Роджер Кроули - Константинополь. Последняя осада. 1453
Император, вероятно, сам присоединился к шествию, и когда оно закончилось, созвал вельмож и командиров — представителей всех групп, находившихся в Городе, — в последний раз призвав их объединиться и проявить смелость. Речь его стала зеркальным отражением того, что говорил Мехмед. Свидетелем того, как император произносил ее, был архиепископ Леонард, записавший ее на свой лад. Константин адресовался по очереди ко всем группам, апеллируя к интересам и чаяниям каждой. Прежде всего он обратился к соотечественникам — грекам, жителям Города. Он воздал им хвалу за то, что пятьдесят три дня они стойко обороняли свое обиталище, и умолял их не пугаться диких криков невежественной толпы «злых турок»: сила горожан в том, что «Господь защищает» их, но она также зависит и от их превосходного оружия. Он напомнил им, как Мехмед начал войну, нарушив договор, построив крепость на Босфоре «с притворно мирными намерениями». Взывая к верности родному дому, религиозным чувствам и идее будущего Греции, он также напомнил: Мехмед стремится захватить «Город Константина Великого, вашу отчизну, оплот христианских беженцев и защиту всех греков, и осквернить святые церкви Божии, превратив их в стойла для лошадей».
Обратившись к генуэзцам, а затем к венецианцам, он похвалил их за смелость и приверженность делу защиты Города: «Вы дали сему Городу великих и знатных людей, тем самым украсив его, как если бы это было ваше собственное поселение. Итак, о благородные, воспряньте духом пред сей битвой». Наконец он обратился ко всем воинам в целом, прося их в точности повиноваться приказам, и в заключение упомянул о славе, ждущей их на земле и на небесах, почти в тех же словах, что и Мехмед: «Знайте, настал день вашей славы, и если вы прольете в этот день всего лишь одну каплю своей крови, вам будет уготован мученический венец и бессмертная слава». Подобные идеи оказали на слушателей желаемое воздействие. Речь Константина воодушевила всех присутствующих. Они поклялись стоять насмерть во время нападения, которое вот-вот должно было начаться, и говорили: «Мы можем надеяться одержать победу с помощью Божией». Казалось, все решили забыть личные обиды и проблемы и объединиться во имя общего дела. Затем люди отправились на свои посты.
В действительности Константин и Джустиниани знали, сколь ненадежной была линия обороны. Вероятно, после семи недель изнурительной борьбы первоначальное количество оборонявшихся — восемь тысяч человек — сократилось до четырех тысяч. При этом периметр, который предстояло защищать, составлял двадцать миль. Мехмед, возможно, был прав, говоря своим людям, что в некоторых местах «каждую башню защищают всего два-три человека, и столько же обороняет бастионы между башнями». Бухта Золотой Рог (примерно в три мили длиной), где могло произойти нападение османских кораблей, находившихся близ Долины Источников, а также войск, продвигавшихся по понтонному мосту, охранялась отрядом из пятисот искусных арбалетчиков и лучников. За цепью перегораживавшей залив на протяжении следующих пяти миль (непосредственно близ стены, ограждавшей Город со стороны моря) в каждой башне находилось лишь по одному опытному лучнику, арбалетчику или артиллеристу, которым были приданы отряды необученных горожан и монахов. В некоторых местах приморская стена охранялась различными группами воинов: часть башен удерживали моряки с Крита, другую часть — каталонцы. Орхан, претендент на османский трон — дядя султана, — оборонял отрезок стены, господствовавший над Мраморным морем. Его отряд был настроен на то, что если дело дойдет до последней схватки, воины будут стоять насмерть: сдаться бы им не удалось. В целом, однако, считалось, что приморская стена хорошо защищена течениями Мраморного моря, и всех, кого удастся выделить в резерв, необходимо отправить на центральный участок стены, прикрывающей Город с суши. Было очевидно, что наиболее массированный удар должен прийтись на сектор в долине Лика между воротами Святого Романа и Харисия, где в результате артиллерийского обстрела разрушилась часть внешних стен. В последний день заграждение по возможности тщательно отремонтировали. Для его защиты отправили войска. Джустиниани отвечал за оборону данного участка. В его распоряжении находились четыреста итальянцев и большая часть византийских войск — всего около двух тысяч человек. Константин также разместил поблизости свой штаб, намереваясь в полной мере поддержать воинов, если это потребуется.
