Гельмут Хёфлинг - Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима
Обманный маневр части римской конницы, произведенный перед лагерем Спартака, действительно ввел его в заблуждение. И прежде чем он осознал, что стал жертвой военной хитрости, Красе уничтожил отколовшуюся часть рабов во главе с Кастом и Ганником. Теперь опасность нависла над самим Спартаком, ибо он должен был рассчитывать на то, что римский полководец обрушится на него всей мощью своей армии. Поэтому в начале 71 г. до н. э. он отошел со своими отрядами в горы неподалеку от Петелии, нынешнего Стронголи, на восточном побережье Калабрии.
Однако Красе не желал, чтобы враг ушел беспрепятственно. Поэтому он приказал легату Квинкцию и квестору Тремеллию Скрофе следовать по пятам рабской армии и постоянными нападениями препятствовать ее организованному отступлению. Первоначально Спартак не ввязывался в серьезные стычки с римским авангардом. Но когда они действительно превратились в помеху, он на марше развернул свои войска и так ударил по римлянам, которые должны были преследовать его, что последние обратились в беспорядочное бегство, неся бесчисленные потери. Лишь с большим трудом римлянам удалось вынести из боя раненого квестора и избегнуть полного разгрома.
Этим ударом Спартак вновь продемонстрировал, сколь великолепным стратегом он являлся. Если бы подобную блестящую победу в ходе отступления удалось одержать римскому полководцу, то античные историки стремились бы в похвалах ему превзойти друг друга. Раб же, да еще и беглый гладиатор, их признания не заслуживал.
Но пользу из этого успеха извлекли в конце концов не победители, а побежденные, ибо «этот успех и погубил Спартака, вскружив головы беглым рабам», как пишет Плутарх. Превозносясь выше всякой меры, они вновь и вновь похвалялись тем, что будто никто и ничто не может им противостоять. Продолжать отступление для того, чтобы выждать благоприятной возможности, в необходимости чего убеждал Спартак, они теперь считали позором для себя. «Они теперь и слышать не хотели об отступлении и не только отказывались повиноваться своим начальникам, но, окружив их на пути, с оружием в руках принудили вести войско через Луканию на римлян. Шли они туда же, куда спешил и Красе».
Теперь римский полководец более всего жаждал решающей битвы, ибо в Рим пришли сообщения о том, что Помпей, стяжавший лавры победителя в Испании, находится в пути и скоро прибудет в Италию. Его приверженцы в Риме не упускали возможности превозносить его в качестве единственного полководца, способного успешно завершить «гладиаторскую войну», длящуюся уже третий год. «Ведь стоит только Помпею появиться, как он сразу же остановит врага и уничтожит его одним решительным ударом», — говорили они. Ожидания римлян, видевших в Помпее избавление от всех бед, глубоко ранили Красса, и теперь он жестоко сожалел о том, что после прорыва армией Спартака вала в Бруттии сам потребовал от сената призвать на помощь своего самого опасного соперника. Не желая давать Помпею возможности стяжать славу победы над Спартаком, Красе торопился сам разгромить рабов в решающем сражении.
Оно состоялось, очевидно, весной 71 г. до н. э. в Лукании, у впадения Силара в Тирренское море, неподалеку от города Пестум.
Как сообщает Плутарх, Красе разбил свой лагерь рядом с противником и «начал рыть ров. В то время как его люди были заняты этим делом, рабы тревожили их своими налетами. С той и другой стороны стали подходить все большие подкрепления, и Спартак был наконец поставлен в необходимость выстроить все свое войско. Перед началом боя ему подвели коня, но он выхватил меч и убил его, говоря, что в случае победы получит много хороших коней от врагов, а в случае поражения не будет нуждаться и в своем».
Всем своим соратникам, последние два года делившим с ним беды и радости, он хотел этим показать, что и теперь, когда речь идет о победе или поражении, жизни и смерти, о том, чтобы быть или не быть, он до последнего вздоха остается верен им.
С этими словами он подал знак к наступлению и сам ринулся в бой пешим. Героически пробивался он сквозь ряды римлян, падавших под ударами его меча, и старался не упускать из виду римского полководца, так как желал сразиться с ним один на один. Но до Красса он в гуще боя не добрался и убил лишь двух центурионов, преградивших ему путь.
Хотя повстанцы бились как львы, очень скоро стало ясно, что они не в состоянии противостоять превосходящим числом и вооружением легионам. Тысячи павших покрыли уже поле битвы, но тех, кто погибал возле них под ударами мечей и копий, было еще больше.
