Ю. Бахрушин - Воспоминания
— Я-то уж наверно знаю. Я, чай, уж с неделю черные тараканы со всех соседних домов к нам перебирались. Так и ползут ночью по улице веревочкой, и все к нашим воротам!
Дядя Василий подтверждал ее наблюдения, и действительно, за последнее время черных тараканов в доме развелось великое множество. Но тараканы тараканами, а надо было думать о спасении музея, так как палочки с заметками, поставленные в воду в саду, упорно показывали продолжающийся медленный подъем воды.
Когда самое ценное, то есть процентов двадцать пять из собраний музея, было перенесено кверху, отцу нозвонили из Городской думы с просьбой приехать на экстренное заседание в связи с наводнением. Отец обещал сделать все возможное, чтобы присутствовать на собрании. Надлежало пробиться сквозь воду через мосты. Вообще население Замоскворечья с утра уже сообщалось с городом только через пешеходный мост окружной железной дороги, но, по слухам, при помощи лодок можно было рискнуть пробраться и через Москворецкий и Чугунный мосты. Отец предложил взять меня с собой в это путешествие. Ввиду того что воспользоваться своим выездом было невозможно — выезд из нашего двора был наглухо забаррикадирован, мы с отцом вышли из дому пешком и наняли извозчика. Поехали окольными путями, но уже с середины Пятницкой въехали в воду. По мере продвижения вперед пролетка все глубже погружалась в мутные, бушующие струи. Наконец мы выбрались на Чугунный мост, который причудливой дугой одиноко высился среди водной глади. Предстояло пересаживаться в лодку — они во множестве плавали по улицам, ведомые солдатами московских гренадерских полков.
— Чего вам в лодку-то садиться, — заметил стоявший на мосту матрос, — и так переберетесь, садитесь в задок пролетки, а ноги на сиденье — и все тут!
Мы вопросительно взглянули на извозчика, от которого одного зависело везти нас дальше или нет. Возница, посмотрев вперед и назад, сел поудобнее на козлах и заявил:
— Ну, поедем, што ль; рублевочку прибавьте, а то ведь я сам не замоскворецкий, а городской, меня ночью там вода застала.
Мы устроились в пролетке, как нам было указано, и двинулись дальше. В середине Балчуга вода подступила уже под брюхо лошади и под самое сиденье экипажа. В конце улицы вода неслась с такой силой, что нас постепенно начало сносить на правый тротуар. Каждую минуту мы рисковали наткнуться на невидимую под водой тумбу и перевернуться, но, понукаемая хозяином, тщедушная лошаденка напрягла свои последние силы и вынесла нас благополучно на мост. По ту сторону моста вода была мелкая и препятствия не представляла.
Отец направился прямо в Думу и попросил разрешить мне присутствовать на собрании. Заседание длилось очень долго. На нем я узнал, что наводнение застало московские власти в полный расплох. Не было заготовлено даже достаточного количества лодок, которые пришлось срочно перекинуть в Москву из окрестностей. Бедствия, причиненные водой, были огромные, особенно, конечно, пострадал бедный люд. Каждую минуту Москве грозило остаться без света, так как обе электростанции были затоплены. Оставалась единственная мера предотвратить это — перевести весь город на запасную аккумуляторную подстанцию, находившуюся в подвале самой Думы. В конце заседания мы спустились в подвал на эту станцию — чистую, сияющую и страшную, как все электростанции, и говорили с заведующим. Он заявил, что станция выдержит при условии, чтобы были прекращены работы на всех заводах. Об этом было дано соответствующее распоряжение. Надо было ехать обратно домой, но здесь нам сообщили, что Замоскворечье окончательно отрезано от города, так как вода поднялась к вечеру еще на аршин. Делать было нечего, и мы с отцом направились ночевать к деду Носову, где немедленно соединились по телефону с матерью. Дома за наше отсутствие события продолжали разворачиваться своим чередом. Наш дом уже успел из полуострова превратиться в остров. Вода, наступавшая по Лужнецкой и по Валовой, наконец соединилась. Вся мостовая представляла из себя водную гладь, которую по бокам еще сдерживали высокие тротуары, препятствующие стихии проникнуть в дом через окна полуподвального этажа. В саду вода также уже выхлестнула в верхний сад и медленно ползла к дому. Часть хозяйственных помещений нижнего этажа пришлось уступить пострадавшим, и теперь у нас в доме расположились лагерем, со своим скарбом, какие-то несчастные. Во время всего этого матери позвонили от больного деда Бахрушина и сообщили, что он очень плох и пожелал причаститься и проститься с близкими. Мать вышла на улицу, села в лодку и поехала в Кожевники. Одновременно с нею к дому деда с другой стороны подъехала лодка, в которой ехал священник в полном облачении, держа в руках чашу с дарами, — он был вызван к умирающему во время службы. Эта картина ярко врезалась в память матери. Дед причастился, простился с близкими и впал в забытье — наступил кризис. На другой день он почувствовал себя лучше и стал быстро поправляться. Не предвидя этого, мы с отцом легли спать расстроенными. Утренний звонок по телефону к матери нас ободрил — деду стало лучше и вода перестала прибывать. Когда среди дня мы наконец добрались до дома, наводнение уже медленно пошло на убыль. Через несколько дней Москва уже приобрела внешне обычный вид, но нанесенные ею бедствия еще ощущались в течение года с лишним.
