Живая вода и вещее слово - Александр Николаевич Афанасьев

Ветры сопутствуют и помогают богу-громовнику в его битвах с демонами и пользуются его боевыми стрелами. В Ведах божественные представители ветров называются Марутами. Одетые в блестящие панцири, со светлым оружием в руках, они являются в завывающей буре и несутся по воздушным пространствам в колесницах, запряженных легконогими антилопами. Маруты то гонят перед собою темные облака, надвигая их на ясное небо и собирая дождевые воды в единую массу, то рассеивая тучи, сотрясая на землю плодотворную влагу и очищая воздух своим бурным дыханием. Быстро мчатся их колесницы, громко хлопают бичи (молнии), деревья гнутся и падают, вырванные с корнем; куда они идут и откуда – никто не ведает. Помогая Индре, Маруты, опьяненные медовым напитком (дождем), бешено устремляются в бой, отпирают облачные горы, доят небесных коров, дают свободный исток дождевым родникам и, славя победу над Вритрою, поют громозвучную хвалебную песнь. Эта песня – поэтическая метафора воющей бури и шумящих ветров; как только раздается она – содрогаются небо и земля, колеблются горы и распадаются облака. Дующие ветры рождают разнообразные музыкальные тоны в воздухе: бурные порывы их, раздаваясь в горных местностях и пещерах, производя сильные всплески волн и шум потрясаемых деревьев, напоминали вой голодных зверей и дикие звуки нестройной, оглушающей музыки и неистовых песен; кроткое веяние легких ветерков вызывает таинственный шепот листьев в лесах и рощах, мелодический шелест зреющих нив и тихое рокотание вод – звуки, обаятельно действующие на душу и погружающие в сладкую дремоту; врываясь в тесные ущелья скал, в скважины и щели домов, ветры издают свист, напоминающий свирель или флейту. Оттого встречаем тождественные выражения для веяния и музыки: от глагола дуть произошли дух – ветер и дуда, дудка, дудеть; гудок и гусли от гуду, гудеть – слово, употребляемое малороссами для обозначения дующего ветра; сравни: сопелка, сиповка от сопати, сопеть (шипеть), сиплый, свистелка от свистать. Звуки так называемой духовой музыки производятся через вдувание воздуха в инструмент устами играющего; мы видели, что самые ветры принимались за дуновение, исходящее из открытых уст богов. Изображая олицетворения вихрей, старинное искусство представляло их дующими в рога. Фантазия древнего человека, сблизившая вой бури и свист ветров с пением и музыкой, в то же время уподобила быстрый и прихотливый полет облаков и крутящихся вихрей бешеной пляске, несущейся под звуки небесных хоров. Отсюда возникли разнообразные мифические сказания о песнях, игре на музыкальных инструментах и пляске грозовых духов, предание о воздушной арфе и верование в чародейную силу пения и музыки. Чародеем-певцом, по греческому мифу, был Амфион; когда он пел и играл на лире, звуки его заставляли сплачиваться вместе, что объясняется из древнейшего представления наплывающих на небо туч строящимися городами и укреплениями. Напротив, одна немецкая сказка говорит о рожке, при звуках которого распадались всякие укрепления: те же вихри, которые, нагоняя тучи, строят облачные города, – и разрушают их, рассеивая во время грозы. Наши сказки говорят о роге, в который если затрубить – сейчас явится столько ратников, что против них не устоит никакая сила: воспоминание о победоносном Перуне, явление которого возвещается звучною трубою грозовой бури. У германцев неистовое войско Одина, быстро несущееся по воздуху во время бури, сопровождает свое шествие завывающими звуками песен, военных труб и других инструментов и бешеными плясками; то же явление грозы, представляемое фантазией в поэтической картине дикой охоты, уподобляет вой бури неистовым кликам ловчих и звукам охотничьих рогов…

Изобретателями музыкальных инструментов почитались боги, владыки гроз, вьюг и ветров; так, греки изобретение лиры приписывали Гермесу, который и подарил ее Аполлону. Пятиструнная кантеле (арфа) финнов изобретена Вейнемейненом, богом, рожденным дочерью воздуха (девою Ильматр) и вполне соответствующим скандинавскому Одину. Вместе с братьями он плывет по морю; лодка их останавливается на хребте огромной щуки; Вейнемейнен убил чудовищную рыбу и из остова ее делает кантеле. Как скоро она была готова, все пробуют играть на ней, но никому не удается извлечь из нее настоящих тонов. Тогда берется за арфу Вейнемейнен, садится на прибрежной скале и поет чудесные песни. Целыми стаями спешат к нему звери лесные, птицы воздушные и рыбы морские; тысячи зяблиц и чижиков садятся ему на плечи; все вокруг художника заливаются сладкими слезами, и он сам плачет от умиления: крупные слезы катятся с лица его на колени, с колен в море и там превращаются в прекрасные жемчужины. Звуками этой кантелы Вейнемейнен усыпил потом весь народ мрачной Похийолы и похитил Сампо. В борьбе за это сокровище была утрачена и славная кантеле, потонувшая в глубоком море; взамен ее Вейнемейнен создает новую. Слышит он, как сетует плакучая береза, и спрашивает: «О чем, зеленая, плачешь?» Отвечает ему береза: «Плачу я, что беспомощна, беззащитна; летом люди рубят мои ветви, а зимою злая буря срывает с меня одежду, и я зябну от метелей и от стужи». Вейнемейнен утешает ее. «Недолго сетовать тебе! – говорит он. – Я обращу твою печаль в веселье, твою грусть в радость». Он срубил дерево и сделал из него кантеле, винты и колки приготовил из чудесного дуба, с ветвей которого струится серебро и золото, а на струны взял пять волос из головы прекрасной девы, которая пела в ожидании вечера и свидания с милым. Заиграл Вейнемейнен на кантеле, и раздались чарующие звуки; заслыша их:

Долы всходят, выси никнут, Горы твердые трепещут, Откликаются утесы, Жнива вьются в пляске, камни Расседаются на бреге, Сосны зыблются в восторге, Птицы стаями густыми Прилетают и теснятся Вкруг героя-песнопевца. Внял орел в гнезде высоком И, птенцов позабывая, В незнакомый край несется, Чтобы кантеле услышать.

Проходил ли Вейнемейнен лесом —

Сосны низко преклонялись, Ели гнулися приветно, Шишки падали на землю, Вкруг корней ложились иглы. По лугам ли проходил он — У цветов вскрывались чаши, Долу стебли поникали.