Спартак также был тяжело ранен копьем в бедро, но не отступил. Опустившись на колено и прикрываясь щитом, он ожесточенно защищался против наседавших на него врагов до тех пор, пока окончательно не рухнул под их ударами. Напрасно искали потом на залитом кровью поле его труп — найти его под горами мертвых тел оказалось невозможным.
И на этот раз повстанцы бились с присущим им презрением к смерти, однако, после того как ряды их пришли в беспорядок, началась самая настоящая резня. Сколько людей погибло во время битвы, неизвестно. Число их так велико, что не может быть оценено точно. Преуменьшенным следует считать утверждение Аппиана, что римляне потеряли лишь 1000 человек, и преувеличенным — сообщение Ливия, будто бы потери рабов составили 60 000 человек.
Показательным является замечание Ливия, сообщающего, что победившие легионеры обнаружили в лагере рабов 3000 римских граждан и освободили их. Этот факт опровергает утверждения, например, будто Спартак регулярно уничтожал пленных.
Что же касается бесчеловечности, то ее проявил именно Красе. Те, кто спасся на поле битвы, укрылись в горах Южной Италии, но и туда добрался римский полководец. Долгое время они защищались, разбившись на четыре группы, т. е. практически до тех пор, пока не пал последний из них. Однако еще 6000 рабов имели несчастье попасть в плен. Красе приказал их распять для того, чтобы трупы, несколько месяцев висевшие потом на крестах, служили доказательством его победы и средством устрашения других рабов, т. е. вселяли бы уверенность в души одних и ужас — в других. Шесть тысяч крестов, поставленных вдоль Аппиевой дороги, продемонстрировали всему миру, как Рим наказывает людей, осмелившихся подняться против своих угнетателей: борцов за свободу ожидает та же судьба, что и разбойников. Во времена, когда военнопленных обычно делали рабами, восставшие и вновь плененные рабы не могли рассчитывать на милость возвращения в рабство.
Однако эта беспрецедентная охота за людьми желаемого успеха не принесла. Ибо еще один пятитысячный отряд рабов продолжал прочесывать Луканию. Он-то и лишил миллионера и военачальника в последний момент той награды, которой он так жаждал. Вот что сообщает об этом Плутарх:
«Хотя Красе умело использовал случай, предводительствовал успешно и лично подвергался опасности, все же счастье его не устояло перед славой Помпея. Ибо те рабы, которые ускользнули от него, были истреблены Помпеем, и последний писал в сенат, что в открытом бою беглых рабов победил Красе, а он уничтожил самый корень войны. Помпей, конечно, со славой отпраздновал триумф как победитель Сертория и покоритель Испании». Это было 27 декабря 71 г. до н. э. «Красе же и не пытался требовать большого триумфа за победу в войне с рабами, но даже и пеший триумф, называемый овацией, который ему предоставили, был сочтен неуместным и унижающим достоинство этого почетного отличия».
При таком малом триумфе полководец не ехал по улицам Рима, стоя в колеснице, запряженной четверкой лошадей, в лавровом венке и сопровождаемый звуками труб. Он шел пешком, в сандалиях, в венке из мирта, а сопровождали его флейтисты, так что и сам триумфатор производил не столько боевое, устрашающее, сколько вполне мирное впечатление. К тому же флейта считалась инструментом исключительно мирным, а мирт — любимым растением Афродиты, дочери Зевса и Дионы, более всех других богов ненавидевшей насилие и битвы. Кроме того, овациатор имел право принести в жертву всего лишь овна, но не быка.
Однако сенат не был удовлетворен столь ограниченным чествованием Красса и потому разрешил ему, учитывая заслуги в деле спасения Отечества, быть увенчанным не миртовым, а лавровым венком.
«Тотчас же вслед за этим Помпею было предложено консульство, а Красе, надеясь стать его товарищем по должности, не задумался просить Помпея о содействии, и тот с радостью выразил свою полную на то готовность, ибо ему хотелось, чтобы Красе так или иначе всегда был обязан ему за какую-нибудь любезность; он стал усердно хлопотать и, наконец, заявил в народном собрании, что он будет столь же благодарен за товарища по должности, как и за само консульство».
Впрочем, дружба эта дала первые трещины уже вскоре после их совместного вступления в должность в 70 г. до н. э. Они все время соперничали друг с другом, пытаясь затмить один другого. Как подчеркивает Плутарх, в год этого консульства расположение народа удалось завоевать Крассу, принесшему Геркулесу огромную жертву, устроившему угощение для 10 000 человек и раздачу трехмесячного запаса хлеба для всех граждан.