После полудня защитникам стали видны войска, собиравшиеся под стенами. День выдался прекрасный. Солнце склонялось к западу. Снаружи, на равнине, османская армия начала развертываться в боевые порядки, поднимать боевые знамена. Она заполнила горизонт от побережья до побережья. Впереди люди продолжали трудиться, засыпая канавы, продвигая пушки как можно дальше, и все это неуклонное наращивание приспособлений для ведения осады не встречало противодействия со стороны защитников Города. В бухте Золотой Рог восемьдесят кораблей османского флота, которые в свое время перетащили сюда, приготовились транспортировать понтонный мост по возможности ближе к стенам, прикрывавшим Город с суши. В то же время еще больший флот под командованием Хамза-паши, находившийся по ту сторону цепи, окружил Город: часть кораблей заплыла за мыс Акрополис, другие расположились вдоль берега Мраморного моря. На каждом судне находились солдаты, камнеметы и длинные лестницы, равные стенам по высоте. Люди на бастионах уселись ждать, так как время еще было.
В конце дня население Города, ища утешения в вере, в первый раз за пять месяцев собралось в храме Святой Софии. Темная церковь, столь явно «бойкотируемая» православными верующими, наполнилась народом. Люди, охваченные тревогой, ревностно каялись. Кажется, в первый раз начиная с лета 1054 года в минуту крайней нужды все горожане, католики и православные, молились вместе. Четырехсотлетняя схизма и все зло, содеянное крестоносцами, отошли на второй план. Совершалось последнее моление о заступничестве Божием. Огромное пространство тысячелетнего храма Юстиниана мерцало таинственным сиянием свечей. Эхом отдавалось, возносясь и затихая, звучание литургии. В службе принял участие и Константин. Он занял императорское кресло справа от алтаря, причастился с великим благоговением и «пал на землю, прося Бога о милости и прощении грехов». Затем он простился со священнослужителями и с народом, поклонился на все четыре стороны — и покинул храм. «И тут, — взволнованно описывает Нестор Искандер, — снова раздались вопли всего клира и находившегося тут народа, жен и детей, которых было не счесть, — все рыдали и стонали… и голоса их, думается мне, достигли небес». Все командиры вернулись на посты. Часть гражданского населения осталась в церкви для участия в службе, которая должна была продолжаться всю ночь. Другие ушли искать укрытия. Люди спускались в гулкую темноту больших подземных цистерн, чтобы в маленьких лодочках плавать посреди колонн. А над землей по-прежнему возвышалась статуя Юстиниана на бронзовом коне, дерзко указуя на восток.
С наступлением вечера османы закончили поститься, съели свои пайки и продолжали готовиться к грядущим событиям ночи. Трапеза перед боем давала еще одну возможность укрепить групповую солидарность и жертвенное чувство в душах солдат, собравшихся вокруг общих котлов. Костры и факелы горели едва ли не ярче, чем в предыдущие две ночи. Вновь понеслись крики, сопровождаемые звуками труб и рогов, усиливая просьбы, неотделимые одна от другой — о процветании в жизни и о легкой смерти: «Дети Мухаммеда, возвеселитесь, ибо утром в наших руках окажется так много христиан, что мы будем продавать их по двое за дукат, и овладеем столькими богатствами, что все у нас будет из золота. Из волос греков мы сделаем поводки для своих собак, и их домочадцы станут нашими рабами. Итак, возрадуйтесь и будьте готовы с радостью принять смерть ради любви к нашему Мухаммеду». Взволнованные солдаты молились все усерднее, и вот лихорадочная веселость охватила лагерь: поднялся шум, напоминавший грохот прибоя. От огней и ритмических выкриков стыла кровь христиан, пребывавших в ожидании. Во тьме начался мощный обстрел — столь мощный, «что нам это показалось настоящим адом». В полночь тишина и тьма воцарились в османском лагере. Люди, соблюдая полный порядок, отправились на посты «со всем своим оружием и целой горой стрел». «Накачанные» адреналином из-за близости битвы, взволнованные мечтами о мученичестве и золоте, они в полном молчании ожидали последнего сигнала к атаке.
Делать более было нечего. Обе стороны понимали — наступающий день принесет с собой развязку. И те, и другие приготовились к нему, совершив надлежащие религиозные обряды. По словам Барбаро, приписавшего, как и следовало ожидать, решение исхода битвы христианскому Богу, «когда обе стороны вознесли молитвы своим богам, прося даровать им победу, мы — своему, они — своему, Отец наш на небесах вместе с Матерью своей решил, кому будет сопутствовать успех в сей битве, которая должна была быть столь жестокой и которой суждено было завершиться на следующий день». Согласно Саад-ад-дину, османские войска «от сумерек и до рассвета, жаждая битвы… объединенные величайшим из заслуживающих похвал трудом… провели ночь в молитвах».
