Марк Касвинов - Двадцать три ступени вниз
"Ах, мой родной, зачем они (то есть солдаты Брусилова. - М. К.) лезут и лезут, как будто на стену, пусть лучше выждут удачного момента, не давай им идти вперед и вперед"...(92)
Когда британский посол Бьюкенен пришел поздравить царя с новым, 1917 годом, прибавив к поздравлению несколько приличествующих слов о доверии народа, Николай сказал:
- Вы говорите мне, дорогой посол, о доверии народа ко мне. Не следовало ли бы скорее моему народу позаботиться о моем к нему доверии? (93)
В один из весенних дней 1917 года, когда столь скупой на доверие к своему народу Николай сидел под стражей в Александровском дворце, фронтовая газета писала:
"Мы теперь узнали, что в России существовала крупная немецкая партия. Она опиралась на государыню, которая не могла забыть, что русский народ ведет войну с Германией, где ее братья и родственники. Немецкая партия хотела поражения России, мешала русской армии делать свое дело. Обнаружено, что эта партия находилась в сношениях с германским штабом и выдавала военные тайны. Все подробности выяснятся на суде, которым будут судить предателей. Суд будет гласный, справедливый. Будем ждать" (94).
Напрасно ждали этого суда солдаты. Временному правительству было не до того - оно занято было подготовкой бегства Романовых за границу. Но общественности была брошена подачка в виде комиссии по расследованию преступлений царизма. Позднее же, в эмиграции, бывший сотрудник Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства В. М. Руднев открещивался даже от тех скудных выводов, к которым пришли он и его коллеги по комиссии летом семнадцатого года. Тогда, по его словам, он "перегнул". Предосудительных антигосударственных деяний за Романовыми он не заметил (95).
Первый премьер Временного правительства князь Г. Е. Львов 6 июня 1921 года в Париже показал:
"Работы Следственной комиссии не были закончены. Но один из главных вопросов, волновавший общество и заключавшийся в подозрении, что царь под влиянием супруги, немки по крови, готов был к сепаратному соглашению с врагом - Германией, разрешился. Керенский делал доклады правительству и совершенно определенно утверждал, что невиновность царя и царицы в этом отношении установлены" (96).
П. Н. Переверзев 8 июля 1921 года в Париже показал:
"Я был в курсе работ Чрезвычайной комиссии, где председательствовал Муравьев. Я удостоверяю, что Муравьев несколько раз приходил ко мне с докладами по вопросу о вине царя. Муравьев находил его виновным единственно в том, что он по докладам Щегловитова прекращал разные дела, на что он не имел права даже по той конституции, которая существовала в России до революции, так как это право не принадлежит монарху даже самодержавному, имеющему право лишь помилования, но не прекращения дел. О его виновности в измене России, в смысле готовности заключить сепаратный мир с Германией, ни разу не было речи" (97).
А. Ф. Керенский 14 августа 1920 года в Париже показал:
"Я убежден, что Николай II сам лично не стремился к сепаратному миру... Я убежден в этом в результате не только работы комиссии, но и в наблюдении его за период его заключения в Царском Селе... Он сам, он один, он, Николай II, не был изменником... Я в этом глубоко уверен" (98).
Однако в том же Соколовском протоколе можно обнаружить и такие строки показаний, данных тем же Александром Федоровичем:
"Я считаю должным установить следующий факт. В документах (в Царском Селе) было обнаружено письмо императора Вильгельма к Государю, в котором Вильгельм на немецком языке предлагал заключить сепаратный мир. Был обнаружен ответ на это письмо, оказавшийся в виде отпуска (то есть копии. М. К.) в бумагах. По поручению Николая кем-то (положительно не могу вспомнить, кем именно) по-французски было сообщено Вильгельму, что государь не желает отвечать на его письма. Этот факт известен был и Следственной комиссии... Он имел место в 1916 году" (99).
Выходит, сношения с Вильгельмом все же были: он пишет по-немецки, ему отвечают по-французски. Вот только кто именно посредничал, через кого шла связь, кто делал "отпуски" и был посвящен в содержание переписки с Вильгельмом - этого Керенский всего лишь через три года положительно не мог вспомнить, хотя куда более обширные данные извлекал из своей памяти и через пятьдесят лет.
Немаловажная деталь. Романовы, оказавшись после Февраля 1917 года в Александровском дворце на положении арестованных, принялись жечь бумаги в каминах и печах. Видели это все, в том числе, конечно, и министр юстиции Керенский, отвечавший за арестный режим во дворце. Не мог не заметить, но и не попытался воспрепятствовать. Обратились в пепел пуды документов, о чем свидетельствовали очевидцы-придворные. В наши дни об этом пишут бывшие белогвардейцы, обратившиеся в знатных советологов.
"С помощью дорогой Анны (Анны Вырубовой) Александра занялась делом чрезвычайной важности - она принялась сжигать всю свою личную переписку, все письма Распутина, все свои дневники. Более десяти ящиков ценнейших документов, могущих, как никакие другие, пролить свет на взаимоотношения императрицы с ее "кликой", в ту ночь превратились в дым" (100).
