Рой Медведев - О СТАЛИНЕ И СТАЛИНИЗМЕ
Конечно, в практике ВЧК-ОГПУ начала 20-х годов немало случаев, которые можно квалифицировать как издевательство над заключенными, но то было не правило, а исключение. В «Исправительно-трудовом кодексе» 1924 года, регулирующем положение всех заключенных, включая уголовников и контрреволюционеров, на странице 49 напечатано: «…режим должен быть лишен признаков мучительства, отнюдь не допуская: наручников, карцера, строго одиночного заключения, лишения пищи, свидания через решетку». В большинстве случаев кодекс соблюдался, и нарком здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко вполне обоснованно заявлял, что в советских тюрьмах установлен гуманный режим, какого не могло быть в тюрьмах капиталистических стран.
Постепенно, однако, режим ограничивали, урезали по мелочам «вольности» политзаключенных, а то, что было прежде исключением, становилось правилом. В 30-е годы тюремный режим продолжал ухудшаться, и теперь «вредители» не могли и мечтать о тюремных порядках начала 20-х годов. С началом массовых репрессий режим в тысячах старых и новых тюрем был ужесточен до предела. В камеры, рассчитанные на одного заключенного, запирали до пяти человек, в камеры, рассчитанные на десять заключенных,- до 50. В камеры на 25 заключенных помещали их от 75 до 100. Запрещалось подходить к окну, ложиться днем на нары, иногда – даже разговаривать. По малейшему поводу бросали в карцер, лишали прогулки, переписки, возможности читать.
«Я попал в камеру № 47 внутренней тюрьмы площадью примерно 35 метров,- вспоминает ростовский агроном В. И. Волгин.- В камере всегда находилось 50-60 человек. Было начало июня 1939 года. Жара стояла во дворе, и пекло в камере. Мы приникали к щелям полов, чтобы высасывать оттуда свежесть воздуха, и теснились по очереди около двери, через щели которой ощущался сквозной ветерок. Старики не выдерживали, и скоро их выносили на вечный покой».
В Куйбышеве многих поместили в обширный тюремный подвал, где проходили трубы центрального отопления. Летом заключенные насчитали в этом подвале 33 вида насекомых, включая, конечно, мух, вшей, блох, клопов и тараканов. Зимой от изнуряющей жары все эти насекомые исчезли. Тела людей покрывались язвами. В Сухановской тюрьме под Москвой заключенных морили голодом, и через два месяца человек превращался в обтянутый кожей скелет. Тюрьма эта располагалась в подвале и нижних этажах здания, а в верхних его этажах – дом отдыха для работников НКВД.
По свидетельству старого большевика И. П. Гаврилова, страшные условия в Барнаульской городской тюрьме вызвали массовый протест заключенных – они даже вырвались из переполненных камер на тюремный двор. Несколько человек после этого расстреляли, однако режим несколько изменился к лучшему.
Бесчеловечно относились к заключенным и после тюрьмы – на этапах. В каждое купе тюремных «столыпинских» вагонов, рассчитанное на 6 человек, заталкивали по 20, а то и по 30. По 100 и более человек загоняли в товарный вагон-теплушку. В некоторых поездах люди по многу дней подряд стояли, тесно прижавшись друг к другу. Долго шли эти поезда на восток, и почти каждая их остановка была отмечена могилами заключенных. В своей неопубликованной поэме «Колыма» ленинградская писательница Б. Владимирова, прошедшая с миллионами людей страшный путь на восток, писала:
…он видел, как конвой этапа,
людей раздевши догола,
в бесцеремонных, грубых лапах
вертел их хилые тела;
как в эшелонах по два дня
людей держали без питья,
кормя их рыбою соленой;
видал калек на костылях
и женщин, запертых в вагоны,
с детьми грудными на руках.
Еще тяжелей были условия перевозки по Охотскому морю из Владивостока на Колыму, в тесных трюмах люди нередко лежали друг на друге, хлеб им, как зверям, кидали через люки. Трупы умерших во время рейса сбрасывали прямо в море. В случае организованного протеста или бунта конвой заливал трюмы ледяной забортной водой. Тысячи заключенных после этого погибали или были сильно обморожены.
В большинстве тюрем «политические» и уголовные содержались раздельно, впервые сталкивались они во время этапов. В. И Волгин писал: «Уголовники грабили политических почти явно, так как они (то есть уголовные) находились под опекой охраны. Очередной жертве показывали из-под полы нож и перекладывали вещи в свои руки. Борьба с блатными была в большинстве случаев немыслимой, так как она могла быть только кровавой и не в нашу пользу. На радость охраны мы были бы порезаны при явном их поощрении. В пути мы узнали об этом страшном в этапах, и никто не хотел лишиться жизни из-за лоскута. Тогда же мы узнали, что этапы – самое страшное, что может быть для политических, и что это новое истязание людей поддерживается администрацией лагерей как мера истребления».