Наводнение совсем отодвинуло назад заботы родителей о переезде на дачу. Вместе с тем ранняя дружная весна наступила настолько стремительно, что грозила со дня на день перейти в столь же раннее и дружное лето.
Как-то, после какого-то заседания, отец заехал поужинать в Литературно-художественный кружок. Подсев к какому-то столику, за которым расположились знакомые ему лица, он но свойственной ему общительности стал делиться с ними своими затруднениями насчет выбора дачи. Когда он кончил ужинать и собирался ехать домой, к нему вдруг подошел писатель Н. Д. Телешов.
— Алексей Александрович, — сказал он, — вы ищете дачу на лето? У меня есть как раз то, что вам нужно. В нашем имении в Малаховке есть свободная поместительная дача, не новая, вокруг нее десять десятин огороженной земли, старинный липовый парк, хорошее озеро для рыбной ловли, прямо из парка выход в лес, где грибы и ягоды, а главное, полное одиночество. Ваш ближайший и единственный сосед — я сам, а дачная публика вся на том берегу озера и по ту сторону полотна железной дороги.
Отец поинтересовался условиями. Телешов их сообщил и предложил съездить осмотреть дачу.
— Чего же смотреть-то, — заметил отец, — я вам и так верю. Получайте задаток!
Он вынул свой бумажник и уплатил деньги Телешову. На другое утро мы с матерью узнали, что надо быстро собираться и переезжать на новую дачу в Малаховку, в имение, доставшееся Телешову в приданое за его женой, урожденной Карзинкиной.
В моей жизни начинался новый период.
1* Пропилеи — колоннады перед входом.
2* Слега — толстая жердь, брус.
3* От фр. gentil — благородный.
4* От фр. approfondir — углублять.
5* От фр. lancer — выпускать, вводить.
Глава восьмая
Период житья на даче в Гирееве связан в моей жизни с годами детства. Малаховка знаменует — собой уже отрочество. С этого именно времени я начал не только видеть, наблюдать и запоминать, но и размышлять, сопоставлять, делать выводы. Воспоминания о Малаховке переплетаются в моей памяти с годами школьной учебы, с приобретением первой ограниченной самостоятельности, с робкими ученическими шагами в области житейской романтики. Немаловажную роль сыграла Малаховка и в жизни моих родителей. Их давно уже тянуло приобрести свой небольшой клочок земли и зажить деревенской жизнью. Пример сестер матери и брата отца еще более разжигал их желание. Еще в Гирееве моя мать заполучила разрешение Терлецкого разбить несколько грядок на лугу перед нашей дачей, и этот миниатюрный огород был предметом постоянных ее забот. Решиться сразу с дачной жизни переключиться на помещичью родители мои не рисковали, хотя еще в период их жизни в Гирееве они несколько раз ездили осматривать какие-то продающиеся участки земли. Отец мой, со своей стороны, в тот период выработал шутливую формулу ответа в случае упреков со стороны матери за покупку какой-либо абсолютно ненужной вещи.
— Это — для будущего имения, — говаривал он вместо оправдания. Малаховка была уже не дача, а скромное поместье со всеми вытекающими из этого последствиями.
Переехали мы в Малаховку в первый раз, насколько я помню, довольно поздно, то есть на второй или третий день Пасхи. Возы с нашими вещами из города запоздали, так как не была как следует рассчитана разница в расстоянии от Москвы до нашего нового дачного местопребывания по сравнению со старым. Хорошо помню, что это был погожий, яркий, теплый весенний день. Приехали мы налегке. Езды от станции до дачи было минут двадцать. Сперва дорога шла по дачному проспекту, который по мере удаления от станции делался все пустыннее. Наконец мы свернули в ворота и оказались на узкой дороге, стесненной по бокам высокими елями. Вдруг лес поредел и перед нами вынырнула большая, мрачная на вид старая дача необыкновенной архитектуры. Это было странное сооружение, начинавшееся с большой башни в четыре этажа и постепенно уступами доходившее на другой оконечности до одноэтажной маленькой кухоньки. Лишь с большим воображением можно было усмотреть желание строителя этого здания воспроизвести формы английской готики, преломленной через призму рязанско-нижегородского изготовления.
