Жорж Садуль - Всеобщая история кино. Том 2 (Кино становится искусством 1909-1914)
Некоторые фильмы в серии «Сцены жестокой жизни» выпускал Камилл де Морлон. Он был одним из самых одаренных французских режиссеров предвоенного Бремени наряду с Луи Фейадом и Виктореном Жассэ. Морлон, поэт и драматург, пришел в кино около 1910 года как сценарист. Вскоре он стал режиссером, а затем и самостоятельным предпринимателем, основав в 1912 году фирму «Валетта», связанную с «Патэ». После 1912 года Морлон ставил гласным образом современные драмы: «Честолюбица» (1912) с участием Жака Гретийа, Пьера Манье и Габриэля Синьоре, «Ростоещик», «Пожирательница сердец», «Трагические качели», «Цветочница из Тонеско» (1913), «Нечеловеческая жертва», «Человек-зверь», «Старость отца Море» (1914) и др. Морлон был автором сценариев всех своих фильмов.
Самым известным из них был «Человек-зверь» (длиной 2000 метров); Патэ продал больше 200 копий этого фильма. Вот его краткое содержание.
Игрок, промотавший все свое состояние, бросает жену и маленькую дочь. Несчастная женщина вынуждена зарабатывать себе на жизнь, а муж шантажирует ее. Наконец, он отбирает у нее девочку, но управляющему шахтой, где работает молодая женщина, удается вернуть ей ребенка. Разъяренный муж хочет отомстить и бросает в шахту громадную мину, что приводит к обвалу целой горы. Но маленькая девочка спасает управляющего, который, думая, что «человек-зверь» погиб при катастрофе, женится на его мнимой вдове… Проходит десять лет; на костюмированном балу негодяй появляется вновь и пытается шантажировать управляющего. Фильм кончается тем, что «человек-зверь» умирает в больнице, не успев разрушить счастья новой семьи.
Луи Деллюк не был снисходителен к пионерам кино, однако в 1918 году он пишет следующий отзыв об одном из фильмов Морлона:
«Тайна сиротки» со всеми ее ошибками была более современной и французской картиной, чем последние неуклюжие и крикливые подделки под американский стиль, которые у нас выдают за достижения французского искусства, тогда как на деле они свидетельствуют о его разложении и упадке…».
Своими сценариями Морлон содействовал тому, что кино все больше замыкалось в рамки светской драмы. В 1912–1914 годах эту эволюцию проделывают все парижские фирмы. Фейад, Морлон, Перрэ, Шотар, Жассэ, Зекка и Лепренс — все они покидают предместья ради аристократических кварталов, и жизнь трудового народа постепенно исчезает с экранов. В мелодраме, пришедшей из так называемой «популярной» литературы и театра, к 1914 году намечается два течения: жанр полицейского фильма, который мы рассмотрим дальше, и светская драма, развертывающаяся в богатых гостиных, обставленных с кричащей роскошью.
До 1908 года кино, напротив, обращалось главным образом к «простонародным» слоям публики, и Патэ, например, должен был считаться с ее вкусами не только при выборе действующих лиц, но и направления. Это однажды вызвало глубокое возмущение одного из читателей «Эко де Пари» (органа «Лиги патриотов» и генерального штаба), который в 1908 году писал:
«Коммивояжеры от кинематографии распространяют по свету убеждение, будто сладострастие и антимилитаризм рождаются главным образом во Франции, что это типично парижские качества. Один из кинопредпринимателей показывал во Флоренции в высшей степени предосудительные картины, например расстрел французского моряка по приказанию его капитана. И это называлось «Юридической ошибкой» — только и всего.
Это происходило во Флоренции. Никакая статья французского закона не распространяется на французов, живущих в Италии; пользуясь этим, некоторые из них нажигают себе капиталы, бесчестя своих соотечественников. Однако мы не потерпим этого у себя дома. Вот два отвратительных фильма: «Случай в военном суде» и «Под ливреей».
Пехотинец возвращается в свою казарму. Ему не хочется расставаться с подружкой, и он целуется с ней так усердно, что забывает о времени. Подходит унтер-офицер и призывает к порядку запоздавшего солдата. Тот грубо отвечает ему и поднимает руку га своего начальника. Но вот и военный суд. Солдат усугубляет свою вину, нарушая перед судьями субординацию. После обвинительного приговора четверо жандармов вталкивают солдата в поезд, а затем отправляют на пароходе в Алжир.