3
Основным местом заключения миллионов людей были не тюрьмы, а лагеря, густая сеть которых покрыла страну, особенно районы Северо-Запада, Северо-Востока, Казахстана. Сибири, Дальнего Востока.
Так называемые «исправительно-трудовые» лагеря были организованы в некоторых отдаленных районах еще в начале 30-х годов. В Карелии – лагеря ББК (Беломорско-Балтийского канала), в Сибири – лагеря БАМ (Байкало-Амурской магистрали), в Центральной России – лагеря Дмитровлаг (канал Москва – Волга). Появились и первые лагеря на Колыме (Дальстрой), в Коми АССР и Других районах. Состав заключенных уже тогда был весьма пестрым, преобладали крестьяне, верующие, уголовники.
В «исправительно-трудовых лагерях» 30-х годов было множество случаев крайней жестокости и произвола. Берега канала Москва-Волга и Беломорско-Балтийского канала усеяны костями заключенных. Но среди лагерного руководства было немало людей, искренне стремившихся помочь исправиться тем, кто встал на путь преступления. Лагеря не считались секретными, из них освобождали не только после окончания срока, но зачастую и до этого. В книгах, написанных об этих лагерях с участием М. Горького, В. Катаева, М. Зощенко. В. Инбер, Б. Ясенского, о многом умалчивалось, многое искажалось, но содержалась и правда, о чем тоже не следует забывать.
Как ни сурова природа Колымы, в 1932-1937 годах мало кто умирал в лагерях Дальстроя. Заключенных неплохо кормили и одевали. Рабочий день зимой продолжался 4-6 часов, летом – 10. Существовала система «зачетов», позволявшая осужденным на 10 лет освободиться уже через 3 года. Заработок был приличный, давал возможность помогать семьям, вернуться домой обеспеченными. Об этом можно прочесть не только в книге бывшего начальника одного из колымских лагерей В. Вяткина, но и в «Колымских рассказах» В. Шаламова.
В 1937 году все изменилось. Было объявлено, что подобный либерализм является вредительством. После ареста начальника Дальстроя Берзина и большинства руководителей колымских лагерей уже не осталось следа «либеральных» порядков во всей быстро разраставшейся системе Гулага. Новые указания из Москвы и новое поколение гулаговских начальников быстро превратили «исправительно-трудовые» лагеря в каторжные, рассчитанные не столько на исправление, сколько на уничтожение заключенных.
Неимоверно тяжелый, отупляющий труд редко где по 10, а чаще по 12 14 и даже 16 часов в сутки, жестокая борьба за существование, голод, произвол блатных и охранников, одежда, плохо защищающая тело, скверное медицинское обслуживание – все это стало нормой. Лагерями уничтожения стали всякого рода штрафные, «специальные», «особые» лагеря, золотые прииски Колымы, лесоповалы. На золотых приисках Колымы здоровый человек через полтора-два месяца, а то и через месяц, превращался в «доходягу», истощенного и неспособного работать. За год бригада несколько раз меняла состав: одни заключенные погибали, других переводили на более легкие работы в какие-либо «лагпункты», третьи попадали в больницы. Оставались в живых обычно лишь дневальный, бригадир и кто-либо из его личных друзей.
В сущности, режим большинства колымских и других северных лагерей был сознательно рассчитан на уничтожение заключенных. Сталин и его окружение не хотели, чтобы репрессированные возвращались, они должны были исчезнуть. И большинство узников быстро убеждалось, что их привезли в лагерь на верную смерть.
Между прочим, над входом во все лагерные отделения («лагпункты») Колымы висел предписанный лагерным уставом лозунг: «Труд есть дело чести, доблести и геройства». Вспомним надпись на воротах Освенцима: «Труд делает свободным».
Конфликт между «политическими» и уголовными, который начинался на этапах, продолжался и в лагерях. Администрация сознательно натравливала уголовников на других заключенных, «При каждом удобном случае,- писал в одну из газет бывший уголовник Г. Минаев,- нам, ворам, старались дать понять, что мы для Родины все-таки еще не потерянные, так сказать, хоть и блудные, но все-таки сыновья. А вот «фашистам», «контрикам» (то есть политическим.- Р. М.) на этой бренной земле места нет и не будет во веки веков… И коли мы воры, то наше место у печки, а «фраерам» и всяким прочим – у дверей и по углам…»