Были сожжены многочисленные оригиналы совместных и раздельных обращений к Романовым их германских родственников, включая кронпринца и великого герцога гессенского. Лишь одно из этих обращений по копии, добытой из боннских архивов, предал огласке Хаффнер. "Я считаю, - писал сын Вильгельма II герцогу гессенскому для передачи своей петроградской кузине, - что нам совершенно необходимо заключить с Россией мир". С какой целью? "Во-первых, слишком глупо, что мы терзаем друг друга". Во-вторых, "если мы оттуда (из России) оттянем наши военные силы, то получим возможность рассчитаться с французами". И деловое предложение: "Не можешь ли ты связаться с Ники и посоветовать ему столковаться с нами по-хорошему... Только пусть вышвырнет вон это дерьмо - Николая Николаевича" (101).
Созвучно последнему пожеланию, выраженному в столь изящном, типично гогенцоллернском стиле, Николая Николаевича, как известно, вышвырнули. Несколько раньше было доведено до сведения царя и предложение "столковаться по-хорошему". Правда, в то же время Николай II заверяет антантовских послов в своей верности союзу. На приеме в Царском Селе по случаю наступления нового 1915 года он подзывает к себе Палеолога: "Господин посол, распространяют слух, будто я пал духом и не верю в возможность сокрушить Германию... якобы я намерен вести переговоры о мире. Эти слухи распространяют германские агенты. Все, что они придумывают, не имеет значения. Надо считаться только с моей волей. Вы можете быть уверены, что она не изменится" (102).
А в первой половине марта 1915 года с тайной миссией от кронпринца выезжает из Копенгагена в Петроград его агент-посредник, датский дипломат Андерсен. И вслед за Андерсеном в дело ввязывается шведский посланник в Петрограде, что и зафиксировано 28 марта того же года в секретной, так называемой поденной записи русского Министерства иностранных дел:
"20 марта шведский посланник привез барону Шиллингу (советник МИД) полученный им из Стокгольма пакет, заключавший в себе письмо на имя государыни императрицы от М. А. Васильчиковой. Как оказалось, в это письмо было вложено другое, также от Васильчиковой, на имя государя, который 28 марта переслал таковое министру иностранных дел) (103).
Тут же запись проливает свет на личность и миссию Васильчиковой: "Оставшаяся во время войны в своей вилле Клейн-Вартенштайн в Земмеринге в Австрии, она теперь пишет его величеству, что ее посетили три влиятельных лица (два немца и один австриец). Указав на тяжелое положение, в котором очутились Германия и Австрия, эти лица просили ее обратиться к государю императору, миролюбие которого общеизвестно, и умолить его прекратить губительную войну, ввиду того что в Германии и Австрии уже вполне убедились в силе русского оружия. В случае благосклонного отношения его величества к этому ходатайству уполномоченные от Австрии, Германии и России могли бы съехаться где-нибудь в нейтральном государстве, причем Россия могла бы рассчитывать на весьма примирительное отношение к ее пожеланиям" (104).
Письмо, упоминаемое в поденной записи Министерства иностранных дел, было написано фрейлиной княгиней Васильчиковой 25 февраля 1915 года. По просьбе тех же визитеров она написала царю еще дважды: 30 марта и 30 мая. Тайну его ответов, видимо, поглотила куча золы в топке царскосельского дворца.
Такой обмен идеями был сопряжен для Романовых с большой опасностью, поэтому они конфиденциально вызывают блудную даму Васильчикову домой. Васильчикова лично доставляет Романовым пачку писем от кронпринца, от баварских и гессенских принцев и принцесс.
Но еще до ее появления Александра Федоровна сообщает в ставку супругу:
"Я получила длинное милое письмо от Эрни. Он пишет: если кто-нибудь может понять его (то есть тебя) и представить себе его переживания, то это я. Он крепко тебя целует... Он хотел бы найти выход из ситуации и полагает, что кому-нибудь следовало бы приступить к наведению моста для переговоров. У него возник план: неофициально направить в Стокгольм доверенного, который там встретился бы с человеком, столь же частным путем присланным тобою, и вместе они разрешили бы преходящие затруднения. План его исходит из того, что в Германии не питают действительной ненависти к России. Два дня тому назад он распорядился послать туда (в Стокгольм. - М. К.) к 28-му одно лицо, которому сказано пробыть там с неделю... Я немедленно написала ответ и через Дэзи послала этому господину. Я сообщила ему, что ты еще не возвратился... Конечно, В. обо всем этом абсолютно ничего не знает. Эрни пишет, что они (немцы. - М. К.) стоят во Франции, а также на юге и в Карпатах прочной стеной. Они утверждают, что уже захватили 500 тысяч наших пленных. В общем все письмо милое и любезное. Оно доставило мне большую радость" (105).
