречи размягчают, располагают к согласию. Сначала заупрямишься, а потом уступишь. Не так ли, Ваше Величество?
А еще вернее, Талейран распустил слухи, и вот повсюду заговорили, зашептали: «Порох в подвале! Какой ужас! Ах, ах!» Так и получилось, что, торжественно вступив 31 марта 1814 года в Париж, Александр остановился в доме Талейрана, точнее, в роскошном дворце, построенном еще при Людовике XV. Там же, в