В Бириби[207] наш герой показывает себя никчемным рабочим. Он отлынивает от работы, которую в кие о постарались изобразить в самом отталкивающем виде; затем нам показывают жестокое обращение с заключенными, какому на самом деле они никогда не подвергались. С возмутительной недобросовестностью выведены бесчеловечные охранники, избивающие заключенных ногами и палками. Нашего солдата заковывают в кандалы. На него набрасываются, сбивают с ног, связывают и надевают цепи. Он хочет встать, но снова падает, словно Христос под ударами палачей.
Однако, набравшись сил, он бросается на своего сторожа. Другие заключенные следуют его примеру. Начинается всеобщая свалка под бурные аплодисменты публики. Но сила на стороне закона, среди заключенных вновь водворяют порядок, а нашего солдата бросают в яму. Вместе с товарищем он убегает. Его находят арабы и приводят в лагерь, чтобы получить положенное вознаграждение. Покорился ли он теперь? Отнюдь нет. Он бросается на своего начальника. Тот вырывается, хватает револьвер, и, сраженный пулей, солдат падает к его ногам. Зал глубоко взволнован, мертвое молчание…
Развитие драмы логично. В ней сознательно нагромоздили столько ужасов и столько лжи, что возмущение солдата кажется вполне естественным. Маленький пехотинец — невинная жертва. Его проступок очень незначителен, а наказание непомерно велико. Ну, конечно, военная служба и казарма — это настоящая каторга, а офицеры просто звери, вот что думают смотревшие этот фильм молодые люди, которым завтра предстоит надеть военную форму. Стоит ли после этого удивляться, что в народе ненавидят офицеров?
Только что мы видели солдата и офицера. Теперь в фильме «Под ливреей» нам покажут человека из народа и «аристократа».
В замок приезжает новый лесник со своей хорошенькой и приветливой женой, которая должна здесь служить горничной. Сын хозяина замка соблазняет молодую женщину, а затем ранит на охоте ее мужа (которого он хотел, очевидно, убить). Раненый лесник видит, как его жена любезно разговаривает с сыном хозяина, хватает ружье и убивает ее. Вот и все. Лесник обесчещен, ранен, он совершил преступление, а аристократ, наверно, поздравляет себя, что так дешево отделался.
Но надо же чуть-чуть и посмеяться. И вот нам преподносят «Стачку горничных». Эти барышни под предводительством тучной матроны поднимают знамя восстания: «Долой хозяев!» Они обходят город и подбивают всех горничных, которых встречают на своем пути, присоединиться к ним. Затем пляшут, задрав юбки, на городской площади что-то вроде матчиша. Проходя мимо казарм, они увлекают за собой и солдат, с которыми любезничают по дороге, и приходят к Бирже, труда. Здесь разнузданные и растрепанные женщины произносят пылкие речи и после неописуемой свалки попадают, наконец, в полицию[208].
Итак, наш спектакль завершен. Он направлен против армии, против знати, против буржуазии.
Старый подписчик»[209].
В этих фильмах явно чувствуется влияние анархо-синдикалистского духа, которым была в то время, охвачена большая часть французского пролетариата. Но это направление не исключает и антирабочей пропаганды. В «Стачке горничных», правда, показывалось, как забастовщики братаются с солдатами, однако и горничные и рабочие изображались главным образом как пьяницы. Профсоюзное собрание происходит в кабачке, и все женщины уходят навеселе. И стачку они начинают попросту спьяна. С 1909 года нападки на профсоюзы и рабочее движение чаще всего принимали форму грубой пропаганды. Другой фильм Патэ, «Зачинщик», наверно, удовлетворил «Старого подписчика» «Эко де Пари», но зато вызвал в Германии решительный протест крупной социал-демократической газеты «Форвертс», как сообщает «Фоно-Сине газетт», передающая содержание фильма:
«Рабочий, чтобы отомстить за полученный им выговор, подстрекает своих товарищей к забастовке. Они требуют повышения зарплаты, но хозяин отказывает им. Гнев рабочих обрушивается на живущего поблизости мастера, не принимающего участия в забастовке. В окна его дома летят булыжники. Когда мастер выходит с фабрики, рабочие набрасываются на него. Сын мастера бежит на выручку отцу. «Зачинщик» убивает сына ударом молотка, после чего все разбегаются; остается только отец, плачущий над трупом сына.
После похорон бедного парня забастовщики выражают мастеру свое раскаяние. Один только «зачинщик» не присоединяется к товарищам. Он проходит мимо семьи убитого, не снимая шапки. Но хозяин срывает ее и бросает на землю. Хозяин прощает раскаявшихся рабочих, и все с волнением и благодарностью жмут ему руку. После его ухода рабочие упрекают «зачинщика» за его поведение и дают ему хорошую взбучку».
